Читаем без скачивания Демьян Бедный - Ирина Бразуль

Эти образно, четко представленные взгляды, однако, замутнялись благодаря необузданной горячности, неумению ничего делать «вполоткрыта», из-за веяний времени, которым невольно отдавал дань поэт. Он впадал в крайности, иногда резко выступал против «попутчиков», грешил упрощенчеством и, увлеченный полемикой, разделял ошибки своих поэтических соратников.

Приходили последующие годы и приносили последующие… ошибки. Демьян понимал, что он «не без греха»; «…Может быть, и взаправду мой суд однобок и излишне пристрастен». Но это понимание не спасало от заблуждений. В феврале 1931 года, на беседе в «Комсомольской правде» с молодыми рабочими-литераторами, он прямо признался, что «и на старуху бывает проруха». У меня как раз по линии сатирического нажима… были свои «прорухи»…

Но, увлекая аудиторию интереснейшим разговором, Демьян сам так увлекся, что не заметил, как впал в противоречие; призывая уважать классику, работать над формой, вдруг привел такой аргумент в пользу своего любимого — боевого жанра: «Отбивающийся от врага товарищ у меня просит винтовку. Я должен ему дать ее немедленно, а не говорить: «Погоди, я ее серебром отделаю!»

Этим примером Демьян объяснял путаницу, которая создалась в его знаменитой в свое время повести о дезертирах, имевшей большое влияние на деревенских парней в годы гражданской войны. Жена героя — «Митьки-бегунца» — получила три имени: «была Настей, стала Дарьей, потом Лушей. Что это? Халтура? Нет, просто я запарился. На фронтах читали и тоже не замечали путаницы. Запарились тоже. Но вычитывали главное».

Демьян почему-то упустил из виду, что не раз написанное им второпях звучало чистым серебром истинной поэзии. Содержание само подсказывало единственно нужную форму, и никакого «конфликта», противоречия между ними не возникало.

Беседа в «Комсомольской правде» — к счастью, сохранившаяся — вообще представляет собой исключительный интерес именно с точки зрения творческих позиций Демьяна Бедного, с которыми он пришел на съезд писателей. Перед собратьями по перу он не стал говорить о том, что принято называть творческой лабораторией, не раскрывал своих представлений, например, о том, что такое вдохновение. Зато все это есть в тексте, адресованном к молодым рабочим. Вот ответ на вопрос, где кончается работа рассудка и начинается вдохновение:

«…Работа рассудка никогда не кончается. Вдохновение есть только наибольшее, как бы сказать, обострение, просветление, прояснение рассудка. Вдохновение — наивысшая, быть может, иной раз предельная трезвость мысли… Самое высокое вдохновение может остаться немым, безгласным, будучи связано отсутствием технической выучки. Но эта выучка приобретается непосредственно в работе… Работайте, пишите, коряво поначалу, но пишите… не обижайтесь, приналягте, сызнова начните, и не один раз».

Давая советы о том, как работать, Демьян предупреждает: «Важнейшее дело, товарищи, чтобы в художественном произведении чувствовалась писательская взволнованность… Поэт, преувеличивающий свои средства и возможности, форсирующий свой голос, он не поет, а кричит, визжит, у него появляется какой-то истерический, неврастенический фальцет, который легко может переходить в фальшет. А фальшивка — не агитация». Тезис иллюстрируется примером столетней давности из рецензии об артистической игре: «Не надо смешивать крика с высоким и громким произношением. Последнее есть язык страстей, употребляемый всеми знатнейшими артистами во время сильнейших душевных переживаний, а крик есть резкая нота, неверно взятая». И Демьян добавляет: «Нота, неверно взятая, — это и есть фальшивая нота».

К таким же принципиально важным высказываниям относится утверждение:

«Лично я не щажу — и никогда не пощажу политического врага, безразлично, пишет ли он прозой или стихами. Но в чисто поэтическом отношении я стараюсь избежать нетерпимости…»

Эту мысль Демьян Бедный высказал еще раз на I учредительном съезде советских писателей летом 1934 года.

Обстановка в Колонном зале Дома союзов, где протекала работа съезда, была праздничной. Общие успехи страны, достижения пятилетнего плана, создание единой творческой организации — все волновало собравшихся здесь писателей. Среди них было уже так много славных имен, славных биографий, что рассказ о них не может войти в рамки биографии одного из участников съезда. Первое выступление Демьяна Бедного было коротко. Заметив, что он-де оратор небойкий, поэт горячо приветствовал гостей-рабочих и заверил их, что «Мы находимся в пусковом периоде. Не будем зазнаваться и хвалить себя. Мы знаем, что впереди предстоит потрясающий расцвет нашей литературы, а мы являемся только запевалами, первоцветом».

Но когда Демьян обнаружил, что в докладе не уделено должного внимания боевой агитационной поэзии, да и он сам, к слову сказать, не поименован в разделе «Современники», он сразу стал весьма бойким оратором. Стенограмма его второй речи испещрена обычными для этого оратора пометками: смех, аплодисменты…

Увидев, что предпочтение отдается лирике, Демьян сражался за свой жанр, требовал уважения к боевой поэзии, пророчил, что она еще понадобится, и тогда он сам, обладающий хоть и старыми, но крепкими бивнями, пригодится не раз, «когда придет грозовой момент». Из этой же речи видно, что борьба за свой жанр не приводила Демьяна к нетерпимости по отношению к другим.

«К некоторому, может быть, огорчению моих поэтических соратников, я должен открыто сказать, что я готов согласиться с теми, кто высоко расценивает мастерство Пастернака. У меня нет желания отрицать, что это прекраснейший поэт. И бояться нам Пастернака нечего. И коситься не надо…»

Демьян, правда, заметил, что стихи Пастернака не всегда понятны, но «Таковы и должны быть, по-видимому, стихи о любви. Не станет же влюбленный объясняться языком газетной передовицы…».

Себе Демьян упорно отказывал в праве на лирику.

Очень мало кто знал, сколько и каких им написано лирических стихов. Жена литературного критика Войтоловского, с которым Демьяна связывала долгая и тесная дружба, рассказала:

«Однажды Демьян встал из-за стола и сказал: «Теперь я вам прочту то, что никому не читаю и никогда не дам читать. Пусть после моей смерти печатают». И он вынул из глубины стола толстую тетрадь. Это были чисто лирические стихи необычайной красоты и звучности, написанные с таким наплывом глубокого чувства, что муж и я сидели как зачарованные. Он долго читал, и предо мной предстал совсем другой человек, повернувшийся новой стороной своего глубокого внутреннего мира. Это было непохоже на все то, что писал Демьян Бедный. Кончив, он встал и сказал: «Теперь забудьте об этом».