Читаем без скачивания Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи

Тщедушный человечек встал рядом с машиной. Офицер сорвал с него очки и швырнул в кусты.

— Ага, зрение испортилось? А когда пропаганду для Оджукву писал, хорошо видел? Вот чем вы, штатские, занимались!

Хозяин машины сощурился, потер глаза.

— Ложись! — скомандовал офицер.

Тот лег на асфальт. Офицер взял длинную трость и стал хлестать его по спине и ягодицам; трость свистела в воздухе, а хозяин машины кричал что-то непонятное.

— Скажи: «Спасибо, сэр!» — велел офицер.

— Спасибо, сэр!

— Повтори!

— Спасибо, сэр!

Офицер прервался и сделал знак Оденигбо:

— Ладно, проезжайте, умники. Да не забудьте сменить номера!

Они молча поспешили к машине. У Оланны саднило ладони. Когда они отъезжали, Трость офицера опять принялась за дело.

Остановившись у буйно разросшегося куста с белыми цветами, Угву смотрел на груду сгоревших книг. Их свалили в кучу и подожгли, и Угву разгребал руками золу в надежде, что огонь хоть что-то пощадил. Он нашел две нетронутые книги, вытер обложки о рубашку. Несколько книг сгорели не полностью, можно было разобрать слова и цифры.

Хозяин опустился рядом с Угву на корточки и стал рыться в сожженных листках, бормоча: «Все мои черновики здесь. Смотрите, вот работа по ранговым критериям обнаружения сигнала…» Он уселся прямо на голую землю, вытянув ноги, и Угву было стыдно на него смотреть, до того жалким и беспомощным выглядел Хозяин. Оланна, держа за руку Малышку, смотрела на казуарину, иксору и лилии, запущенные, неухоженные. Да и вся Одим-стрит, заросшая густым кустарником, казалась запущенной, неухоженной. Даже у нигерийского броневика, брошенного в конце улицы, из покрышек росла трава.

Угву первым зашел в дом. За ним — Оланна с Малышкой. Углы гостиной затянула белесая паутина. Не было ни диванов, ни занавесок, ни ковра, ни полок. Жалюзи сорваны, выбитые окна зияли, и пыль, принесенная харматтаном, осела повсюду бурым слоем. В кухне осталась лишь тяжелая деревянная ступка. В прихожей Угву поднял с пола пыльный пузырек, поднес к носу и уловил слабый кокосовый аромат. Духи Оланны.

Когда зашли в ванную, Малышка расплакалась. В ванне бесстыдно темнели окаменевшие кучи дерьма, по полу были разбросаны страницы из журнала «Драм», в темных пятнах — ими подтирались вместо туалетной бумаги. Оланна утешала Малышку, а Угву вспоминал, как в этой самой ванне Малышка играла с желтым пластмассовым утенком. Угву открыл кран, что-то пискнуло, но вода не потекла. Трава за домом оказалась Угву по плечи, сквозь нее было не пробраться, и пришлось поискать палку, чтобы пробивать себе дорогу. Гнезда диких пчел на дереве кешью уже не было. Дверь во флигель болталась на сорванных петлях; толкнув ее, Угву вспомнил, что оставил на гвозде рубашку. Зная наперед, что не найдет ее, он все-таки глянул на стену. То была любимая рубашка Анулики. Сердце замирало от радости и страха, что через несколько часов он увидит Анулику, что он наконец-то вернется домой. Угву не позволял себе думать о том, кого застанет в живых, а кого уже нет на этом свете.

Угву готов был немедленно взяться за работу — мыть, чистить, скрести дом, но он боялся, что одной уборкой не обойтись. Может статься, дом осквернен до самого фундамента, и комнаты навеки пропитались запахом мертвечины, и крысы всегда будут шуршать под потолком. Хозяин нашел веник, сам подмел кабинет, оставив под дверью кучу пыли и помета ящериц. Заглянув в кабинет, Угву увидел Хозяина — тот сидел на единственном трехногом стуле, прислоненном к стене, и разбирал груду полусожженных бумаг и папок.

Отдирая палкой кучи дерьма в ванне, Угву проклинал вандалов и их отродье; он уже успел вычистить ванну, когда Оланна попросила его отложить уборку на потом, а сначала навестить родных.

Угву стоял не шевелясь, пока Чиоке, младшая жена отца, осыпала его песком.

— Ты настоящий, Угву? — спрашивала она. — Настоящий?

Чиоке нагибалась, набирала пригоршни песка и швыряла ему на плечи, на руки, на живот. Наконец прекратила и обняла его: не исчез от песка — значит, не призрак. Вышли и остальные, обнимали его, трогали, чтобы лишний раз убедиться, что он не дух. Женщины плакали. Угву вгляделся в лица — все осунулись, на всех печать лишений, даже на лицах детей. Но больше всех изменилась Анулика. Лицо ее было в угрях, и она не смотрела ему в глаза, когда повторяла в слезах: «Ты жив, ты жив». Он помнил сестру красавицей — неужели ошибался? На него смотрела незнакомка, дурнушка, косившая глазом.

