Читаем без скачивания Собрание сочинений. Том II - Леонид Ливак

С. 112. …барон Демъ, Конного полка <…> Мы с ним подружились на фронте, хотя собственно я не гвардеец…  – Имеется в виду Конный лейб-гвардии полк, который с августа 1914 года воевал на германском фронте. Во время гражданской войны конногвардейцы входили в состав Добровольческой армии.

С. 112. «Bureaux» – (здесь) дирекция (франц.).

С. 113. …я вспомнил о предложении Аньки Давыдова стать у него секретарем…  – См. рассказ «Повторение пройденного».

С. 113. Знаменитый русский режиссер…  – Судя по всему, речь идет о кинорежиссере Александре Александровиче Волкове (1881–1942), жившем с 1920 года в Париже, где он поставил более 20 фильмов.

С. 113. …в каскетках и апашеских фулярах, словно умышленно ими надетых назло подтянуто-блестящим «патронам»…  – Каскетка – кепка; фуляр – нашейный платок; апаш – (здесь) парижский хулиган; «патрон» – хозяин, начальник (франц.).

С. 113. «Плато» – (здесь) съемочная площадка (франц.).

С. 114. «Ведетты» – кинозвезды (франц.).

С. 114. «Long live the king, she loves him, loves!» – Да здравствует король, она его любит, любит (англ.).

С. 114. «Терм» – (здесь) плата за квартиру (франц.).

Отражение

Впервые – Звено. 1926. 5 декабря. № 201. С. 7–8.

Печатается по данной публикации.

Опыт

Впервые – Звено. 1927. 12 июня. № 228. С. 7–8.

Печатается по данной публикации.

С. 121. …у Этуаля… – Около площади Этуаль в Париже, где берет начало проспект Елисейских Полей. По-традиции, это одно из самых туристических и космополитических мест в городе.

С. 121. Fauche – Испытывающий материальные затруднения (франц.).

С. 122. …Pas une occasion, c’est une sensation… – Это неинтересно, это сенсация (франц.).

С. 123. Je veux… – Я хочу (франц.).

С. 123. Бенедиктин – Крепкий (40 % алк.) французский ликер (Benedictine).

С. 123. Tiens, le cafe est arrose…  – Смотрите-ка, кофе «вспрыснут» (франц.).

С. 124 …такой тонный… – С хорошими манерами (от франц. le bon ton).

С. 124. …прическа на grande beaute… – с претензией на изысканность (франц.).

С. 125. …Je vous еттёпе… – я вас подброшу (франц.).

С. 125. Куэнтро – Крепкий (40 % алк.) французский ликер (Cointreau).

Жертва

Впервые – Звено. 1927. 1 ноября. № 5. С. 282–291.

Печатается по данной публикации.

С. 128. …неуместный, хвастливый роман д ’Аннунцио…  – Габриэле Д’Аннунцио (1863–1938), итальянский писатель-модернист. Романтический культ мужественности и военных подвигов в романах Д’Аннунцио, нашедший также выражение в активном идеологическом и политическом сотрудничестве писателя с режимом Муссолини, плохо вязался с травмой Первой мировой и гражданской войн, переживаемой героями рассказа.

Мечтатель

Впервые – Дни. 1927. № 1257. С. 3–4.

Печатается по данной публикации.

С. 137. …в «Привале»…  – Петроградское артистическое и литературное кабаре «Привал комедиантов» (1916–1919).

С. 139. Dichtung – (здесь) литература (нем.).

С. 139. …манифестация за Учредительное собрание…  – Демонстрация, состоявшаяся в Петрограде в день открытия первого и последнего заседания Учредительного собрания, 5-го января 1918 года. Демонстрация была жестоко подавлена большевиками.

Две судьбы

Впервые – Новый корабль. 1928. № 4. С. 7–13.

Печатается по данной публикации.

К «Двум судьбам» относятся первые печатные критические отзывы на литературное творчество Фельзена, известного к тому времени лишь узкому кругу младших парижских писателей-эмигрантов и их покровителям из «стариков». Георгий Адамович, незадолго до того познакомившийся с Фельзеном в воскресном салоне Мережковских и введший его в группу сотрудников «Звена», отмечал: «Особое внимание мне хотелось бы обратить на Юрия Фельзена. Он напечатал всего несколько рассказов. В них почти отсутствует внешнее действие и потому с первого взгляда эти рассказы кажутся “скучными”. Помимо того, у Фельзена чрезвычайно прихотливый язык <…> всё это создает некоторые препятствия к чтению. Преодолейте их, – и вы увидите, что у Фельзена каждое слово оправдано <…> Насыщенность письма у Фельзена куплена ценой гладкости <…> Очень много Пруста во всем этом. Конечно, это лишь частица Пруста – его меланхолия и зоркость, без пафоса его. Но и этого довольно, чтобы заметить Фельзена, тем более, что в нашу литературу он входит никому не подражая, никого не напоминая» (Звено. 1928. № 5. С. 247^8). Таким образом, имя Фельзена связывалось с творческим наследием Пруста почти с первых шагов писателя в эмигрантской литературе, и, как и следовало ожидать, аналогия не всегда приводилась в пользу русского «прустианца». Марк Слоним, редактор и литературный критик пражской «Воли России», раздраженно отозвался о «Двух судьбах», как о «под Пруста написанном рассказе И. Фрейденштейна», не удостоив более подробным разбором неизвестного ему автора, которого к тому же наградил неподходящим инициалом (Воля России. 1929. № 1. С. 121).

