Читаем без скачивания Крылья беркута - Владимир Пистоленко

— Замерзли? — выдохнула Надя.

— Насмерть! Много ему, махонькому, надо? Он же как цыпленок, — Семен скрипнул зубами, — даже говорить невозможно.

Наде представились заиндевевшее кирпичное здание, холодный, вьюжный рассвет, детская очередь, двое на снегу... Сердце ее больно заныло.

— А как же дальше?

— Как-нибудь... Ну, ладно. А знаешь, зачем я пришел? За тобой. Давай — вот как есть — двинули в город. И вообще, если сказать по совести, то ты зря сбежала. Я, понимаешь, даже предположить такого не мог. Даю слово! Петр Алексеевич приказ мне дал: найти тебя во что бы то ни стало и вернуть. Поняла? Все эти дни я пытался пробиться сюда — напрасно! А сегодня решил, кровь из носу, а повидаю тебя! Понимаешь ли, я из города убываю.

— Как это убываешь?

Семен ответил не сразу:

— Словом, сам хорошо не знаю. Задание есть одно. К белякам, куда же больше? В разведку. Первый раз, что ли? Вот я и ринулся тебя добывать. Пошли! Дорогой поговорим.

— Спасибо тебе, Сеня, за заботу. Иди один.

— Что значит — «иди»?! — возмутился Семен. — А ты? Или и впрямь монашкой заделаться решила?

— Не горячись, Сеня. И не сердись, не надо... Я и сама еще ничего не знаю, ничего не решила. Дальше видно будет.

— Ну, знаешь, Надька, видать, ты с ума спятила. Понимаешь? Да разве можно так? На земле вон какие дела творятся, люди против гадов поднялись, на смерть идут за революцию, а она в монастыре укрылась. Да еще с кем? С сестричкой Ириной! Мало тебе в лицо плевали? Не волнуйся, еще добавят! А понадобится — против нас пошлют. Убивать заставят. Вот помяни мое слово! Но я не брошу тебя. Слышишь? Да ты только представь: скажем, увидит меня та же Васильева, что я ей могу про тебя рассказать? Что ты отсиживаешься в монастыре? Что здесь тебе тепло и жратвы до отвала? Не могу я это сказать про тебя! Язык не повернется! Или же Петр Алексеевич спросит...

— Говори, что хочешь!

— Ты же грамотная! Неужто не понимаешь, как ты нам нужна?! Пойдем, и разговор окончен! Пойдем! — Он схватил ее за руки.

— Не надо так, за нами следят.

Надя высвободила руки, осторожно оглянулась и, увидев в калитке Евпраксию, стала торопливо прощаться.

— Кто будет спрашивать, всем скажи — ушла в монастырь. И баста! А тебе и... и еще Петру Алексеевичу сознаюсь... Знали бы вы, как на душе тяжко бывает! Такая тоска накатится, на свет белый смотреть не могу!.. Ну, Сеня, все! Иди...

— Слушай, Надька, скажи...

— Ни о чем больше не спрашивай. Да мне и рассказывать нечего. Кроме того, не положено говорить о нашей жизни. У монастыря есть свой устав. Живу здесь, значит, должна подчиняться. Всего тебе хорошего, Сеня. Пора!

Семен понял, что никакие уговоры не помогут.

— Эх, Надька, Надька, сроду не думал, что придется вот тут тебя уговаривать. Да еще об чем!

— Я тоже не думала, что у меня все так сложится.

Надя ждала, что Семен хоть одним словом обмолвится о Сергее Шестакове, но он словно позабыл о студенте.

— А скажи, как там живет... — вдруг задала она вертевшийся на языке вопрос, но вовремя спохватилась и спросила: — Как живет Петр Алексеевич?

— А как ему жить? Смотреть на человека страшно. Высох весь. Думаешь, легко живется, когда на улицах мертвые валяются?! А вчера узнали — еще один продотряд погиб! Расстреляли белоказаки... А ты! Эх!.. — Лицо Семена посуровело.

