Читаем без скачивания Катастрофа на Волге - Йоахим Видер

В полуофициозном историческом труде «Решающие битвы второй мировой войны», содержащем специальный раздел, посвященный Сталинградской битве, памятная записка генерала фон Зейдлица вообще обходится стороной. Автор этого труда Вальтер Герлиц счел излишним даже упомянуть о ней. Если бы он серьезно отнесся к тому, о чем свидетельствует этот документ, позволяющий непосредственно перенестись в обстановку тех роковых для 6-й армии дней ноября 1942 года, и более критически взвесил бы все «за» и «против» имевшихся тогда аргументов, то Герлиц мог бы избежать ряда ошибок в оценке тогдашней ситуации и воздержаться от некоторых необоснованных выводов. Герлиц, не раздумывая, изображает необходимость незамедлительного самовольного прорыва 6-й армии в первые же дни окружения как выход, который стал казаться легким и удобным лишь после случившейся катастрофы, как «запоздалый рецепт» и политическую спекуляцию. Он не стесняется при этом даже говорить о некой «легенде». «Оставим эту легенду, – пишет он. – Давайте лучше заново и со всей трезвостью зададимся вопросом: что могли знать в те ноябрьские дни генералы Паулюс и Шмидт и в какой обстановке формировались их решения?»{188}

Выше показано, какие оперативные соображения и какое укоренившееся чувство долга по отношению к приказу определяли их поведение. Но, как нам кажется, самый четкий и убедительный ответ на поставленный Герлицем вопрос можно найти как раз в памятной записке генерала фон Зейдлица, которая содержит в себе квинтэссенцию горького опыта и тревожных наблюдений участника событий, а также свидетельствует о подлинно солдатской этике.

Путь к гибели

После того как командование армии, отказавшись от своего первоначального мнения о безусловной необходимости прорыва из окружения, решило пассивно дожидаться обещанного свыше освобождения, генерал фон Зейдлиц находился во власти мучительных размышлений. Он не понимал, почему командующий армией Паулюс, который и сам был разочарован и подавлен полученными от Гитлера указаниями, тут же перестал добиваться свободы действий. Паулюс не предпринял последней решительной попытки склонить командование группы армий с помощью убедительных аргументов в пользу тех безотлагательных действий, которые диктовались обстановкой. Зейдлиц был убежден, что ни оперативные цели верховного командования, ни положение соседних армий, фронт которых начинал повсюду трещать, не могут оправдывать выключения из активных действий ударной силы в 250 тысяч солдат. Поскольку с каждым днем пассивного выжидания боеспособность армии неминуемо должна была падать, а советские войска получали все новые возможности для проявления боевой инициативы, он считал, что скованность армии ставит под все большую угрозу и другие участки южного крыла Восточного фронта.

Содержащуюся в записках Паулюса попытку оправдаться тем, что «всякий самовольный выход из общего строя», иными словами, любые преднамеренные действия вопреки полученным приказам были бы равносильны тому, чтобы взять на себя ответственность за судьбу соседних соединений, а затем – в случае преждевременной капитуляции – и всего Восточного фронта, а быть может, и за вызванный этим проигрыш всей войны, Зейдлиц квалифицирует как «гиперболу». По этому поводу он высказывается следующим образом: «Я придерживаюсь абсолютно противоположного мнения. Как раз прорыв 6-й армии из окружения в начальный период мог бы значительно укрепить положение ее соседей, в частности уцелевших частей 4-й танковой армии, а также находящихся к северу и северо-западу от нее и затем отброшенных к реке Чир румынских частей. Я бы тысячу раз предпочел иметь в своем распоряжении боеспособную и маневренную армию из 22 дивизий, даже если бы она при прорыве из окружения понесла крупные потери, чем превращать ее, так сказать, в неиграющую карту, оставляя парализованной и беспомощной во вражеском окружении. Не случайно генерал Чуйков, первый русский генерал, перед которым мы предстали в плену, спросил у нас: „Почему вы не пошли на прорыв после того, как замкнулось кольцо окружения? Эта возможность доставляла нам беспокойство“{189}{190*}.

Выразив свое мнение в памятной записке 25 ноября 1942 года, генерал фон Зейдлиц пошел тем самым на крайний риск. Ему и начальнику его штаба это могло стоить головы. Теперь Зейдлицу оставалось лишь по-солдатски повиноваться приказам командования армии и выполнять свой в достаточной мере горький долг.

Вспоминая те мрачные и преисполненные неопределенности недели, Зейдлиц пишет: «После приказа Гитлера от 24 ноября 1942 года, окончательно предписывавшего занять круговую оборону и дожидаться выручки извне, все, кто был посвящен в истинное положение вещей, были охвачены своеобразным фатализмом и безмолвной покорностью неотвратимой судьбе. Тупое ощущение надвигающейся беды еще более усилилось в результате сокращения информации из штаба армии о положении за пределами „котла“, особенно о сосредоточении деблокирующей армии Гота и ее наступлении в сторону Сталинграда»{191}.

Гитлер хвастливо заявил в одной из своих радиограмм: «Армия может быть уверена, что я сделаю все, чтобы соответствующим образом обеспечить и своевременно вызволить ее». Однако прежний опыт и трезвый учет реальной обстановки заставляли генерала фон Зейдлица относиться к подобным обещаниям с законным пессимизмом и недоверием. Теперь его предостережения начинали зловещим образом оправдываться. То, что произошло в течение ноября и декабря, подтвердило правильность прогнозов: снабжение по воздуху потерпело фиаско, а деблокирующее наступление, начало которого в опасной степени затянулось, не принесло решающего успеха, между прочим, и по той причине, что армия уже не обладала достаточной боеспособностью и маневренностью.

Генерал считал роковым то обстоятельство, что командование 6-й армии с самого начала чересчур оптимистически расценивало возможность обеспечения частей продовольствием, боеприпасами и горючим, а с другой стороны, при решении вопроса о прорыве из окружения было слишком сковано боязнью риска. «Позднее нам случалось перехватывать некоторые донесения командования армии вышестоящим штабом, и у нас нередко создавалось впечатление, что оно своими нарочито оптимистическими формулировками стремится скорее создать видимость благополучия, чем правдиво изобразить все переживаемые армией чудовищные невзгоды»{192}.

В начале декабря командование LI корпуса сочло даже своим долгом сделать начальнику штаба армии специальное представление относительно чересчур приукрашенных докладов в высшие инстанции. «Из-за этого произошло столкновение между начальником моего штаба полковником Клаузиусом и генералом Шмидтом. Результатом явилось изменение шифровального кода, после чего мы больше не могли подслушивать»{193}.