Читаем без скачивания Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека - Владимир Соловьев

Однако списывать все на преклонный возраст либо меняющее кожу время было бы все-таки неверно. Возраст — дело наживное и, увы, неизбежное, и многие до самой смерти по естественным причинам доживают в здравом уме и твердой памяти, а касаемо времени, как сказал наш когда-то общий друг Саша Кушнер:

Времена не выбирают,В них живут и умирают.

Пусть это и не совсем так. Время времени рознь, и как существуют разные временные пояса, так и в политическом и метафизическом смысле в разных местах действия — разные времена. В отличие от классической драмы, где место и время действия должны быть едины. Когда общество делится на малую колонну № 5 и большую палату № 6, это отбрасывает страну из настоящего в прошлое.

Речь пойдет о непомерно завышенной самооценке средней руки литератора вне культурного, литературного, философского, политического и экономического контекста, будто Игорь Ефимов живет на необитаемом острове, как Робинзон Крузо — еще до его встречи с Пятницей, а тот какой ни есть, а социум. Почему так много эпитетов? По той причине, что, как неудержимо пишущий человек с графоманским уклоном, этот автор подвизался в самых разных областях сочинительской деятельности: прозаические, политологические, философические, экономические и прочие труды и даже афоризмы, не говоря уже об издательской деятельности в Америке. Хотя его «Эрмитаж» был известен как self-publishing vanity press, самиздат тщеславия, и выпускал проплаченные авторами книги, иногда по нескольку — кто побогаче — одного и того же литератора.

Все эти изданные на деньги авторов книжки и превращали «Эрмитаж» в самиздат тщеславия. Когда Довлатов вынужденно, под давлением Ефимова, сделал передачу про его издательство для радио «Свобода» и, не удержавшись (не первый раз!), перечислил авторов, которые издавали книжки на свои деньги, Ефимов «испустил вопль протеста» — его собственные слова. Вот его умоляюще-императивное письмо Довлатову:

«…Одно я прошу, прошу, прошу: исключить навсегда, даже если удобно вырезать из старой статьи-передачи и вставить в новую (?), любые упоминания о вэнити-пресс, об „издательстве тщеславия“… Самое ужасное: вы начинаете перечислять, кто издавался за свои деньги… Сережа, это не втык, а вопль-мольба на будущее: исключите эту тему из своих писаний и разговоров».

Довлатов делал попутно эти вынужденные, оброчные радиорецензии на книги «Эрмитажа», даже не утруждая себя их прочтением, — ради денег плюс находясь в некоторой зависимости от издателя как писатель: из дюжины его русских книг в Америке пара-тройка вышла в «Эрмитаже». Несмотря на все уговоры Ефимова и на возможность добавки к заработку, в котором остро нуждался, печатать их заодно в газетах Сережа наотрез отказывался — чтобы «не позориться», как он сам говорил. За другие свои скрипты стыдиться ему не приходилось, и он публиковал их в «Новом русском слове», как и мы с Леной Клепиковой — свои.

Что же касается ефимовского vanity press, то были и редкие исключения, когда ни автор не платил издательству, ни издательство — автору. Как, например, Довлатов, приносящий издателю доход, который тот утаивал от автора, а по словам Сережи, «сжуливал», что и послужило причиной, хоть и не единственной, окончательного и полного разрыва отношений с Ефимовым. Вот, кстати, одна из причин, почему Довлатову было важно перечислить проплаченные авторами книжки, чтобы с ними не спутали его собственные, которые Ефимов издавал ради выгоды. Был ли тот действительно «нечист на руку», как считал Довлатов, не мне судить, это потребовало бы дополнительного журналистского расследования, но то, что именно эта темная история (уже со слов Ефимова) стала для Довлатова последней каплей, видно — и очевидно — не только из опубликованной контрабандно, несмотря на протесты правообладательницы, вдовы писателя, переписки «Довлатов — Ефимов», но также и из утаенных, неопубликованных писем самого Ефимова:

