Читаем без скачивания Серенгети не должен умереть - Бернгард Гржимек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смеркается здесь обычно ровно в половине седьмого. Вот и сейчас начинают сгущаться сумерки, и перед самым носом нашей машины взлетают какие-то странные птицы, до того лежавшие плашмя посреди дороги. В каких-нибудь десяти метрах от колес они вспархивают, мечутся в свете фар из стороны в сторону, а затем, трепеща крыльями, пролетают над самыми нашими головами и исчезают.
Почему они для своего ночлега выбирают именно дорогу, мне не совсем понятно. Может быть, она дольше сохраняет тепло после захода солнца? А может быть, на гладкой, голой поверхности труднее подкрасться различным мелким хищникам? Кто знает. Во всяком случае я наугад ловлю рукой в воздухе, и на самом деле мне удается схватить одну из этих птиц. Жаль только, что от удара об обшивку она оказалась уже мертвой. По виду птица напоминала ночную ласточку, нечто похожее на нашего козодоя. Поскольку она мне совершенно ни к чему, я шутки ради тихонько засовываю ее в карман спящему Михаэлю. Мои африканские попутчики смеются над этим до упаду — шутить здесь любят и веселятся от души.
А машина наша тем временем, грохоча и подпрыгивая на кочках и ухабах, катит дальше в ночь, в глубь страны бауле.
Глава третья
Мирный доктор из Европы без оружия
На другой день наш грузовик останавливается на узкой едва наезженной боковой дорожке. Мы вместе с нашими провожатыми вылезаем, выстраиваемся гуськом (Михаэль, разумеется, во главе колонны) и идем прямо через степь, мимо куртин и термитников по одной из протоптанных веками троп Африки, замысловатую сеть которых мы наблюдали еще с самолета. К вечеру мы добираемся до низины, в которой раскинулась большая африканская деревня: беспорядочное скопление соломенных крыш, нахлобученных на прямоугольные глиняные домики. Издали их можно принять за обычные европейские, но они без окон.
Первыми выбегают навстречу ребятишки. Потом нас обступает толпа из мужчин и женщин, что-то возбужденно восклицающая на непонятном нам языке бауле. Несколько пожилых мужчин подходят к Куадью (который все еще с нами) и радостно трясут ему руку.
Нас ведут по деревне. Голые, утоптанные дворики между хижинами чисто выметены, повсюду стоят большие, выше человеческого роста, резервуары из глины, напоминающие огромные пузатые вазы, покрытые крышами из тростника. Они служат для хранения зерна; здесь эти запасы недоступны для вредителей — грызунов и птиц.
Жители деревни, завидя нас, бросают свои костры, разведенные для приготовления ужина перед входом в их жилища, выбегают из-под крытых навесов и присоединяются к нашей группе. К сожалению, из их оживленных приветственных возгласов я не могу понять ни единого слова.
Нас заводят в нечто напоминающее большой двор, окруженный низкими, беспорядочно разбросанными строениями. Там нам предлагают сесть (для этой цели у нас с собой захвачено два складных стула), а для третьей «уважаемой персоны», шефа кантона Куадью, приносят резной стул, но не обычный, африканский, совсем низенький, высотой не более 10 сантиметров, а нечто среднее между африканским и нашим обычным стулом. Михаэль (как вежливый молодой человек) вынуждает Куадью занять более высокий стул, а сам садится на его место. Жители деревни располагаются около нас полукругом: их здесь пятьдесят — шестьдесят человек; есть среди них и женщины, но детей почти нет. Зато дети, явно сгорая от любопытства, выглядывают изо всех щелей между домами и из-за углов. Время от времени мужчины прогоняют их недовольными окриками, но те возвращаются все снова и снова, пока старшим не надоедает обращать на них внимание, и тогда они, довольные, остаются насовсем. Все-таки это совершенно необычное для них зрелище — два белых человека, которые как будто бы даже собираются здесь заночевать!
Мужчины захватили с собой свои низенькие стульчики, на которых сидят, высоко подняв к подбородку колени, и молчат. Молчим и мы. Вся эта сцена освещена беспокойно мечущимися языками пламени костра, разведенного посреди чистого глинобитного дворика. Один из молодых парней бауле сдвигает с трех сторон сучья вершинами к середине так, чтобы все время горели одни только их концы. Замечательно простой и удобный прием, позволяющий регулировать пламя, чтобы оно во время приготовления еды постоянно оставалось одинаковой высоты. Даже обидно как-то: мы, которые так много путешествуем, не додумались до такого удобного способа!
Я смотрю на часы: мы сидим уже двадцать пять минут в полнейшем молчании. Наклоняюсь к Куадью и тихонько спрашиваю его по-французски, что это все должно означать? Отчего это все молчат? «У нас, у бауле, так принято, — отвечает он мне. — Мы проделали нелегкий путь, устали с дороги и должны сначала немного отдохнуть. Было бы невежливо сразу же засыпать нас вопросами».
Ну что ж, помолчим. Через некоторое время деревенский староста — «chef de village» обращается на языке бауле к Куадью. На вид я дал бы ему лет сорок, хотя и не уверен, потому что определить на глаз возраст африканца очень трудно. Куадью произносит в ответ длинную речь, из которой я понимаю только отдельные выражения, такие как «камера», «кинематограф», «фильм», «Германия», «Михаэль», «доктор», и еще несколько слов. Это иностранные слова, вошедшие в язык бауле из французского. Обмен репликами становится все оживленнее, в беседе участвуют теперь уже и старейшины рода — в основном почтенные старцы.
Куадью меж тем объясняет мне коротко по-французски, о чем идет речь. Он рассказал своим соплеменникам, что привез к ним в гости доктора из Европы с его шестнадцатилетним сыном. Что я не собираюсь ни вымогать у жителей деревни денег, ни склонять их к трудовой повинности, ни вербовать рабочую силу,
