Читаем без скачивания Раненый город - Иван Днестрянский

Эту ложь перед лицом командующего подтвердил не кто иной, как военный комендант Тирасполя полковник Бергман. Вливать Лебедю в уши дезинформацию, чтобы крутить новым командующим на свой лад, — для такой цели Президент ПМР Смирнов дал свое согласие на назначение Бергмана комендантом всей Приднестровской республики. Но Бергман, похоже, оказался ещё оборотистей, начав крутить и генералом, и президентом. Обоим в доверие втерся конкретно.

То, что двойная игра была, и какие-то большие силы не только из Бухареста, но даже из продажной демократической Москвы режиссировали раскол Молдавии по Днестру, по старой советско-румынской границе 1918–1940 годов, — это Сладков может не предполагать, и мне не говорить. Мы это сами, своей шкурой и поджилками прочувствовали. Целью этого раскола могло быть только одно: запутавшимся в своих ошибках и упорном сопротивлении народов лидерам румыно-молдавских националистов облегчали задачу воссоединения с Румынией. Граница 1918–1940 годов могла быть признана на международном уровне почти так же легко, как граница Молдавской ССР. Но в неё не попадали крупные мятежные города и несколько оппозиционных районов. При таком ходе событий перед националами осталась бы только одна гагаузская проблема, и они, раздавив Бендеры, надеялись её как-то решить. Может быть не случайно гагаузских добровольцев на защиту ПМР прибыло мало и противостояние в Буджаке[57] затихло…

Игры, везде сложные, двойные и опасные игры… И какой во всех смыслах паскудный у них результат! Разрывание на клочки и передача другим странам земель, которые наша родина собирала веками. Диво дивное! Комбат, защищавший город, поддерживавший мирные инициативы Бендерского горисполкома и рабочего комитета — зачинщик кровопролития! И как совпали во времени уголовное дело и провокация гайдуков с обстрелом позиций второго батальона, из-за чего безвинно пострадала сороченская полиция! О слепец! Слишком сильный «шорох» по этому поводу я тогда воспринимал легковесно, как продолжение обычной возни и проверок!

Шестнадцатого июля Лебедь, действуя на основании письма прокурора ПМР и тенденциозных докладов коменданта Бергмана, распорядился окружить и разоружить остатки второго батальона располагавшиеся в здании восьмой средней школы города Бендеры. Там, в городе, мы воочию видели, как грязный фарс стал превращаться в трагедию, как свои сдавали и стреляли в своих… К тому времени Лебедь еще не владел информацией об интригах в руководстве ПМР и буквально не ведал, что творил. Враги комбата удачно использовали застарелую неприязнь между генералом и Костенко, возникшую еще в Афганистане.

После разоружения и задержания Костенко четырнадцатая армия будто бы сразу передала его личной охране президента Смирнова, которая привезла комбата в изолятор временного содержания Тираспольского горотдела. Но начальник ГОВД полковник Богданов заявил, что никто не имеет права судить этого человека, и распорядился отпустить Костенко из ИВС. На совершенно законных основаниях, потому что документов о задержании, необходимых для помещения в изолятор, предоставлено не было. Тогда уже на Богданова возбудила уголовное дело все та же Прокуратура ПМР, и он был отстранен от должности. По следам комбата вновь бросили президентскую охрану, военную комендатуру, армейский спецназ и какую-то особую группу МГБ, о которой сам Смирнов, говорят, предпочитает ничего не слышать и не знать. Судя по всему, Костенко нашли и убили. И сейчас идет экспертная работа по сожженному трупу, обнаруженному у одесской трассы в автомашине «УАЗ»… Предполагают, что это может быть он…

Логичная и понятная цепь действий и событий, от плохого к худшему. При интригах такого масштаба жизнь офицера ничего не значит. А жизнь простого Ваньки вроде меня является величиной почти отрицательной… И все же не верится. Не такой был человек комбат-два, чтобы позволить себя так легко укокошить. С другой стороны, после предполагаемого побега комбат нигде не появлялся. Это в высшей степени странно. Не в характере людей его закалки прятаться и молчать!

