Читаем без скачивания Жозеф Бальзамо. Том 2 - Александр Дюма

Оба они слышали, как граф д'Артуа со смехом громко крикнул:

— Господин Руссо! Господин Руссо! Я теперь всем буду рассказывать, как вы бежали от графини, но только боюсь, что мне никто не поверит.

— Руссо… — пробормотали одновременно старый и молодой.

— Брат! Господин де Лавогийон! Задержите его! — все так же со смехом крикнул принц.

Тут Руссо понял, на какой риф вынесла его несчастливая звезда.

— Граф Прованский и воспитатель королевских внуков, — прошептал он.

Граф Прованский преградил Руссо дорогу.

— Здравствуйте, сударь, — резко и высокомерно произнес он.

Растерявшийся Руссо поклонился, шепча:

— Нет, я отсюда никогда не выберусь.

— Очень рад встретить вас, сударь, — продолжал принц тоном наставника, который долго разыскивал и наконец-то нашел провинившегося ученика.

«Ну вот, опять выслушивать дурацкие комплименты, — подумал Руссо. — Господи, как безвкусны великие мира сего».

— Сударь, я прочел ваш перевод Тацита.

«Вот оно что, — подумал Руссо. — Он, оказывается, грамотей, педант».

— Вам известно, что Тацита весьма трудно переводить?

— Ваше высочество, я отметил это в своем небольшом вступлении.

— Как же, как же, читал. Вы там еще пишете, что знаете латынь весьма посредственно.

— Совершенно верно, ваше высочество.

— В таком случае, господин Руссо, зачем вы переводили Тацита?

— Это было упражнение в стиле, ваше высочество.

— Так вот, господин Руссо, вы ошибочно перевели «imperatoria brevitate» как «сжатая лаконичная речь».

Встревоженный Руссо судорожно пытался вспомнить, о чем идет речь.

— Да, да, именно так вы и перевели, — подтвердил юный принц с апломбом старца ученого, обнаружившего ошибку у Сомеза[70]. — Это в главе, где Тацит рассказывает, как Пизон[71] выступал перед своими воинами.

— Да, ваше высочество?

— «Imperatoria brevitate», господин Руссо, означает «с лаконичностью военачальника», то есть человека, привычного командовать. «С лаконичностью полководца» — вот правильное выражение. Верно, господин де Лавогийон?

— Да, ваше высочество, — подтвердил воспитатель.

Руссо промолчал. Принц же добавил:

— Это совершеннейшая бессмыслица, господин Руссо. Да, я нашел у вас еще одну бессмыслицу.

Руссо побледнел.

— В главке, посвященной Цецине. Она начинается: «At in superiore Germania…» Помните, там дается портрет Цецины, и Тацит пишет «Cito sermone».

— Да, ваше высочество, припоминаю.

— Вы перевели это: «Говоря цветисто».

— Разумеется, ваше высочество, и я полагал…

— «Cito sermone» означает «говорит ловко», то есть легко.

— А я написал «говоря цветисто»?

— Иначе было бы decoro, или ornato, или eleganti sermone. «Cito», господин Руссо, очень выразительный эпитет. И еще, изображая, как переменилось поведение Отона, Тацит пишет: «Delata voluptas, dissimulata luxuria cunctaque, ad imperii decorem composita».

— Я это перевел так: «Отринув до иных времен роскошь и сладострастие, он поразил всех, стараясь восстановить славу империи».

— Вот и неверно, господин Руссо, неверно. Во-первых, вы из трех коротких фраз сделали одну большую, отчего неправильно перевели «dissimulata luxuria», а во-вторых, исказили смысл последней части фразы. Тацит отнюдь не хотел сказать, будто Отон старался восстановить славу империи; он имел в виду, что император Отон, перестав угождать своим страстям, скрывая привычку к роскоши, применил, посвятил, обратил все — понимаете, господин Руссо? — все, то есть свои страсти и даже сами пороки, к славе империи. Вот таков здесь полный смысл, а вы его сузили. Вы согласны со мной, господин де Лавогийон?

— Да, ваше высочество.

Слушая эти безжалостные упреки, Руссо только пыхтел и отдувался.

Принц же, дав ему секунду передышки, продолжил:

— Вы — выдающийся философ.

Руссо поклонился.

— Однако ваш «Эмиль» — вредная книга.

— Вредная, ваше высочество?

— Да, по множеству ложных идей, которые она внушает простому народу.

— Ваше высочество, лишь становясь отцом, человек постигает сущность моей книги, и неважно, стоит он на самой вершине или является самым последним в королевстве. Быть отцом — это…

— Зато, господин Руссо, — прервал его злой принц, — ваша «Исповедь» — весьма забавная книжка. Кстати, скажите, сколько у вас детей?

Руссо вздрогнул, побледнел и поднял на юного мучителя изумленный, исполненный ярости взгляд, отчего злорадно-веселое расположение духа графа Прованского только усилилось.

Принц, по-видимому, был вполне удовлетворен, поскольку не стал дожидаться ответа и удалился, взяв под руку своего наставника; по пути он продолжал комментировать произведения человека, которого только что так безжалостно унизил.

Оставшись в одиночестве, Руссо все никак не мог прийти в себя от потрясения, но вот до него донеслись первые такты увертюры, исполняемой оркестром.

Неверным шагом Руссо побрел в зал и, добравшись до своего стула, мысленно стал ругать себя:

«Глупец, трусливый тупица — вот кто я! Мне нужно было сказать этому жестокому юному педанту: „Ваше высочество, не слишком ли немилосердно со стороны молодого человека так мучить бедного старика“».

Пока он обдумывал эту фразу, которая очень ему понравилась, дофина и г-н де Куаньи начали свой дуэт. Недовольство философа сменилось мучениями музыканта: раньше ему язвили сердце, теперь терзали слух.

111. РЕПЕТИЦИЯ

Репетиция началась, и всеобщее внимание обратилось на сцену. Никто больше не смотрел на Руссо.

Теперь уже наблюдал он. Он слушал, как фальшиво поют вельможи, переодетые в крестьян, смотрел, как дамы в придворных нарядах кокетничают, подражая пастушкам.

Дофина пела чисто, но она была плохая актриса, к тому же имела такой слабенький голосок, что ее было почти не слышно. Король, чтобы никого не смущать, уселся в глубине темной ложи и болтал с дамами.

Дофин суфлировал, и опера звучала с истинно королевской беспомощностью.

Руссо принял решение не слушать, но звуки все равно достигали его слуха. Однако у него появилось утешение: среди именитых статистов он заметил прелестное личико; поселянка, которую небо одарило столь милой внешностью, обладала к тому же лучшим голосом во всей труппе.

Руссо сосредоточился и принялся следить из-за пюпитра за этой очаровательной инженю, в оба уха внимая ее мелодичному голосу.

От дофины не укрылось внимание, с каким слушал автор; по его улыбке, по его томному взору она с удовольствием поняла, что исполнение некоторых частей его удовлетворяет; ей захотелось услышать комплимент — ведь она была женщина! — и, наклонившись к его пюпитру, она спросила: