Читаем без скачивания Особые приметы - Хуан Гойтисоло

Ты не забудешь той зимней (за окном падал снег) ночи, когда, лежа рядом с мирно спящей, неподвижной Долорес, ты не мог уснуть: в голову лезли мысли о бескорыстной и обманутой любви этих людей, веривших тебе и (с таким трудом) писавших тебе свои письма, и внезапно (просветленный ужасом и отвращением) ты новыми глазами взглянул на обветшалые права, на которых основывались твои несправедливые привилегии.

Хосе Бернабеу говорит

стул мой остался дома и на прощанье он стул сказал так

бедняга Бернабеу мне жалко расставаться с тобой я вижу ты трудолюбив и честен и однако сегодня в воскресенье ты вынужден как и в будни идти добывать себе на пропитание но я тебе обещаю настанет день и ты будешь вознагражден за все потому что твой стул это стул всех сыновей и всех дочерей любящих свою мать Каталонию и всех сыновей и всех дочерей мира и его четыре вертикальные рейки это четыре полосы национального герба Каталонии

этому стулу дороги все сыновья и все дочери которые остались обездоленными сиротами и стул говорит на него сажали каталонцев верных своей родине и испанцев верных законной Испанской республике и мы умирали с голоду и гнили в тюрьмах в то время как фалангисты наживались а нас давили и угнетали как рабов

это говорит стул крещенный именем Компаниса и вторым именем Свобода ибо Хосе Бернабеу дал ему имя героя павшего за нашу Каталонию которая дорога всем кто хранит верность законной Испанской республике

и обидно этому стулу слушать бессовестные разговоры тот говорит поеду летом отдыхать в Ситжес а тот поеду на Майорку этому стулу немало довелось наслушаться бесстыдных речей потому что богачи и главари испанской фаланги не стесняются

стул обращается к тебе буржуазия Барселоны к вам господа заправилы синдиката потому что все вы одна компания и стул спрашивает вас а у семьи Хосе Бернабеу есть кусок хлеба и если вы не знаете что на это ответить то вам ответит этот вот стул

да я всего только стул но я вам отвечу липовые реформаторы неплохо вы устроились как посмотришь кричали все переделаем по-новому а теперь сами наживаетесь за счет бедняков и стул этот вам говорит народ забит и запуган но ничего когда-нибудь он рассчитается с вами сполна

потому что вам главарям и заводилам нет прощения это вы установили порядок если думаешь не по-вашему сиди без работы и хлеба

стул говорит вам десять лет народ живет в страхе перед вашими инквизиторскими застенками но погодите будет и на нашей улице праздник

потому что вы растоптали Каталонию и законную Испанскую республику ради своей корысти и денег потому что злодеяния ваши видел вот этот стул и вел им счет

потому что стул этот крепко стоит на своих четырех ножках и спинка его это герб Каталонии а весь он утверждение прав законной Испанской республики

и на нем на этом стуле крещенном именем Компаниса и носящем второе имя Свобода

на стуле которому нарек эти имена Хосе Бернабеу

на этом стуле говорю я вам

вы не будете сидеть никогда

Тихая заводь летнего вечера. Угасающее солнце стирает краски с холмов, одетых виноградниками и разлинованных рядами рожковых деревьев.

В этот час хорошо было оторваться от чтения, окинуть взглядом кровавый закат и внимательно рассмотреть каждую вещь вокруг, словно видишь ее впервые, потому что только сейчас родился на свет. Долорес, сидевшая рядом, взяла отпечатанные на машинке страницы, что ты оставил на столе, и начала читать, нервно прикуривая одну сигарету от другой. Приближалось время укола и приема ненавистных капель, прописанных доктором Аньером, и дабы не впасть в уныние, ты старался думать о том, что скоро к тебе приедут друзья, вспоминал торжественные аккорды «Реквиема» и на редкость приятный розовый цвет нового марочного вина. Тень почитателя Компаниса растаяла в светлом вечернем воздухе, и теперь в прекрасном, запущенном саду никого, кроме тебя и Долорес, не было. Ты вслушивался в размеренное биение своего сердца, и твоя рука лежала на узкой руке Долорес. Множество мелких шумов — протяжное кваканье лягушек в пруду, звон цикад, чуть слышное пение ветра в листве эвкалиптов — делали тишину более плотной, и когда в нее вторгался долетавший из лесу стук топора или далекое пыхтение паровоза, ты подымал глаза к опаловому небу и несколько мгновений следил за точным, словно бы заранее выверенным, полетом птиц. Теперь и Долорес кончила читать и взглянула на тебя синими, еще не тронутыми закатом глазами, — все вокруг медленно затоплял алый, захватнический вечерний свет.