— А я что? — глядя в сторону, ответила Надя.

— Так и пристрелить сгоряча можно.

— Стреляй. Спасибо скажу...

— Патронов на другое дело не хватает, — пошутил он. — Надежда, вернусь из разведки, опять приду. Крокодилом наряжусь или другой зверюгой...

— Не надо, — прервала его Надя, — не приходи, не положено. Игуменья не отпустит. — И не выдержала: — А Шестаков тоже ходит в разведку?

— Как все, так и студент. На днях с продотрядом уехал за хлебом.

В висках застучало, но она ничем этого не выдала, ничего больше не сказала. Уехал с продотрядом... Это значит — уехал почти на верную смерть.

— Иди, Сеня.

Семен протянул ей руку.

— Так знай, я тебя в покое не оставлю. А может, еще сама что-нибудь придумаешь? А?

Надя не ответила, молча повернулась и ушла.

Семен постоял, пока она не скрылась в калитке, потом вздохнул, зло сплюнул и, не оглядываясь, зашагал к городу.

Евпраксия с любопытством оглядела Надю и только собралась было спросить, с кем и о чем шел разговор, как девушка прошла мимо, даже не взглянув на матушку хозяйку, и та оставила ее в покое.

Если бы с вопросами стала приставать Евпраксия, можно было бы и не отвечать, а вот перед игуменьей не увильнешь. У порога встретит немым вопросом, и отмолчаться невозможно. Надо держать ответ. А может быть, и не следует ждать ее вопроса, а с ходу заговорить самой? Но что сказать? Не говорить же, что приходили из отряда. Нет, о Семене она ни словом не обмолвится.

Игуменья ее ждала.

— Ну, как твой брат?

— Это не тетя — женщина из пункта детского питания. Фамилия ее Васильева, я вам о ней говорила.

Игуменья настороженно взглянула на Надю.

— Зачем же она приходила? Небось к себе звала?

— И звала, конечно, но дело совсем не во мне. Там дети стали умирать с голоду. Кормить нечем. Вот она и попросила меня поговорить с вами.

— О чем? — удивилась игуменья.

— Не найдется ли в монастыре сколько-нибудь хлеба? Погибают детишки...

— Ах, бедняжки! — сочувственно покачав головой, сказала игуменья. — И, значит, она говорит, умирают?

— Сегодня в очереди, на снегу, двое мертвеньких остались.

Игуменья печально опустила голову на руку.

— Невинные создания. Упокой, господи, безгрешные души в царствии своем, — крестясь, прошептала игуменья. — Меня всегда до боли в сердце трогало детское горе. Родители нагрешили, родители виновны в чем-то, а отвечают дети, чистые, добрые существа. Боже мой, боже мой, как же это тяжело и горестно!.. И она, говоришь, просила помочь?

— Да, просила. Хоть сколько-нибудь на первое время.

— А почему она сама не пришла ко мне?

— Говорит, не решилась.

— Зверей здесь нет.

— Вот и я ей так же сказала.

— Интересно, как же она узнала, что ты у нас? — задала игуменья вопрос, которого ждала Надя.

— Говорит, в отряде сказали. А там знают, где я. За мной ведь бабушка приходила, и мы вместе ушли. Все видели.

— Чем же им помочь?.. Надо бы, а нечем, — продолжала игуменья. — Взрослые должны отвечать за свои грехи, а вот дети... Надо бы помочь. И что ты ей ответила?

— Сказала, что передам вам.

— Она ждет?

— Нет, ушла.

— У нас ничего нет. С трудом зиму протянем. Но оставить просьбу без внимания грешно. Надо подумать. — Игуменья пристально взглянула на Надю и, будто между прочим, сказала: — А что, если послать сестер-монахинь в пригороды, особенно в казачий, провести сбор для спасения обездоленных детей? Как ты думаешь, есть у казаков хлеб?