Ко времени появления в печати «Двух судеб», по свидетельству соратников Фельзена в борьбе за место в эмигрантской словесности, «Николаю Бернгардовичу часто приходилось туго от этого своего стилистического (и типографского) сходства с любимым, великим и модным писателем. Так, улыбаясь, он рассказывал: в Союзе молодых писателей после чтения Фельзена выступил Г<азданов> и заявил, что это сплошной Пруст! А несколько лет спустя Г<азданов> сознался ему, что в ту пору еще Пруста не читал. Вообще о Прусте в конце 20-х годов слагались легенды, но читали его немногие» (Яновский. Поля Елисейские. С. 34). Как бы то ни было, к исходу первого десятилетия русской литературной жизни в Париже, эстетика французского модернизма заняла прочное место в творчестве младших писателей-изгнанников, являясь знаком отличия эмигрантских «детей» от литературных «отцов», чьи ностальгические описания дореволюционного российского быта казались эмигрантским модернистам такими же скучными и ненужными, как «прустианство» молодых – зубрам литературной диаспоры. Тот же Марк Слоним признавал, что младшие эмигрантские литераторы «обращаются к Западу, ища точки опоры не в воспоминаниях, не в иллюзиях, а в той европейской жизни, которая их окружает. Одни сознательно, другие инстинктивно стали “русскими европейцами” <…> чуждыми и отцам, и “советской литературе”. Быть может, в новизне их тона, в их “западничестве”, пронесенном сквозь национальную стихию и есть то единственно ценное, что русские за рубежом могли бы привнести впоследствии родной литературе», – заключал убежденный народник Слоним, не веривший в будущность эмигрантской словесности, оторванной от национальной почвы (Воля России. 1931. № 7–9. С. 626).

Открытые и завуалированные нападки литературных ретроградов не оставались, однако, без ответа. Так, Николай Оцуп, редактор журнала «Числа», стоявшего на позициях младших писателей-модернистов, утверждал, что именно «наиболее даровитые из молодых прозаиков в эмиграции подпадают влиянию крупнейших французских писателей современности, главным образом Пруста <…> Из соседства с европейскими писателями они сумели почерпать что-то для русской литературы новое и нужное» (Числа. 1930. № 1. С. 232–33).

Неравенство

Впервые – Числа. 1930. № 1. С. 95–116.

Печатается по данной публикации.

Критические отзывы на «Неравенство» отмечены полемикой, разразившейся вокруг издания первого номера журнала «Числа», громко заявившего о себе, как о рупоре новейшего мировоззрения в жизни и искусстве, которым «эмигрантские молодые люди» отличаются как от «отцов»-изгнанников, так и от советских писателей. С первого же номера «Числа» публикуют произведения целого ряда младших поэтов и писателей (Гайто Газданова, Бориса Поплавского, Василия Яновского, Сергея Шаршуна), коробящих литературных традиционалистов своим языком, сюжетным строением и тематикой. Именно в контексте этой борьбы эмигрантских архаистов и новаторов полнее раскрывается значение критической реакции на «Неравенство».

Как и следовало ожидать, эстетические консерваторы продолжают хулить прозу Фельзена, как «скучную, утомительную и невыразительную» (Михаил Осоргин. Последние новости. 1930. № 3284. С. 3), «скучную и ненужную» (Кирилл Зайцев. Россия и славянство. 1930. № 71. С. 3), а самого автора считают писателем, «не лишенным дарования, но всё сделавшим для того, чтобы затруднить его выявление» (А. Савельев. Руль. 1930. № 2873. С. 2–3). Впрочем, и здесь были исключения. Петр Пильский, отнюдь не склонный к поощрению литературных экспериментов, как бы нехотя признавал, что «Фельзен интересен. Правда, его рассказ не из увлекательных. Но он умен, психологически правдив, тонко задуман… В нем – настоящая оригинальность, он легок и внушителен, ему не мешает даже пристрастие к мелкому узору, подробностям, самоанализу. Эти тяготения могли создать скуку. Ее нет. Это доказывает авторскую умелость, литературную опытность, чутье, подсказывающее меру и предел» (Сегодня. 1930. № 69. С. 6). Наметилось также потепление в отношении к творческому методу Фельзена и со стороны Марка Слонима, который писал в рецензии на первый том «Чисел»: «Самое интересное в номере – рассказы Ю. Фельзена, Газданова и отрывки из романа С. Шаршуна. Но первые два произведения обнаруживают тенденцию именно французскую, находятся в большей степени под знаком французской тонкости, мастерства, литературного лоска или кунстштюка. Рассказ Ю. Фельзена “Неравенство” – написанный под сильным влиянием Пруста – намеренно освобожден от всякой внешней изобразительности <…> И сила и слабость этого умно и тонко построенного произведения заключается в той сухости, обнаженности, в какой представлены переживания действующих лиц. Порою отвлеченность, почти алгебраичность формулировок лишает рассказ самого воздуха, необходимого для художественного произведения, но именно в этой “безвоздушности”, в отсутствии всякой художественной “мебели” и кроется своеобразие этого психологического этюда. Во всяком случае рассказ обнаруживает в авторе и талант и какое-то умственное изящество» (Воля России. 1930. № 3. С. 301).