Читаем без скачивания Древняя Месопотамия: Портрет погибшей цивилизации - А. Оппенхейм

Одно предупреждение в этой связи: язык, на котором впервые записаны клинописные тексты той или иной категории (т. е. та или иная область интеллектуального развития), не является прямым свидетелем этнической или лингвистической принадлежности тех, кто писал их. Таким образом, нельзя сказать, что предсказания являются аккадским, а математика и медицина шумерским занятием. Все они являются плодом длительного процесса, который проходила месопотамская цивилизация, используя как средство общения сначала шумерский язык, а затем аккадский. Однако эта последовательность проявлялась не везде и, по-видимому, зависела в разных местах от действия все еще не установленных политических и социальных факторов.

Как только писцы этого созидательного периода, характеризующегося постоянным расширением их профессиональных интересов, допустили медицинские наблюдения и рецепты в корпус письменных документов, эти тексты стали копировать последующие поколения. Таким образом они были спасены от забвения. В этой связи встает вопрос: продолжали ли медицинские знания и связанные с ними методы лечения развиваться независимо от корпуса традиционных текстов, позволяя образоваться разрыву между записанными формулами и изменяющейся практикой? Я склоняюсь к мысли, что эта традиция в Месопотамии оказывала такое же парализующее действие, какое любая письменная традиция оказывает на развитие предмета. История медицины во всем мире подтверждает это явление. Более того, не существует никакого текстуального доказательства, которое указывало бы на то, что в Месопотамии замечали разрыв между традицией и практикой. Возможно, конечно, что тщательный анализ медицинских текстов выявил бы следы изменений в методах лечения и применении медикаментов, добавленных писцами к копируемым текстам. Все же консерватизм, который проявляется, например, в математической литературе, говорит против такой возможности. Новое применение существующих научных методов должно создавать свои собственные образцы, как это произошло с теми текстами, которые дают нам информацию по математической астрономии.

Месопотамская медицина всегда оставалась на низкой ступени развития. Геродот (III, 1) высказывает свое мнение о ней, когда говорит о вавилонянах, приносящих своих больных на рынок для того, чтобы узнать у прохожих, какие средства они бы предложили для лечения. Хотя ассириологи находят удобным не верить этому рассказу Геродота, совершенно очевидно, что греческий путешественник, говоря о Вавилонии, не проявлял того восхищения, которое он испытывал к египетской медицине и египетским врачам.

Было бы ошибкой обвинять традиционализм медицинской клинописной литературы в низком уровне медицины в Месопотамии. Даже интерес к копированию медицинских текстов уменьшился с течением времени, что, по-видимому, указывает на изменение отношения к медицинской традиции. После падения Ассирии в ученых центрах Вавилонии было создано много лексических текстов, сборников предсказаний и литературных и религиозных табличек, но копии медицинских текстов ''школы практиков'' редки. Это находится в противоречии с большим количеством таких текстов, найденных в Ашшуре и в меньшей степени в библиотеке Ашшурбанапала в Ниневии.

Несколько объяснений приходит к голову, однако ни одно из них недостаточно для того, чтобы разъяснить, очевидно, исключительно сложную ситуацию. Возможно, что ''научная школа'' пользовалась популярностью в ученых кругах юга или что какой-то особый интерес вызвал необычное накопление медицинских текстов, особенно в Ашшуре и Ниневии. Мы, вероятно, никогда не узнаем, до какой степени различные интеллектуальные течения в месопотамской науке стимулировались модами при дворе и предпочтениями царя. Медицина чувствительна к таким влияниям. Почти несомненно, что в Месопотамии и на медицину, и на предсказания сильно влияли как внутренние изменения, так и внешнее давление. В этих текстах не видно того монолитного единообразия, которое объединяет математические тексты в течение тысячелетия или более.

