Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Отдать мне бумагу! — прорычал Улусов.

— Не давать! — раздался многоголосый рев. — Не давать!

— Читай закон, Андрей! — крикнул Фрол.

— На том нашей сваре конец, раз в Сибири землю дают!

— Дурачье, э-эх-х, дурачье же вы, мужики! — насмешливо сказал Андрей Андреевич. — Эка, рты пораскрывали. Писан тот закон, да не про нас. Дворянам, братцы, барам землю дают! — завопил Андрей Андреевич. — Обеднели, вишь ты, бедняги, разор им пришел. Что на свете-то делается, а? Где же наше спасенье, люди крещеные?

— Читай закон, Андрей! — загремел Никита Семенович. — Барин, молчи: хуже будет.

— Чего там читать! — раздался мрачный голос Петра. — Все так, как Андрей сказал… Дают землю барам, а почему и за что — неведомо.

— Если сию ж минуту, — багровея, выдавил Улусов, — я не получу этой бумаги — выпорю всех.

— На, господин земский, держи, нам она ни к чему… Мы эту бумагу читали и всем скажем: радуйся, православный народ, не забывает господь да царь наших бояр. — Андрей Андреевич передал Улусову бумагу.

Тот торопливо спрятал ее.

Опершись на посохи, молча стояли мужики. Смутные мысли бродили в их головах.

— Ладно, отцы, — продолжал Андрей Андреевич, — барам милость вышла — и то хорошо. Теперь я вот о чем спрошу господина земского. Не слыхали ли вы часом, Микита Модестыч, не будет ли царевой милости и для крестьян? Поди, ведь тоже не собаки, а его же верные подданные…

— Какой тебе милости надо? — Улусов пристально рассматривал Андрея Андреевича. «Кто им дал этот закон?» — думал он.

— Милости мы ждем, господин земский, самой малой. Где уж нам за тысячами десятин гнаться. Нам бы хоть отрезки вернули. Так, старики?

Сходка выразила свое согласие с Андреем Андреевичем.

— Та-ак. Еще что вам надо? — «Пусть выговорятся, посмотрим, кто их тут учит», — решил Улусов.

— Еще бы, скажем, выкупные нам вернуть.

— Совсем или как?

— Совсем, князь-батюшка, совсем! — подтвердил Андрей Андреевич. — Мы каждой копейке место сыщем, ваша милость… Да ведь оно и совесть надо иметь — за эдакую паршивую землишку такие выкупные ваш брат с нас драл.

— Любопытно! Еще чего хочешь?

— Не я, господин земский, не я, а крещеный мир, — поправил Улусова Андрей Андреевич. — Желает еще крещеный мир, чтобы развязали круговую поруку, что лежит на наших шеях, ровно петля.

— И чтоб из общества мог выйти всякий, кому охота, — добавил Петр. — И чтоб давали паспорта — куда хочешь, туда и вали.

— Ну-ну, — усмехнулся Улусов. Он начинал соображать, откуда почерпнули мужики все эти требования. «Поповская дочь, ясно!.. Она социал-демократка, и все, что говорит Андрей, взято из программы социал-демократов». Улусов недавно читал ее в секретной правительственной инструкции. — Давайте дальше, выкладывайте все, — разрешил он.

— А еще к вам спрос: прошел по селам слух, ваша милость, будто займаются теперь мужицкими делами господа. Будто составлены из господ комитеты по земельным делам, — верно ли? — Петр воззрился на Улусова невинным взглядом. — Дела наши известные, от них землей пахнет. Зачем вам, барам, ими пачкаться? Нашему брату сподручнее наши грязные дела вершить. Может, те комитеты из мужиков и составить? Как вы полагаете?

— Я потом все скажу… Я потом с тобой поговорю, — двусмысленно ответил Улусов. «Ах, Татьяна Викентьевна, — думал он, — за старое, значит, принялись? Мастеровщины нет, мужиками занялись? Хорошо, заметим. Заметим — и вон! Чтобы духу вашего тут не было!» — Теперь все? — спросил он.

— Теперь уж точно все, ваша милость, — смиренно сказал Андрей Андреевич. — Не слыхали ли вы, не будет ли нам этих милостей?

— Вы меня долго допрашивали. Теперь я вас спрошу: кто научил вас? — Улусов обращался к Андрею Андреевичу. — Кто тебя научил все это говорить, негодяй, а?

— А научил меня живот мой, господин земский. Бурчал ныне, бурчал с пушного хлеба… Ваша милость, поди, и не едала его? С него, ваша милость, живот всегда бурчит. Я и давай его слушать. А он и набурчал этакое!

Сходка хохотала. Молчал лишь Данила Наумович, чуявший недоброе. Помалкивали «нахалы».

— Может быть, хочешь еще что-нибудь сказать? — Губы Улусова дергались от злобы.

— А еще, господин земский, я хочу сказать такое: мир желает послушать Луку Лукича, — переходя на деловой тон, ответил Андрей Андреевич. — Мир желает знать насчет земли, потому как в Сибирь нам ехать долго.

