Читаем без скачивания Повести и рассказы - Генри Джеймс

— Но дело же не только в этом; должен вам признаться, в мои годы у меня и в мыслях не было… вдовец, со взрослыми сыновьями… И ведь, в сущности, я же почти ничего не значу!.. Это произошло вопреки всем возможным расчетам, и я счастлив превыше меры. Она была так свободна, и, видите, она согласилась. Вы, как никто другой — я ведь помню, как она нравилась вам перед тем, как вы уехали, и как вы нравились ей — вы, как никто другой, можете все оценить и меня поздравить.

«Она была так свободна!» Слова эти произвели ужасающее впечатление на Пола Оверта; он весь как-то сжался от таившейся в них иронии — причем не имело ровно никакого значения, была эта ирония нарочита или непроизвольна. Да, разумеется, мисс Фэнкорт была свободна, и, может быть, это он сам сделал ее свободной, ибо той же иронии были полны брошенные вскользь слова Сент-Джорджа о том, что он, Пол, ей нравился.

— Я считал, что если следовать вашей теории, то писатель вообще не должен жениться.

— Разумеется, разумеется. Но вы же ведь не назовете меня писателем?

— Вам должно быть стыдно, — сказал Пол.

— Стыдно того, что я второй раз женюсь?

— Нет, совсем не этого, стыдно всех ваших доводов.

— Позвольте мне судить о них самому, друг мой.

— Ну да, почему бы и нет? Вы же замечательно сами рассудили все за меня.

Тон, которым были сказаны эти слова, озадачил Сент-Джорджа; он стал что-то припоминать, словно уловив в них неожиданную для себя горечь.

— Вы что же, считаете, что я поступил нечестно?

— Знаете, вы все-таки могли бы мне в свое время сказать об этом.

— Дорогой мой, но ведь, повторяю, не мог же я предугадать то, что будет!

— Нет, не тогда, потом.

Сент-Джордж смутился:

— После того, как моя жена умерла?

— Тогда, когда вы пришли к этой мысли.

— О нет, что вы! Мне хотелось спасти вас, уберечь такое редкое, такое драгоценное дарование.

— Так, выходит, вы женитесь на мисс Фэнкорт для того, чтобы меня спасти?

— Не совсем, но от этого сознания радость моя еще полнее. Я приведу вас к славе, — сказал Сент-Джордж, улыбаясь. — После нашего с вами разговора я был до глубины души поражен той решимостью, с какою вы покинули Англию, и, может быть, еще того больше силою воли, с какою вы заставили себя провести эти годы за границей. Вы очень сильный человек, удивительно сильный.

Пол Оверт пытался вглядеться глубже в его невинные глаза; странно было то, что он, по всей видимости, был искренен, что на дне этих глаз не таилось никакой враждебной насмешки. Он отвернулся и в это время услыхал, что Сент-Джордж что-то говорит о том, что он должен будет показать ему свою новую вещь, этим он порадует его старость. Тут он посмотрел на него еще раз.

— Неужели это означает, что сами вы больше не пишете?

— Ну конечно же нет, мой дорогой. Поздно уже. Разве я не говорил вам?

— Не могу я этому поверить!

— Разумеется, где уж вам, с вашим талантом! Нет, нет, весь остаток жизни я буду только читать вас.

— А она-то, мисс Фэнкорт, знает об этом?

— Узнает, узнает.

Полу пришло в голову, что, может быть, во всем только что сказанном Сент-Джорджем содержится некое завуалированное признание, что теперь, когда приданое его невесты, как бы оно ни было скромно, все же в известной степени изменит его материальное положение, он получит возможность больше не заниматься этим неблагодарным делом — разработкой жилы, которая уже истощилась. Но ведь перед ним стоял мужчина в самом соку, и вид его не допускал и мысли, что какие-то жилы в нем могли истощиться.

— Разве вы не помните той морали, которую я вам преподал в тот вечер? — продолжал Сент-Джордж. — Во всяком случае, вы должны вдуматься в то предостережение, которое мой пример делает вам сейчас.