Не следует также исключать возможность того, что идеологические соображения, вероятно, повлияли на искусство врача. Специалисты по истории медицины признают, что отношение к врачу, доверие к его способности помочь представляет собой обусловленное культурой поведение, чрезвычайно характерное для любой цивилизации [13] . Парадоксально, но наше отношение к смерти, по всей вероятности, определяет наше отношение к врачам. Это подтверждают два контрастных примера. Усиленный интерес к медицине, проявлявшийся египтянами, целенаправленный и научный подход, который наблюдается в медицинских папирусах, специализация в пределах профессии, произведшая такое сильное впечатление на Геродота, богатая и сложная фармакопея, которой восхищались в ''Одиссее'' (IV, 229 - 231), - все это приобретает значение, когда мы рассматриваем их на фоне экзистенциального отношения к смерти у египтян. За смертью следовал новый вид ''жизни'', который должен был продолжаться за барьером смерти посредством сохранения тела, внимания, проявляемого к мумии, и всего того, что предусматривалось в социальных, экономических и религиозных обычаях. Тем не менее со смертью и болезнью борется талант врача. Наоборот, в Ветхом завете мы наталкиваемся на несколько красноречивых отрывков (например, ''...но он в болезни своей взыскал не Господа, а врачей'', 2-я книга Паралипоменон XVI, 12), которые выражают отрицательное отношение к услугам врача. Такое нежелание допустить какого-либо другого целителя, кроме бога, иногда, по-видимому, принимало крайние формы; этим можно объяснить, почему Иисус Сирах вынужден был так умолять позвать врача (XXXVIII, 2): ''именно у Бога врач получает мудрость''. И в четвертом стихе: ''Бог создал лекарства из земли, и пусть никакой привередливый человек не отвергает их''. Такое негативное отношение в Ветхом завете, по-видимому, связано с концепцией смерти как конца индивидуального существования без надежд на последующую жизнь.

Весьма показательно, что, когда обещание апокалиптического блаженства и ожидание небесных чертогов были приняты во всем этом регионе, отношение к врачу изменилось; его знания и помощь ценились и их домогались.

Возможно, что статус месопотамской медицины объяснялся концепцией смерти, родственной концепции Ветхого завета. Месопотамский детерминизм, который описывался в главе о религии, хотя он и сочетался с верой в предсказания и с апотропической магией, возможно, был способствующим фактором.

Для того чтобы закончить нашу характеристику месопотамской медицины, необходимо хотя бы схематически описать социальный статус, функции и нравы врача. Относящиеся к этому сведения до недавнего времени были довольно скудными, но оказалось, что уже упоминавшийся текст, найденный не так давно в Султантепе и названный его издателем ''Сказка о ниппурском бедняке'', содержит больше сведений, чем все медицинские тексты, известные до сих пор. Это должно напомнить нам еще раз об основном недостатке почти всех клинописных документов, их оторванности от реальной повседневной жизни.

Табличка содержит историю, которую я вкратце изложил в предшествующей главе. Наибольшую ценность представляют не ее литературные достоинства, а то, что она дает нам возможность увидеть жизненные привычки обычного человека той эпохи. Эта сказка позволяет нам наблюдать социальную структуру непосредственно, что редко допускает присущий большинству литературных текстов формализм. Из трех эпизодов, рассказывающих о шутках, которые бедняк сыграл с жадным градоправителем Ниппура, в данном контексте имеет значение второй. В нем шутник выступает под маской врача. В нескольких трудных, поврежденных строках текст рассказывает нам, что шутник сбрил волосы и запасся кувшином для возлияний и курильницей. Сделавшись неузнаваемым с помощью такого изменения внешности и держа символы своей профессии (кувшин для возлияний и курильницу), этот бедняк (нужно предполагать, на нем была только набедренная повязка или что-то в этом роде, так как в тексте не упоминается костюм, зато об одежде специально рассказывается, когда он переоделся официальным лицом) появляется в доме градоправителя и представляется следующим образом: ''Я - лекарь, уроженец Исина, сведующий...''. Здесь текст прерывается. Мы можем предположить, что далее шли обычные самовосхваления врача того времени. Представление было убедительным; лжеврача впустили, показали ему больного и его раны. Он осмотрел их так профессионально и произвел такое хорошее впечатление, что градоправитель превозносил его как искусного лекаря. Можно предполагать, что это указывает на то, что врача-практика обычно не очень-то высоко ценили. Шутник быстро реагирует на комплимент, говоря, ''господин мой, мое лечение успешно только в темноте''. Когда ''доктор'' остается наедине со своим больным, он использует принесенные ''инструменты'', но текст не описывает как. Я полагаю, что он вылил воду из своего кувшина на пылающие угли для того, чтобы наполнить комнату дымом; затем он связал градоправителя по рукам и ногам и избил его. Ни просьба шутника, ни связывание больного, ни его вопли и дым, по-видимому, не вызвали подозрений у слуг градоправителя.