— А и поедешь, пожалуй! — пригрозил Улусов.

— В Сибирь больше не ссылают! — выкрикнул из толпы Николай. — Теперь Сибирь вам отвели.

— Не слушайте их, господин земский, — умоляюще сказал Иван Павлович.

— Мир, давай к делу! Поговорили, потешились — хватит! Желаете вы слушать Луку Лукича? — воззвал к народу Никита Семенович.

— Желаем! Желаем! Веди его сюда!

Улусов ужаснулся при виде столь небывалого единства. Он понимал, что в эту минуту на него опрокинулась единодушная ненависть к барам. Он съежился от страха, но решил не сдаваться.

— Лука Лукич будет выпущен через три дня, и ни часом раньше!

В круг снова вышел Никита Семенович. Вежливо и почтительно он сказал:

— Ежели, ваша милость, вы не выпустите Луку Лукича, мы его сами выпустим.

— Ты понимаешь, что говоришь?

— Понимаю, господин земский. Я говорю, чтобы вы Луку Лукича сей момент выпустили, не то мы замок собьем и выведем Луку на вольную волюшку. Но мы просим вас: выпустите Луку Лукича, человека, то есть, белее самого белого снегу и чище голубых небес. Молим: выпустите без скандала.

— Пшел, проспись, скотина! — рассвирепел Улусов. — Не то я тебя самого под замок!

— Меня вы, ваша милость, не запрете.

— Запру!

— Ан нет!

— Эй, там… Ареф! — крикнул Улусов, едва владея собой.

— Ареф дрыхнет, — Никита Семенович рассмеялся. — А ежели и сунется, я из него яичницу сделаю. Так что вы перед народом один на один, господин земский. Народ вас добром и с почтением просит: выпустите Луку Лукича.

— Нет!

— Ладно, — сказал Никита Семенович. — Тогда мы вас спросим насчет земли. Спросим, отцы?

— Спросим!.. — заревела толпа, почувствовав, что Улусов в ее власти и бессилен противодействовать ей.

— Господин земский, зачем вы отсудили у нас эту землю, если вам царь даст ее в Сибири, сколько вашей душеньке угодно?

— Молчать!

— Почему молчать? Закон у вас в кармане.

— Стой, Микита. Я его спрошу, — вмешался Петр. — Господин земский, ладно, пес с ней, с Сибирью, не о том речь. Землю вы у нас оттягали. Кому вы ее отдаете?

— Я с тобой, паршивец, не желаю разговаривать. А ну, посторонись. Эй, кучер, сюда!

Улусов хотел выйти из толпы, Никита Семенович опередил его. Он подбежал к лошадям, сгреб кучера в охапку, снял с козел, дал ему пинка, потом быстро выпряг лошадей, гаркнул — лошади шарахнулись в разные стороны. Ошалевший кучер побежал за ними.

— Никуда вы, господин земский, не уедете, пока не поговорите с народом.

Улусов онемел от такой дерзости.

К нему подошел Андрей Андреевич.

— Господин земский, — миролюбиво заговорил он, — народ мы простой, ежели и сказали лишнее — простите. Мы жили в мире с твоим батюшкой, почему ты не хочешь с нами в ладу жить? Почему не желаешь нам сдать в ренду землю? Ты знаешь: нам без нее полный разор.

— Земля моя, что хочу, то с ней и делаю. А вам ее не хочу отдавать, потому что вы дерзки и непочтительны.

— Чем же Иван Павлович почтительнее нас? Деньги его вам больше пришлись по нраву? Дает он вам больше?

— Да! Все?

— А какие такие долги вы с нас требуете?

— Семь тысяч восемьсот рублей. И я их получу, будьте уверены!

— Вы слышали? Почитай, восемь тысяч долгов!

Народ снова разбушевался. Теперь кричали все, и уж ничего нельзя было разобрать в вопле и шуме.

— Стой, помолчите! — выкрикнул Петр.

Кнут Никиты Семеновича звонко щелкнул над головами.

— Старики, давайте лавочника спросим… Слушай, Иван Павлович, ты берешь в аренду улусовскую землю? — Фрол уперся в лавочника глазами.

Толпа затихла.

— Беру, братцы, — покаянно пробормотал Иван Павлович.

— Ты что — против мира пошел? — допрашивал его Фрол.

— Братцы!

— Побить бы его, — предложил кто-то, впрочем, довольно мирно.

— Зачем его бить? — Петр подошел к крыльцу. — Где договор? А ну, подавай, рыбье мясо.

Иван Павлович извлек из кармана поддевки договор, к которому он хотел приложить волостную печать.

— Слушай, Иван Павлович, — Петр в упор смотрел на дрожащего лавочника. — Меня и всю нашу породу ты знаешь. Ежели сейчас же эту бумагу не изорвешь, я тебя спалю, хотя бы шагать мне по Владимирской в кандалах, понял?

— Братцы… — жалобно заныл лавочник.