Читаем без скачивания Александр Невский - Сергей Мосияш

В шатре у Батыя князь Александр, следуя обычаю, внимал только хану и ни с кем более не то что словом, даже взглядом не обменялся. Но догадался, что о старой Туракине Батый перекинулся словцом с сыном Сартаком. Кто ж, кроме сына, столь вольно мог советовать хану, как надо поступать?

Александру, конечно, очень хотелось поговорить с Сартаком, о котором много порассказал ему отец, но в шатре у хана об этом и думать было нечего. Надо было напрячь весь ум и волю на разговор только с Батыем, дабы не поддаться на какую-нибудь хитрую уловку, на которые великим мастером был хозяин Золотой Орды.

Выйдя от Батыя и воротившись в свой шатер, князь припомнил весь разговор от слова до слова и решил, что не сделал ни одной промашки. Даже польстил в меру, а главное — искренне. Его действительно поражали успехи татар при взятии городов. Ведь ни один не устоял пред ними. Значит, воины татары отменные. И учиться у них есть чему. Размышления его прервал татарин, вошедший в шатер. Он сказал по-русски:

— Князя Александра зовет в свой кибитка ханыч Сартак.

Ну что ж, этой встречи он давно желал и подарок Сартаку приготовил особый — воинский: железную рубашку — брони и меч, откованный полоцким мечевщиком Радимом, с рукоятью, изукрашенной драгоценными каменьями. Александр знал по себе — для воина нет желанней подарка.

Они так и шли гуськом по городу к кибитке Сартака: впереди татарин, затем князь, за князем Светозар, несший подарок — брони и меч.

Кибитка ханского сына, сделанная из белого войлока, громоздилась на широкой, в несколько сажен, телеге; вкруг нее, как цыплята к наседке, жались кибитки поменьше и даже совсем маленькие, крытые войлоком темным, некоторые — почти черным. В них жили слуги Сартака, не имевшие права использовать белый войлок не только для крыши, но и внутри жилища. Если б такое случилось, то расценивалось бы как оскорбление ханыча и поползновение на его права, за что полагалось жестокое наказание, вплоть до лишения жизни.

Погода была теплая, и вход в кибитку был открыт настежь, а по верху крыши войлок был завернут, обнажая обрешетку кибитки, и таким образом внутрь проникал не только свет, но и свежий воздух.

Сартак был не один, рядом с ним на роскошном персидском ковре сидел какой-то знатный татарин в зеленом кафтане, расшитом золотом. «Не иначе, темник[99]», — подумал Александр и, как потом оказалось, не ошибся.

Подарок Сартаку понравился. И хотя он — сын хана, повидал и понабрал многое в захваченных городах и получше, он с удовольствием полуобнажил меч, полюбовался лезвием его и, вогнав опять в ножны, сказал:

— Как говорят на Руси, спаси бог тебя, князь Александр, за подарок, столь милый сердцу воина. Из твоих рук он особенно ценен. Садись с нами, будь гостем дорогим.

Александр опустился на ковер, поджав под себя по-татарски ноги. Несвычно, но надо привыкать. Заметив, как Сартак, тая усмешку, наблюдает за его мучениями, Александр засмеялся:

— Не учась, и блоху не поймаешь.

Засмеялись и Сартак с темником:

— Ничего, князь. Хочешь быть другом нашим, всему научишься татарскому.

По знаку хозяина слуги принесли и поставили меж ними большой бронзовый таз, наполненный дымящимся вареным мясом, узкогорлый серебряный сосуд с вином и три серебряных кубка. Слуга наполнил кубки вином, Сартак первым взял свой.

— У русских всегда принято пить за что-то. Я, следуя обычаю твоей земли, князь, пью за то, чтобы этот меч, подаренный мне, никогда не обратился против тебя, так же как и твой не скрестился с моим. Ибо нет ничего грешнее, как убивать человека, близкого сердцу твоему.

— Спасибо, Сартак. Быть у твоего сердца высокая честь для меня. Я всегда отплачиваю тем же.

Они выпили все трое, взяли руками по куску мяса, стали есть. Сартаку попалась мозговая кость, он со свистом и шумом высасывал вкусное содержимое, не забывая слизывать прямо с рук текущий жир и мозг. Александр, глядя на его засаленные, никогда не мывшиеся руки, думал: «И вот этими же дланями он, наверное, изрубил сотни русичей, а взявши Новгород, мог бы казнить и меня. Поистине дивны дела твои, господи, что даешь мне испытание сие — пить и дружить с врагом земли русской. Надейся, господи, все снесу, все выдержу, что ниспошлешь ты мне во спасение».

Но, несмотря на думы, столь противоречивые, Сартак ему нравился. Он мало походил на отца. В глазах, почти полностью открытых, Александр не видел ничего, кроме дружелюбия и какого-то обостренного любопытства к себе.