Это было уже слишком, это была насмешка злодея. Пол попрощался с ним простым кивком; сейчас ему уже трудно было представить себе, что ему захочется еще раз увидеть его, пусть даже очень нескоро. В эту минуту его уязвленная душа испытывала потребность утвердиться в овладевшем ею чувстве обиды, еще более жестоком оттого, что оно было незаконным. Ясно было одно — только сраженный этой обидой, он мог спуститься по лестнице, даже не попрощавшись с мисс Фэнкорт, которая куда-то вышла в эту минуту из комнаты. Он радовался тому, что очутился на воздухе среди этой темной, прямодушной, не способной ни на какие ухищрения ночи, что он мог идти домой пешком и ускорить шаги. Шел он долго и сбился с пути, да он вовсе и не думал о том, куда идет. Было слишком много всего другого, о чем он думал. Однако в конце концов ноги сами повели его куда надо и, пробродив едва ли не час, он остановился возле своего подъезда на узкой, захудалой и совершенно пустынной улице. Он медлил, все еще о чем-то спрашивая себя, прежде чем войти, в то время как вокруг него и над его головой была только безлунная тьма, один или два тускло горевших фонаря и несколько далеких затуманенных звезд. К их-то едва мерцавшим огням он и поднял голову; он думал о том, что все это действительно обернется злою шуткой, если теперь в своем новом положении к концу года Сент-Джордж создаст что-нибудь вроде «Призрачного озера» и что окажется лучше его лучших вещей. При всем своем восхищении перед его талантом Пол все же надеялся, что этого не случится. В эту минуту ему казалось, что, случись это, он вряд ли это переживет. В ушах его все еще звучали слова Сент-Джорджа: «Вы человек очень сильный, удивительно сильный». Так ли это было на самом деле? Конечно, ему приходится теперь быть сильным, это своего рода отмщение.

«А действительно ли он сильный?» — спросит в свою очередь читатель, если он еще не утратил интереса к пребывающему в душевном смятении юноше. Лучшим ответом на этот вопрос будет, может быть, то, что он пытается быть им, но говорить о том, удалось ему это или нет, пока еще рано. Когда осенью вышла в свет его новая книга, мистер и миссис Сент-Джордж нашли, что она в самом деле великолепно написана. Сам знаменитый писатель до сих пор еще не создал ничего нового, но Пол Оверт и сейчас еще не спокоен на этот счет. Могу только за него сказать, что если такое случится, то он будет первым, кто все оценит по достоинству. А это, может быть, и является лучшим доказательством того, что Сент-Джордж был прав и что Природа создала его не для любви к женщине, а для торжества духа.

ПОВОРОТ ВИНТА

(Повесть)

Мы сидели перед камином и, затаив дыхание, слушали рассказчика, однако, помимо того что рассказ был страшный, как оно и полагается в старом доме накануне рождества, помнится, никаких комментариев на этот счет не последовало, пока кто-то не обронил замечания, что он впервые слышит, чтобы такой призрак явился ребенку.[164] Упомяну, кстати, что речь шла о появлении призрака в точно таком же старом доме, в каком собрались мы. Маленькому мальчику, спавшему в одной комнате с матерью, явилось самое ужасное привидение; он разбудил мать — не для того чтобы она успокоила и снова убаюкала его, но чтобы она и сама, прежде чем успокоить ребенка, увидела то, что так его напугало. Как раз эти слова, не сейчас же, а позже вечером, вызвали у Дугласа реплику, на любопытное следствие которой я обращаю внимание читателя. Кто-то из нас рассказал еще одну, не слишком увлекательную историю, но, сколько я мог заметить, Дуглас ее не слушал. Судя по этому признаку, я решил, что ему самому хочется что-то рассказать, а слушателям остается только ждать, когда он начнет. И в самом деле, нам пришлось дожидаться всего два дня, но еще в тот же вечер, перед тем как мы разошлись по комнатам, он высказал то, что лежало у него на душе.

— Каков бы ни был призрак мистера Гриффина, я совершенно согласен, что в его появлении ребенку такого нежного возраста есть нечто странное. Насколько мне известно, это не первый случай подобного рода, когда в событии участвует ребенок. Если один ребенок дает действию новый поворот винта, то что вы скажете о двух детях?

— Мы, разумеется, скажем, что это дает винту два поворота! А кроме того то, что мы хотим о них послушать.

Как сейчас вижу Дугласа, стоящего перед камином; повернувшись к огню спиной и засунув руки в карманы, он глядел на собеседников сверху вниз.

— До сих пор никто не знает этой истории, кроме меня. Уж слишком она страшна.

Естественно, раздалось несколько голосов, утверждавших, что это-то и придает ей особенную цену, а наш друг, спокойно предвкушая свои триумф, обвел взглядом всех собравшихся и продолжал:

— Эту историю не с чем сравнивать. Я не знаю ничего страшнее.

— Неужели нет ничего страшнее? — помнится, спросил я.

Казалось, ему не так просто было ответить: он, видимо, затруднялся дать более точное определение. Проведя рукой по глазам, он слегка поморщился:

— Да… по ужасу… по леденящему ужасу…