— Мне передали, что мой сын убит. — Отец ухватил Угву за плечи.

— А где мама? — спросил Угву. И понял все без слов. Он знал все с той минуты, когда к нему выбежала Чиоке. На ее месте должна была быть мама, она сердцем почуяла бы, что он здесь, и встретила бы его возле рощицы деревьев убе.

— Мамы больше нет, — сказал отец.

Слезы обожгли глаза Угву.

— Бог никогда им не простит.

— Не болтай зря. — Отец с опаской огляделся, хотя они были вдвоем. — Вандалы тут ни при чем. Ее свел в могилу кашель. Пойдем, покажу тебе, где она лежит.

Могила была без креста, над ней зеленел кустик кокоямса.

— Давно? — спросил Угву. — Давно она умерла?

Казалось немыслимым спрашивать такое о маме. Да и неважно, когда она умерла. Пока отец говорил ненужные слова, Угву упал на колени, уткнулся в землю лбом, прикрыл голову руками. Отец вернулся в хижину, оставив его одного.

Позже Угву сел с Ануликой под хлебным деревом. На его вопросы сестра отвечала не так, как он ожидал, — без жестов, без метких словечек. Да, свадьбу отпраздновали как раз перед тем, как вандалы заняли поселок. Оньека жив-здоров, уехал на ферму. Детей у них пока нет. Она часто отводила взгляд, как будто ей было неуютно с ним рядом, и Угву не мог понять, куда девалась их былая близость. Когда ее позвала Чиоке, Анулика ушла с видимым облегчением.

Угву смотрел, как вокруг хлебного дерева носится с визгом детвора, когда пришла Ннесиначи, с малышом в перевязи. Она ничуть не изменилась и, в отличие от других, не похудела. Грудь стала пышнее, глаза блестели. Она обняла Угву, крепко прижалась к нему. Малыш хныкнул.

— Я знала, что ты не погиб, — сказала она. — Знала, что твой чи не дремлет.

Угву погладил малыша по щечке.

— Ты вышла замуж во время войны?

— Я не замужем. — Ннесиначи перевесила малыша на другой бок. — Я жила с солдатом-хауса.

— С вандалом? — Угву был не в силах вообразить подобное.

Ннесиначи кивнула:

— Они жили здесь, в поселке, и он обо мне очень заботился, такой хороший человек. Будь я здесь в тот день, с Ануликой ничего не случилось бы. Но мы с ним поехали в Энугу за покупками.

— А что случилось с Ануликой?

— Тебе разве не сказали? Ее изнасиловали. Пятеро. — Ннесиначи села, положила малыша на колени.

Угву смотрел вдаль, в небо.

— Где это случилось?

— Больше года назад.

— Я спросил — где.

— А-а. — Голос Ннесиначи дрогнул. — У источника.

— Прямо на улице?

— Да.

Угву нагнулся, подобрал с земли камешек.

— Говорят, первому она прокусила руку. Ее избили до полусмерти. Один глаз у нее с тех пор не открывается до конца.

В тот же день Угву прошелся по поселку и, дойдя до источника, вспомнил, как по утрам сюда вереницей приходили за водой женщины. Он сел на камень и зарыдал.

Вернувшись в Нсукку, Угву не рассказал Оланне о том, что его сестру изнасиловали. Оланна редко бывала дома. Она получала весть за вестью о том, где видели женщин, похожих на Кайнене, ездила в Энугу, Оничу, Бенин и возвращалась, тихонько напевая.

— Я найду сестру, — всякий раз отвечала она на расспросы Угву.

— Конечно, найдете, мэм, — вторил ей Угву: он должен был верить ради нее.

Он делал уборку, бегал на рынок, ходил на площадь Свободы взглянуть на гору почерневших библиотечных книг, сожженных вандалами. Играл с Малышкой, записывал мысли на клочках бумаги, сидя на ступеньках заднего крыльца. В соседнем дворе кудахтали куры. Глянув на живую изгородь, он подумал о Чиньере: жива ли, вспоминает ли о нем? Доктор Океке и его семья не вернулись, в их доме поселился кривоногий профессор химии, который стряпал на открытом огне и держал кур. Однажды, уже в сумерках, Угву поднял голову и увидел, как на соседский двор ворвались трое солдат и вскоре вытащили профессора.

Угву слышал, что нигерийские солдаты обещали перебить пять процентов преподавателей в Нсукке, но лишь теперь по-настоящему почувствовал опасность. И несколько дней спустя, услыхав громкий стук в дверь, решил, что пришли за Хозяином. Он хотел сказать, что Хозяина нет дома или даже что Хозяин умер. Бросившись в кабинет, он закричал шепотом: «Прячьтесь под стол, сэр!» — затем побежал к двери, открыл и обомлел. Вместо зловеще-зеленой военной формы, вместо блеска башмаков и винтовок он увидел коричневый кафтан, шлепанцы на плоской подошве и смутно знакомое лицо, которое вспомнил не сразу. Мисс Адебайо.