Костенко был известной фигурой. Слава опытного и волевого командира шла за ним из Афгана. И людей определенного склада, тех, кто ненавидел национализм и желал приложить свои силы к защите русского населения и Приднестровской Республики, тянуло к нему. Попасть в его батальон было честью, которой не все добивались. И гвардейцы смотрели на своего командира с обожанием. Его любили женщины, и он умел быть обходительным с ними. При этом, как ни странно, в своей собственной семье он был не очень счастлив. А может быть, это было вовсе не странно. Ведь Костенко был человеком дела, и его физически могло не хватать ни на что, кроме как на легкий флирт. Быть командиром Бендерского батальона и примерным семьянином? Вряд ли такое было возможно. Хороший семьянин не решился бы в такое смутное и опасное время взвалить себе на плечи батальон.

По виду и манере держать себя Юрий Александрович был умница. Лицо комбата, веселое и добродушное в кругу друзей, решительное и прямое в момент отдачи распоряжений, становилось отстраненным, неопределенно-затуманенным, когда он говорил с теми, кому не доверял. Любой человек, даже искренне сочувствующий комбату, мог натолкнуться на эту стену, если ему не удавалось расположить Костенко к себе. Тут, конечно, его могли неверно понять, комбат мог оттолкнуть от себя человека. Но стоило несколько раз встретиться с Костенко, становилось ясно: это защитная маска, которую он надевает на себя, потому что совсем не умеет лгать. Был у Костенко и третий образ — когда речь заходила о националистах — убийцах горожан и гвардейцев, и о саботажниках городской обороны. Его лицо становилось жестоким, дулом винтовки смотрели зрачки и сильнее проступали в очертаниях скул и глаз восточные черты. Он весь собирался, как хищник перед прыжком. Увидев такого Костенко, можно было и напугаться.

Его доверие к людям возникало внезапно, и не дай Бог было его потерять. Комбат мог быть невероятно обаятелен и почти в то же самое время ужасно неприятен. Но те, кто хорошо исполнял свой долг, со вторым, неприятным Костенко сталкивались редко. Ему доверили оборону Бендер, и он принял это дело всерьез. Будто это был город, в котором он с детства вырос. Словно одряхлевшая страна снова, как десять лет назад, в Афганистане, ясным и четким приказом направила его сюда. Кому-то казалась странной такая позиция офицера, которого с Приднестровьем и Бендерами ничто крепко не связывало. Ведь он был детдомовец с Дальнего Востока, и в Тирасполь приехал вслед за женой. Искали в поведении Костенко подоплеку, и не находили. Они не понимали того, что поняли мы: комбат был в полном смысле этого слова гражданином Советского Союза. Железный солдат империи, в чем-то анахронизм. Особенно с точки зрения тех, кто делал своей целью карьеру или материальное благополучие. И этими своими качествами он вполне устраивал нас.

В кругу своих, разгоряченный делом, забыв напустить туман, комбат резал правду-матку так, что любой другой на его месте побоялся бы. Ведь двусмысленностей, скользких мест в отношениях с командованием и политиками было предостаточно. Тем не менее Костенко открыто выражал свое отрицательное отношение к Кицаку еще тогда, когда мы взирали на командующего с благоговением. От наших политиков он ничего хорошего не ждал. Решительный человек, он не привык останавливаться перед трудностями и, если рядом кто-то «тормозил», комбат обкладывал его матом и взваливал чужой долг, чужую ношу на свои плечи. Был голод на людей, оружие и необходимость пользоваться услугами самых разных личностей. Костенко умел подбирать людей. Но неизбежно были ошибки, в доверие втирались негодяи и сексоты. От них второй батальон быстро избавлялся. У них были заступники, они обиженно лазили вокруг, кляузничали в Бендерский горисполком и республиканское управление обороны, распространяя ложь. Железная прямота комбата была необходима для войны, и она же сослужила ему худую службу…

Эх, я, дубина! С самого начала надо было не идти в ГОВД, а проситься к Юрию Александровичу в батальон! И такой человек погиб?! Нельзя в это верить! Увы, дальнейшая судьба комбата неизвестна…

А Лучик… При содействии прокурора я устраивался в милицию, после того как меня чуть не «оттерли» обычным порядком. Не понравился участковому инспектору, который оказался затаившимся обиженным на свою плохую карьеру мулем. Уяснив мою нескрываемую ненависть к националистам, он всячески пытался помешать моему устройству на работу, хамил, протестовал в отделе кадров и уже оттуда пытался выставить меня за дверь. Потому и пришлось пойти в прокуратуру. Лучик тогда показался мне нормальным человеком… Возможно, его дезинформировали и он не все знал. Уж очень не хотел прокурор лезть в политику и готов был, как было принято в советское время, выполнить любую команду сверху…