Читаем без скачивания Слово о полку Игореве - Александр Зимин

На каком основании «дым» в Слове все же заменен «двором»? Кроме позднейших ассоциаций тут, может быть, сыграл роль летописный рассказ 946 г. Ольга, как известно, подошла к городу древлян и потребовала, чтобы древляне «ялися по дань», уплатив «от двора по три голуби и по три воробьи».[А. Г. Кузьмин считает, что этот рассказ «отражает практику XII в., а не X в.», так как, по А. А. Шахматову, он принадлежит составителю Повести временных лет (Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 67). Соответствие легенды X в. юридической практике XII в. не определяется вопросом о времени происхождения записи этой легенды.] Эта-то ассоциация «дань — двор» и могла быть использована в Слове.

Автор Слова допускает ошибки тогда, когда соединяет Задонщину с летописью. Так, он написал, что князь Борис погиб в 1078 г. «за обиду Ольгову», хотя Олег Святославич отговаривал его от выступления против коалиции князей («рече Олегъ к Борисовѣ: не ходиви противу, не можевѣ стати противу чотырем княземь»).[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 192.] В данном случае автора Слова о полку Игореве подвела формула Задонщины, которой он воспользовался для характеристики гибели Бориса.

Но особенно резко различаются Ипатьевская летопись и Слово по своей идейной направленности. Автор Слова о полку Игореве начисто лишен идеологических устремлений, связанных с феодальной раздробленностью. Общерусское понятие «Русской земли» в Слове не соответствует представлению о Русской земле как о Киевщине, встречающемуся в Ипатьевской летописи.[Ср.: Там же. Стб. 624. Миросозерцание автора Слова отличается и от круга представлений Даниила Заточника (XII в.). «Русская земля, — писал Б. А. Романов, — мысль о которой держит на себе весь идейный строй „Слова о полку Игореве“, и близко не лежала к словарному составу и запасу понятий Даниилова „Слова“» (Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М.; Л., 1966. С. 21).] К «земле Руськой» обращает свои проникновенные призывы автор «Слова о погибели», писавший около 1238–1246 гг. Для него Русь — все те земли, которые были «покорены» великому князю Всеволоду.[Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965. С. 156–157.] Исследователи «Слова о погибели» считают, что его автором был «выходец с южной Руси»[Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965. С. 123.] или лицо, писавшее свое произведение в Киеве.[Соловьев А. В. Заметки к «Слову о погибели Рускыя земли»//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 15. С. 102.] В трагической обстановке начавшегося порабощения Руси татарами автор вкладывал в южнорусское понятие «Русской земли» гораздо более широкое содержание, чем летописцы XII в.

Впрочем, и оно резко отлично от «Русской земли», выступающей в Слове о полку Игореве. Для автора «Слова о погибели» «земля Русская» имеет совершенно конкретные пределы и государственные формы. Это владения владимиро-суздальского князя Ярослава Всеволодовича. Пределы «Русской земли» Слова о полку Игореве расплывчаты, они не связаны с каким-либо государственным единством, лишены той конкретности, которая характерна для памятников XII–XIII вв.[В 1951 г. А. Н. Насонов выпустил в свет книгу о Русской земле и образовании территории древнерусского государства (Насонов. «Русская земля»). Хотя он тщательно изучил понятие «Русской земли» в источниках до XIII в., ни одной ссылки на неоднократное упоминание «Русской земли» в Слове о полку Игореве в книге А. Н. Насонова мы не найдем. {См. также: Робинсон А. Н. «Русская земля» в «Слове о полку Игореве»//ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31. С. 123–136; Бобров А. Г. Русская земля//Энциклопедия. Т. 4. С. 243–245.}] Зато они соответствуют употреблению этого термина в Задонщине.

А. И. Клибанов обратил мое внимание на то, что вся картина рождения замысла Игоря о побеге из плена в Ипатьевской летописи проникнута феодальнорыцарской моралью. Князь первоначально отвечает отказом на предложение Давора (Овлура) бежать от половецкого хана, который «поручился» за князя, «молвяшеть бо: азъ славы дѣля не бѣжах тогда от дружины, и нынѣ неславнымъ путемь не имамъ поити». Бегство для князя-пленника — «неславный путь». «Думцам» удалось уговорить Игоря только тогда, когда они сказали, что половцы хотят «избити… князя… и всю Русь, да не будеть славы тобѣ ни живота».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 650.]