Все это никак не вязалось с образом кровожадного татарина, который давно и прочно нарисовался князю из рассказов самовидцев.

После второго кубка вина, выпитого за здоровье хозяина кибитки, князь наконец решился:

— Скажи мне, Сартак, для чего, взяв какой-нибудь город, вы вырезаете всех без изъятья, и старых и малых?

— Все очень просто, князь, — улыбнулся добродушно Сартак. — Если оставлять в городе живых, то ими надо управлять, их сторожить. Значит, надо оставлять воинов. А ну посчитай, сколько мы взяли городов, да если б в каждом оставляли людей… Что б стало с войском хана?

— Но ведь так можно обезлюдить всю страну, Сартак. Кто же тогда будет кормить войско?

Сартак засмеялся и, видимо опьянев, сам взялся наполнять кубки.

— Ты, вижу, дивишься, Александр, моим словам. И напрасно. Вот скажи мне, сколько раз немцы лезли на твою землю?

— Ну, ежели при мне, то раза три-четыре.

— Вот видишь, только при тебе четыре раза. И вот увидишь, еще явятся не однажды. А почему? А потому, что ты убиваешь только сегодняшних рыцарей. А надо всех под корень, вот так… — Сартак махнул ладонью как саблей и сбил свой кубок, разлив вино на ковер. Засмеялся.

— Если б ты раз, слышишь, один только раз вырубил их всех, то с чего б тогда новые воины наросли? А? Вот пращур мой Чингисхан занял страну тангутов[100] и вырубил всех до единого. И что? В той стороне тихо стало, мирно стало. А то ведь, что ни год, войной шли, грозили все время. Вот как надо, Александр.

— Нет, Сартак, это не по-христиански. Бог не простит того, если еще и детей убивать.

— Это ваш, а наш все прощает, — захохотал Сартак, откинув голову. Посмеивался и темник, отирая полой жир с бородки.

Александр был серьезен: слишком страшную картину нарисовал ему потомок Чингисхана. И именно его серьезность более всего веселила татар.

— Ладно, князь, — сказал Сартак, снова наполнив свой кубок. — За то и люб ты мне, что вере своей крепко привержен. И еще за это, что умеешь малым добиваться большого, а для этого искусником надо быть. Но чтоб, добившись большого, потерять мало, для сего надо быть угодным богу своему. Ты угоден. И богу своему, и мне — татарину.

Сартак выпил единым духом, так и не сказав на этот раз, за что. Опять выбрал кусок с хорошей костью и стал рвать его зубами с таким вожделением, словно не ел три дня. Обглодав кость начисто и высосав мозг, Сартак опять заговорил:

— А скажи, Александр, кем доводятся тебе князья ростовские Борис и Глеб?

— Они сыновья моего сродного брата Василька.

— А как ты к ним относишься и они к тебе?

— Я их люблю как братьев своих меньших. После рати вашей вместе с отцом садил их на стол ростовский. И меня, надеюсь, они любят тоже.

— Ну так вот… — Сартак, прищурившись совсем по-батыевски, взглянул на темника и даже, кажется, подмигнул ему, улыбнулся. — Наверное, скоро, князь Александр, мы еще и породнимся. Братья твои меньшие Борис и Глеб были как-то в гостях вот у него — темника Неврюя. И что ж? Глеб, как сокол, впился глазами в Неврюеву дочь и про еду забыл. Но и это не все. И девчонке он по душе пришелся. Теперь она так и шныряет у ваших шатров, увидеть его желая.

«Господи, что ж это будет? Татары убили его деда, отца, а он возьмет татарку. Как же душе Василька перенесть это?»

— Князь, слышь? — окликнул Сартак, пытаясь и рукой дотянуться. — Что ж ты молчишь?

— А что скажешь, Сартак. Веры они разной. Не рассердится ли ваш бог?

Татары опять захохотали, видно, весело им было видеть русского князя в некоем затруднении.

— Наш бог не обидится, Александр, — заговорил, просмеявшись, Сартак. — А с вашим они сами сладят, девку перекрестят, обвенчаются да и заживут. Зато крепости потом Глебу не понадобятся. А? Как думаешь?

«А ведь верно, — подумал князь, — прав он. У Глеба же союз кровный завяжется с погаными».

— Что ж думать, Сартак, — заговорил Александр. — Дойдет до сговора, сам благословлю молодых, за отца его Василька Константиновича. А коль невеста креститься возжелает, русичи никому в том никогда не отказывали. Велю самому епископу и крестить и венчать.

— Ай, умница! — вскричал Сартак и хлопнул в ладони, требуя еще вина.

Вина принесли, налили еще. Выпили. И Сартак опять заговорил, заговорил уже коснеющим языком, но гость сразу понял: опьяневший ханыч болтает о главном в сегодняшней беседе, о самом важном, по крайней мере, для него, новгородского князя.