«Разрыв отношений, устроенный Сергеем… нанес серьезный ущерб моей репутации… У каждого должно зародиться в уме представление о том, что „тут должно было таиться что-то такое гнусное, о чем и говорить-то стесняются“… Будто чья-то невидимая рука убирает всякое упоминание моего имени в рассказах о Довлатове… Очень хорошо представляю, как какой-нибудь свежий читатель, начитавшийся Веллера и Виктора Топорова, может обронить: „Ефимов? А, это та гнида, с которой Довлатов порвал из-за какой-то темной истории“».

«Нельзя сказать, что это пятно на моей репутации стало бледнеть после смерти Сергея. Будто чья-то невидимая рука убирает всякое упоминание моего имени в рассказах о Довлатове. За девять лет не было ни одного случая, чтобы кто-то из бесчисленных журналистов, кинодокументалистов, литературоведов, занимавшихся им, позвонил мне и сказал: „Вот тут родственники Довлатова говорят, что вы были с ним в близкой дружбе двадцать лет, так не поделитесь ли с нами своими воспоминаниями?“ …Надо было бы стать выше всего этого, „взять нотой выше“. Но я „становился выше“ вот уже 14 лет. И наступила усталость».

«…Все это представляется мне настолько важным — для моей судьбы, для моей репутации…»

Помимо такого популярного, а потому доходного автора, как Довлатов, добытчивый, пусть и по эмигрантским стандартам, Игорь Ефимов также печатал халявно, то есть бесплатно, сочинения мало кому известного и недоходного автора Игоря Ефимова, выпустив подряд шесть своих книг. Пишу это вовсе не в укор ни издателю, ни писателю, пусть и одно лицо. В данном случае издательство «Эрмитаж» выступало под псевдонимом издательства «Тенафлай» (по названию городка в Нью-Джерси). Как сам Игорь Ефимов выступал под псевдонимом Андрей Московит. Надеюсь, читатель простит меня за это раскрытие псевдонимов. Ну как не порадеть родному человечку, а кто может быть этому человечку роднее, чем он сам? Особенно при таком гипертрофированном авторском честолюбии, как у Игоря Ефимова… Чуть было не написал «его эго», но вовремя уразумел, что для уха — два разных слова, а на глаз — два почти одинаковых. Ладно, слегка переиначим: чье литературное эго на несколько порядков превышает его литературные возможности.

Не хочу быть голословным, а потому сошлюсь на сторонние мнения. Довлатов не без удовольствия — чтобы не сказать, со злорадством — цитировал отзыв Бродского об очередной книге Ефимова:

«Как он посмел перейти со второго абзаца на третий?!»

Я уже писал, что еще в Ленинграде Ося весьма пренебрежительно отзывался об Игоре: «Вы что, думаете, я не знаю ему цену?», хотя однажды удивил меня обоснованием: «Что вы хотите от человека, который выше всех ставит этого немчуру», имея в виду Томаса Манна, чей роман «Иосиф и его братья» был в это время модным чтивом в обеих русских столицах. Чтобы Сережа приписал собственную характеристику романа Ефимова мэтру — не думаю: не посмел бы. В «Записных книжках» Довлатов приводит слова Бродского, но дает незадачливому автору романа прозрачный псевдоним «Ефремов» — чтобы не подвести и не прогневить Бродского и одновременно чтобы самому Ефимову и общим знакомым было понятно, о ком речь. Так он мне сам объяснял. Секрет Полишинеля. Потому что никакого писателя Ефремова у нас здесь, в эмиграции, не было и нет. Зато писатель Ефимов есть, и, будучи человеком злопамятным и мстительным, он не простил этот отзыв ни Бродскому, ни Довлатову, а последнему внес в список обид, каковые тот ему нанес, еще одно «пятно на моей репутации», пользуясь его же словесами.