Читаем без скачивания Дорога в Сарантий - Гай Гэвриел Кей

Из зеркала на него смотрел незнакомец, мокрый и бледный и очень сердитый. И с гладкими, как у младенца, щеками. Криспин носил бороду с тех пор, как встретил Иландру. Уже больше десяти лет. Он едва узнавал этого странно уязвимого, свирепого человека с квадратным подбородком, которого видел в зеркале. У него оказались ярко-голубые глаза. Он ощущал свой рот — и все лицо — незащищенным, ничем не охраняемым. Он попытался быстро улыбнуться на пробу, но тут же убрал улыбку. Это лицо на вид и на ощупь казалось ему чужим. Он… изменился. Перестал быть самим собой. Опасное ощущение, ведь он готовился быть представленным к самому сложному, полному интриг двору в мире под чужим именем и с тайным посланием.

Ожидая, он все еще гневался, находя в гневе своего рода спасение от растущей тревоги. Он понимал, что люди канцлера отнеслись с неоспоримой снисходительностью и доброжелательной терпимостью к его вспышке ярости в воде. Евнухи действительно хотели, чтобы он произвел хорошее впечатление. Это имело для них значение, как ему дали понять. Подпись Гезия послужила ему вызовом и облегчила путешествие сюда. Теперь он стоял в этой пышной, освещенной свечами приемной и слышал, как в тронный зал с противоположной стороны начинают собираться придворные, а он был, каким-то сложным образом, представителем канцлера, хотя никогда не видел этого человека.

В Императорский квартал, с опозданием понял Криспин, являются, уже встав на чью-нибудь сторону еще до того, как произнесены первые слова и преклонены колена. Ему рассказали о преклонении колен. Инструкции были точными, и еще его заставили это проделать для тренировки. Тогда он невольно почувствовал, как сильно забилось его сердце, и это чувство сейчас снова охватило его, когда он услышал голоса знатных придворных Валерия Второго по другую сторону этой великолепной серебряной двери. То становился громче, то стихал смех, тихим потоком лилась непринужденная беседа. Они должны быть в хорошем настроении после праздничного дня и пира.

Криспин снова потер свой голый подбородок. Его гладкость была возмутительной, она выбивала из колеи. Словно бритый, разодетый в шелка сарантийский придворный стоял в его теле на другом конце света от его дома. Он чувствовал, что лишен того представления о себе, которое приобрел за много лет.

И это чувство, эта навязанная перемена внешности и личности, вероятно, сыграла большую роль в том, что случилось дальше, как он потом решил.

Ничего из этого он не планировал. Это он твердо знал. Он был просто безрассудным, противоречивым человеком. Его мать всегда так говорила и жена. И друзья. Он уже давно перестал с ними спорить. Обычно они смеялись над ним, когда он возражал, поэтому он перестал.

После затянувшегося ожидания, после того, как он долго следил за голубой луной, которая вставала в окне, выходящем на внутренний двор, события начали развиваться очень быстро. Серебряные двери распахнулись. Криспин и представители канцлера быстро обернулись. Два стражника — необычайно высокие, в блестящих серебряных туниках — вышли из тронного зала. Криспин уловил позади них движение и цвет. В воздухе разлилось благоухание ладана. Он услышал музыку, потом она — и движение прекратились. Из-за спин стражников появился человек, одетый в ярко-красное и белое, в руках он держал церемониальный жезл. Один из евнухов кивнул этому человеку, потом посмотрел на Криспина. Улыбнулся — щедрый жест в данный момент — и пробормотал:

— Ты выглядишь вполне приемлемо. Император милостиво ждет тебя. Да пребудет с тобой Джад.

Криспин неуверенно шагнул вперед и встал рядом с герольдом. Тот равнодушно взглянул на него.

— Мартиниан из Варены? Он действительно не планировал этого заранее. Уже когда он заговорил, у него мелькнула мысль, что его могут за это казнить. Он потер свой слишком гладкий подбородок.

— Нет, — ответил он спокойно. — Мое имя — Кай Криспин. Но я из Варены.

В несколько иной ситуации изумленное лицо герольда могло показаться комичным. Один из стражников возле Криспина слегка шевельнулся, но и только, он даже не повернул головы.

— Сунь меч себе в задницу! — шепнул глашатай с элегантным произношением восточного аристократа. — Ты думаешь, я объявлю имя, которое не значится в списке? А когда войдешь, делай, что хочешь.

Он шагнул в зал, один раз ударил жезлом об пол.

Придворные уже прекратили болтовню и выстроились в ожидании, открыв проход в зал.

— Мартиниан Варенский! — объявил глашатай громким, звучным голосом, и это имя разнеслось по купольному залу.

Криспин двинулся вперед, голова у него кружилась, он воспринимал новые запахи и тысячи оттенков цветов, но пока не различал их ясно. Он сделал три положенных шага, опустился на колени, прикоснулся лбом к полу. Подождал, считая про себя до десяти. Встал. Еще три шага по направлению к человеку, сидящему в ореоле золотого сияния на троне. Снова упал на колени, снова прикоснулся лбом к прохладным камням мозаики на полу. Стал считать про себя, пытаясь унять биение сердца. Встал. Еще три шага, и в третий раз он опустился на колени и поклонился.

В последний раз он остался в этом положении, как его учили, примерно в десяти шагах от трона императора и второго трона, на котором сидела женщина, сверкающая ослепительными драгоценностями. Он не поднимал глаз. Услышал перешептывание придворных, полное легкого любопытства, которые пришли после пира посмотреть на нового родианина при дворе. Родиане все еще вызывали интерес. Послышалось насмешливое замечание, женский смех, подобный переливу ртути, потом все смолкло.

В тишине тонкий, как бумага, но очень четкий голос произнес:

— Добро пожаловать ко двору императора Сарантии, художник. От имени прославленного императора и императрицы Аликсаны разрешаю тебе встать, Мартиниан Варенский.

Это, должно быть, Гезий, понял Криспин. Канцлер. Его клиент, если только у него есть клиент. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох. И застыл совершенно неподвижно, касаясь лбом пола.

Пауза. Кто-то хихикнул.

— Тебе позволено встать, — повторил тонкий, сухой голос.

Криспин подумал о «зубире» в лесу. А потом о Линон, птице, — душе, — которая говорила с ним мысленно, пусть и недолгое время. Ему хотелось умереть, вспомнил он, когда умерла Иландра.

Криспин сказал, не поднимая глаз, но как можно четче выговаривая слова:

— Я не смею, господин мой.

По залу пронесся шелест голосов и одежд, похожий на шелест листьев. Он чувствовал смесь различных ароматов, прохладу мозаики, а музыка уже не звучала. У него пересохло во рту.

— Ты намерен оставаться распростертым вечно? — в голосе Гезия появился намек на строгость.