— А что с ним было дальше? — спросила она.

— Я слышал, — тебе показалось, что отвечаешь не ты, а кто-то другой, — я слышал, будто ему удалось поступить на текстильную фабрику и он остался в Таррасе.

— А его сын? Помнишь, он приходил к нам брать книги?

В твоей памяти возникает его грубоватое толстогубое лицо с густыми бровями; он сидит, облокотясь на стол, в твоей мансарде на улице Вьей-дю-Тампль и, уставившись на носки башмаков, пересказывает историю своего отца.

— Разве я тебе не говорил?

Долорес смотрит на тебя вопросительно; пряди красивых волос, упавшие на лоб, подчеркивают выразительность ее взгляда.

— Нет.

— Он вернулся в Испанию и почти сразу попался.

И снова встает перед тобой его лицо, спокойное, серьезное. Когда он пришел прощаться и ты в последний раз пожал ему руку, тоже были сумерки, такой же, как сейчас, белесый, неверный свет.

— Попался?

— Его задержали с литературой.

На крышу у самого края уселся дрозд. В ту же минуту на террасу вышла со стаканом воды и каплями дочка арендаторов.

— А где он теперь?

— В тюрьме.

У тебя вдруг застучало в висках, а слева в груди, где-то в самой глубине, запульсировала ноющая, тупая боль.

— Сколько ему дали?

— Не знаю.

Лениво падали капли в стакан с водой, а лицо мальчика, вопреки твоим стараниям, не выходило у тебя из памяти — оно стояло перед тобой упорно, неотступно, как немой укор.

— Кто тебе это рассказал? — Долорес поднялась с качалки и изящным движением руки протянула тебе стакан.

— Антонио.

Вечер медленно погружался во тьму. И ты докончил:

— Его выбрали профсоюзным связным, и при первой же облаве он был арестован.

ГЛАВА VIII

Куба понятие отложившееся в твоей памяти напластованиями разных эпох оно уходит корнями куда-то вглубь чуть ли не в историю твоего внутриутробного развития а верхний слой его события сегодняшнего дня включает твой собственный живой опыт но также и предания слышанные когда-то в детстве и ты оперируя скудными запасами фактов и материалов имеющихся у тебя в распоряжении пытаешься провести черту между семейными мифами твоих детских лет и бурной революционной действительностью нынешней Кубы молодой страны гордо распрямившей спину чтобы на глазах у всего мира бросить дерзкий вызов самой жестокой и могущественной из великих держав

пробиться к свету сквозь темные туннели своего внутреннего мира дело не легкое и ты продвигаешься вперед на ощупь восхищенно вслушиваясь в первые аккорды «Реквиема» ты направляешься в кабинет берешь наугад пачку писем адресованных твоему прадеду и переплетенный номер давным-давно закрывшейся «Испано-американской иллюстрации»

Долорес спит утомленная треволнениями дня

зная что ни ты ей ни она тебе уже ничего больше не можете дать и ничем не в силах помочь

что вера в крепость духовных уз была всего лишь самообманом и что смерти нет дела до вашей любви

смерть отнимет у вас все

у нее и у тебя

непоправимо одинокий ты откупориваешь бутылку кларета выпиваешь рюмку потом другую

выходишь в сад весь белый от лунного света и тихо идешь к беседке

единственное живое существо в этом сонном уголке испанской сонной земли

ничто больше не связывает тебя с сообществом твоих близких ты наконец свободен от тяготившего тебя всю жизнь бремени

тебе тридцать два года и ты только сейчас родился ты восстал из мертвых как Лазарь

корневая связь перерублена пуповина отрезана

мореплаватель без компаса и путеводной звезды

засмоленная бутылка брошенная в море на волю волн она уплыла от родного берега

но у нее нет адресата

в нее не вложено никакого известия

ночь и Моцарт

Ты возвращаешься на галерею выпиваешь еще рюмку вина и ложишься на диван

Куба осаждает твою память и ты не в силах отогнать неотступное

теперь можно было бы покончить со всем и ты навсегда избавился бы от своего прошлого