Ничего подобного в Слове не встретим. Здесь нет представления о Кончаке как противнике, «треклятом», но равновеликом в феодально-иерархическом отношении новгород-северскому князю. Кончак не «поручается» за Игоря, а Игорь без каких-либо колебаний бежит из плена. Автор Слова рисует Кончака как «поганого кощея», а не как достойного противника. Даже в XVI в. татарские мурзы и ханы входили в состав придворной знати Ивана IV и никогда как рабы («кощеи») не рассматривались.[А. Г. Кузьмин ссылается на то, что Кончак для киевского летописца «окаяньный и безбожный и треклятый» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 634). «Автор „Слова“, видимо, придерживался подобного мнения» (Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 85). Но «треклятый» и «поганый» — понятия принципиально различные. «Треклятым», «окаянным» называли Святополка, но никому из древнерусских писателей не могло и прийти в голову сказать, что он был «кощеем» или «поганым» (язычником).] А если учесть, что Кончак был сватом Игоря, то естественно, что изобразить его «кощея» в окружении северского князя не могли.[Соображение высказано Л. Н. Гумилевым в личной беседе со мной. Ряд интересных доводов, касающихся несоответствия картины политических отношений, нарисованных в Слове, реальной обстановке 1185–1187 гг., см. в его статье: Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве»//Доклады и сообщения Отделения этнографии Географического общества СССР. Л., 1966. Вып. 2. С. 55–80.] Отсутствие понятия о законах феодально-иерархической морали резко выделяет Слово о полку Игореве из состава памятников древнерусской литературы.

В обращении автора Слова к князьям обнаруживается полное смешение политических ориентаций. Так, наименование князя Всеволода «великим» (во владимирском летописании этот титул встречается все с того же 1185 г.) необъяснимо, если мы будем считать автора Слова выходцем из южнорусских княжеств.[Суждение А. В. Арциховского, что «верховенство Всеволода одинаково ощущалось во всех концах Русской земли» (Обсуждение одной концепции. С. 129), не соответствует реальной обстановке конца XII в. и не подкреплено фактами.] И уж совсем странен призыв к Всеволоду «прелетѣти издалеча отня злата стола поблюсти», т. е. поберечь отцовский престол в Киеве, что фактически означало захватить этот город и вместе с тем для автора «грозный великый кыевский» — князь Святослав.[Для Н. Ф. Котляра также кажется удивительным этот призыв: «Разве тот, кто идеализирует Святослава, может думать о замене его другим князем» (Котляр М. Ф. Загадка Святослава… С. 105).]

Вызывает недоумение и то, как обращается сам Святослав к другим князьям.[А. Г. Кузьмину неясно, «кто обращается к князьям: автор поэмы или киевский князь» (Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 86). Конечно, автор Слова от имени Святослава.] Так, для него Рюрик и Давыд — «господина», Ярослав — «господин». Ничего подобного в летописях нет. Там обращения строго нормированы, но это — «брате», «отче», «сыну». Словом же «господин» выражалась только прямая зависимость. Так, например, в 1179 г. обращались новгородцы к Мстиславу Ростиславичу[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 610.] и Владимир Ярославич к своему дяде («отче господине, удержи Галичь подо мною»)[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 667. Под 1180 г. этот термин вложен в уста рязанских князей Всеволода и Владимира Глебовичей, причем он характеризует их зависимость от владимирского князя Всеволода Юрьевича «ты — господин, ты — отец» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 387).]. Д. С. Лихачев прав, что термин «господин» отразил «рост власти феодального класса под стоящими ниже его по лестнице феодального подчинения князьями».[Лихачев Д. С. Общественно-политические идеи «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 25.] Но если так, то Святослав, стоящий, в представлении автора Песни, на иерархической лестнице князей во всяком случае выше Ярослава, не мог обращаться к нему как к «господину».

В отличие от летописца, автор Слова основным своим героем избирает не князей, а Русскую землю. Еще А. И. Никифоров обратил внимание на неконкретность и схематичность многих характеристик князей, выраженных главным образом устно-поэтическими штампами.[Никифоров. Слово. С. 795–796.] Это во многом определяется и жанром Слова, и его идейным содержанием, и, наконец, тем, что в распоряжении автора произведения не было никакого другого достоверного исторического материала, кроме летописей.

Если в Задонщине очень строго соблюдается феодальный этикет, то в Слове этого нет. Всеволод вообще не называется князем, а герой похода Игорь именуется князем только 9 раз из 27.[Соловьев А. В. Автор «Задонщины» и его политические идеи//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 194.] По этой манере Слово приближается к рассказу 1185 г. Ипатьевской летописи, где Игорь (как обычно в летописях) упоминается и без княжеского титула, и даже без отчества. В Слове упоминается, по подсчетам А. В. Соловьева, около 40 князей. Основная часть их происходила из семьи Ольговичей и Мономашичей, т. е. чернигово-северских и отчасти князей полоцких.[Соловьев. Политический кругозор. С. 100.] Интерес автора к Чернигову и Полоцку будет особенно ощутим, если сравнить Слово с традицией киевского или владимирского летописания, в которой Олег Святославич и Всеслав Полоцкий выступают отнюдь не героями, а сеятелями усобиц и раздоров.