Читаем без скачивания Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6 августа 1947
Вроде «Затерянного мира» Конан Дойля. Дореволюционная усадьба[361], старенькая, скромная, с серыми двадцатью служебными постройками, барским домом, заросшим березовым и еловым парком. Маленький дом Н. А. Морозова с «фонариком», завешанным картинками лунной поверхности, газетами с солнечным затмением, старыми фотографиями, полки с книжками, еврейским словарем и другими морозовскими аксессуарами. Могила Н. А. Окно в прошлое. Завидно этой жизни «философа» среди природы, берез, елей, сов, волков, недавно разорвавших какого-то «Шарика», лосей.
Хочется спрятаться сюда с книгами, лабораторией и незаметно исчезнуть в лесу, как умер Н. А.
7 августа 1947
…просыпаюсь с грустно-трогательным чувством и тревогой. Прошлое, усадьба, старый высокий дом, пруд – вишневый сад наяву. И уходящая природа. Ходили сегодня по большому еловому лесу. Моховой зеленый ковер, малина, громадные муравейники, гнилые еловые пни всюду, развороченные медведями в поисках муравьев, малина. Сегодня редкий в этом году жаркий день.
Прочел философствования Ф. Франка. Мах, позитивизм, логический эмпиризм – все это производит странное мертвенное впечатление. Как будто бы и так, а на самом деле наука никогда так не развивалась и не будет развиваться. Забыто живое сознание, состоящее не из ощущений, а из образов, понятий, представлений, слов. То, что Франк и прочие называют метафизикой, на самом деле составляет все содержание жизни. Конечно, кинокартину можно представить как пространственно-временное чередование темных и светлых пятен, для которых можно вывести всякие логически-эмпирические соотношения, но на этот раз ясно, что у этих соотношений есть свой совсем особый смысл.
9 августа 1947
По-прежнему чувство исчезающего, растворяющегося «я». Ничего не остается, кроме «атомов», или объективных «ощущений». «Философствовать» хочется больше, чем когда-либо.
10 августа 1947
Небо, расписанное и серыми, и белыми полосами. Желтые пшеничные и ячменные поля, зелено-пурпуровый картофель. Серые деревни, вдали «медвежий» лес. Тишина. Не холодно, не жарко, и хочется расплыться незаметно и исчезнуть, как облако.
11 августа 1947
Разговоры о Н. А. Морозове. Собирали «лисички» около его могилы.
13 августа 1947
Спится здесь в этих робинзоновских островных условиях совсем особенно, не знаю почему. Каждая ночь. Сложные, неизвестно почему возникающие сны, длинные, с мелкими подробностями, то предстоящий прием у Екатерины II в качестве президента Академии (разговор по телефону с Царским), то в антишамбрах[362] у Николая II. Разговор с адъютантом о форме. Всплывает во сне старая фронтовая кожаная куртка. Издатели, книжники etc. Человеческая память совершенно поразительная вещь, хотя, по-видимому, молекул в мозгу хватит, чтобы запечатлеть все и в достаточных деталях.
15 августа 1947
Красиво, уютно и безнадежно грустно. Впечатление забытого кладбища, заросшего «травой забвения».
19 августа 1947
Голова затихла, как будто все там в Москве закрылось туманом. Пестрые сложные сны с деталями и без забот. Но послезавтра всему опять конец. Надо включаться в государственную машину.
20 августа 1947
…заснуть и забыть обо всем хочется.
21 августа 1947
…подташнивает и трясет, пытаюсь вылечиться своим лекарством «стрептоцид + аспирин». Давно не болел. Лежал на постели, спал часа два, завернувшись (лихорадило). Борковские сны. Огромные березы. Зеленый притоптанный ковер перед домиком. Горизонты, с полями, «медвежьим лесом», серыми деревнями. Здесь, в провонявшей Москве, все кажется парадизом.
‹…› Сойдя с парохода в «Химках», прежде всего узнал о смерти С. С. Смирнова, сравнительно молодого академика-геолога. Хочется самому заснуть навсегда в лихорадочном сне, видя Борок, природу милую.
24 августа 1947
…как-то подавлен, без перспектив, без мыслей, усталый, больной. Все кажется миражом.
25 августа 1947
Зеленая Менделеевская линия, вся заросшая, в цветах. Из зелени смотрят петровские коллегии. Постоянное, каждый раз повторяющееся питерское колдовство.
Медвежья и утиная глушь Борка. Чад, вонь и отрава Москвы и здешняя закристаллизовавшаяся старина. Но все три – дороги в небытие, только совсем разные.
А со мной что-то нехорошее делается. Усталость непреодолимая (после «отпуска»!).
28 августа 1947
Herz Beklommenheit[363].
‹…›
Объективное и субъективное. В «себе» пустота, томление духа, а вне колоссальное и непонятное.
31 августа 1947
Купил скверную фарфоровую берлинскую Минерву, за которую ругает Олюшка.
А в голове пустынно, тоскливо, бесперспективно и жутко.
7 сентября 1947
Московское 800-летие. Сияющая погода, подмалеванные московские дома, флаги, портреты. Толпы народа на Тверской. Выступал на закладке памятника князю Юрию.
14 сентября 1947
Кажусь себе вороном в павлиньих перьях. Вчера вечером был Боря Васильев, сегодня ездили к нему, потом гуляли по лесу за грибами. Боже, как это грустно – встречаться через 40 лет. Старики. У Бориса остались какие-то элементарные слова только. А когда-то меня к нему так тянуло и он казался лучшим. Желтые, красные листья, запах осени всюду и это «но, рыцарь, то была Наина».
18 сентября 1947
Один. И по вечерам в полночь, как сейчас, так пусто. Никого, ничего. Одна механика. Плохой винт в машине. Автоматы.
22 сентября 1947
В душе еще какие-то остатки самолюбия, глупых страстей, но это легко стряхивается, и остается холодная осенняя ясность, преддверие гроба.
27 сентября 1947
Смотрю на громадные гранитные основания колонн здания Академии, их не меняли 150 лет. А люди… Город живет сам по себе, без людей.
Печальное чувство «деперсонификации». Совсем почти «меня» не осталось. Ходящая автоматическая машина вроде телефона-автомата, реагирующая на события, немножко хранящая их в памяти. Мне так ясен становится переход от тумбы и колонны к человеку. Да, сознание только обманный фокус природы. Близкие, прошлое, свое, как отлетевший сон, как расплывшееся облако, о котором никто не помнит, несмотря на все истории, дневники, фотографии.
5 октября 1947
По инерции ходил за книгами. Приношу, некогда посмотреть. ‹…› Духовная пустыня. Вакуум.
12 октября 1947
Сознание, «я» – «фокус» природы, выполняющий функцию наиболее эффективного использования куска вещества[364]. Этот «фокус» возникает при определенной комбинации вещества и разлетается как дым в момент смерти. От сознания и «я» ничего не остается. Псевдобытие чужого сознания в виде памяти о нем других, писем, фотографий, дневников и т. д. иногда полностью разлетается. Не остается или не останется скоро ничего: «Великий Цезарь ныне прах и им замазывают щели». Если достигнуть резонанса
