Читаем без скачивания Фея Семи Лесов - Роксана Гедеон

– Зачем? – спросила я удивленно.

– Я хочу вас. Хочу сейчас, здесь, на снегу. Быстрее, я не желаю ждать!

Это «я не желаю» обожгло меня, как удар кнута. Я вспыхнула, пытаясь ухватить поводья лошади и умчаться отсюда, но принц перехватил мои руки и сжал так, что я вскрикнула от боли. Он соскочил со своего коня и тянул меня на землю так, что мне стоило больших усилий удерживаться в седле.

– Оставьте меня! Слышите? Оставьте! – шептала я ожесточенно, безуспешно стараясь разомкнуть его руки вокруг моей талии. – Вы просто зверь! Я не желаю позориться!

Он не слушал меня. Хлестнув Стрелу по крупу, он заставил ее заржать от боли и рвануться вперед. От этого резкого движения я выскользнула из седла так легко, что на мгновение онемела от неожиданности.

Принц повалил меня в снег. – Перестаньте, не то я буду кричать! – Прелесть моя, да зачем же тебе кричать, зачем? Он просунул колено между моих ног, и самым непристойным жестом расстегивал свои брюки. Я сжала зубы, понимая, что мне от него не избавиться. К черту все! По крайней мере, это будет еще одна месть Анри.

Принц аккуратно, с какой-то странной педантичностью вздернул мне юбки до пояса, быстро, с опытностью мужчины, для которого женская одежда не представляет никаких тайн, обнажил мои бедра и лоно и некоторое время ласкал внутреннюю сторону бедер. Его рука становилась все более смелой, дерзкой, и я с ужасом чувствовала, что и сама понемногу возбуждаюсь от этих мимолетных умелых прикосновений.

– Ну! – шепнул он. – Ляг как надо, пора!

Закрыв глаза, я широко раздвинула ноги, чувствуя, как сквозь шубу проступает холод сугроба, в котором мы лежали. Принц навалился на меня, его плоть проникла мне вовнутрь так стремительно, что я закричала от боли, как девственница: казалось, он нарочно причинял мне боль, почти насиловал меня, доказывая свое превосходство. В странном изнеможении я стонала от боли и наслаждения одновременно; резким движением вперед я сомкнула ноги у него на бедрах, желая удесятерить, углубить переживаемые ощущения, а он становился все грубее и неистовее, с сумасшедшей страстью вонзался в меня все сильнее, подчиняя своему темпу, заставляя встречать его все точнее и точнее, проникая все глубже, и я содрогалась всем телом в порыве страсти и боли. Наконец он замер в сладких судорогах с безумной улыбкой на губах, пока мои мышцы так же неистово сжимали терзавшую меня плоть. Мы закончили, но не разъединились и все так же лежали, составляя одно существо.

Он взглянул на меня, и я не могла понять, чего было больше в его взгляде – насмешки или торжества. В сущности, мне было все равно. Прошло какое-то время, я слышала, как нетерпеливо ржет Стрела… Почти в ту же минуту я почувствовала, как чужая плоть вновь растет прямо во мне, набухает, стремительно ускользает, чтобы вернуться и снова увлечь меня в океан животной страсти.

Во второй раз все было дольше, но ощущала я это с намного большей чувственностью. Меня захлестывали безумные волны желания, я была как в бреду, и на этот раз наслаждение было таким продолжительным и острым, что я не сдержала крика и, повернув голову, жадно ловила горячими губами холодный снег. Принц поймал мои губы, и я застонала, пронзенная новым, каким-то совершенно неизведанным чувством невероятной остроты происходящего. Что было причиной этого – лес, зима, снег, близость королевской охоты? У меня не было желания задумываться над этим.

Принц скатился с меня прямо в снег, сел рядом, поправляя одежду, потом так же заботливо поправил мои юбки. За это время я полностью пришла в себя и оценила все безумие того, что произошло. Начинался снег – крупный, мокрый. Снежинки садились на мое пылающее лицо, и это было приятное ощущение.

– Какой же вы все-таки мерзавец, – прошептала я равнодушно. – Мерзавец и развратник. Вы пользуетесь мной как игрушкой.

– О, я обожаю такие игрушки – юные, нежные, очаровательные. Обожаю принуждать их к любви в самых неподходящих местах, а потом наблюдать, как моя страсть их расшевеливает и они тоже воспламеняются желанием, и отвечают мне самым лучшим образом, совершенно забывая о том, что они – гордячки. Да, они забывают о своей гордости, и кричат, и стонут, как самые обыкновенные буржуазки…

– Я не стонала! – воскликнула я озлобленно.

– Ну да! Я думал, что оглохну. Вы кричали так, как девственница, которую лишают невинности десять разбойников, один за другим. И бились в таких конвульсиях, что я едва вас удерживал.

Я села в снегу, закрыв лицо руками. Господи, какой стыд! Я не решусь признаться в таком грехе даже на исповеди.

Принц взял меня за подбородок. Нежно-насмешливая улыбка была у него на губах.

– Вы были великолепны, мадемуазель. Вы сами пока ничего не умеете, но отвечаете так, что вас даже не с кем сравнивать. Вы мне дарите такую радость, что я, чего доброго, влюблюсь в вас.

– Ха! – сказала я весьма недоверчиво.

– Смейтесь сколько угодно, мне уже пора. Конечно же, сегодня ночью мы продолжим наши невинные занятия. А пока – простите, мадемуазель, меня ждет жена. Она и без того пролила много слез из-за вас.

Он умчался в ту сторону, откуда доносился шум охоты. Я медленно поднялась, отряхнула одежду от снега. Чувствовала я себя прескверно. Невыносимая тоска сжимала сердце холодным обручем. Как я была зла на весь мир и на Версаль в частности!

Я молча смотрела на взбудораженный снег, на глубокий след, оставленный лошадьми, на белку, что прыгала между заснеженными елями, взбивая облака искристой морозной пыли. На мгновение мне показалось, что вдруг разом умолкли все звуки, замерли все шорохи, и это чувство так усугубило мое одиночество, что я всхлипнула. Господи, хоть бы Маргарита была рядом! Хоть бы кто-нибудь оказался поблизости!

Об этом ли я мечтала в монастыре, представляя себе все прелести версальской жизни? Был ли в этих мечтах хоть намек на возможность разочарований и несчастья?

Граф д'Артуа, подумала я, подлец. Да, подлец и негодяй. Он нарочно унижает меня, насмехается надо мной. Это доставляет ему удовольствие. Но как может быть, что я сознаю это и в то же время не могу сопротивляться?

Это оттого, что я слишком неопытна. Да, теперь я это понимаю. Может быть, стоит все-таки поговорить с отцом? Он сейчас в Париже, но мне, возможно, удастся выкроить время и съездить к нему. Хотя, с другой стороны, разве мне неизвестно, что он скажет в ответ на мои слова? Он будет в восторге от того, что моя карьера продвигается, и выскажет свой восторг самым откровенным образом. Но какой мне-то толк от этого?

Когда я подумала об этом, невыносимая дурнота вдруг подступила к горлу так стремительно, что я не успела даже достать платок. Меня стошнило в снег, и рвота была такая обильная, что я слегка испугалась. Что со мной происходит? Непременно следует найти время и показаться Лассону…