Читаем без скачивания Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

Худякин! Ты мужчина и коммунист, вооруженный марксистско-ленинским учением, потрудись все взять на себя и даже письмами нас больше не беспокоить. Найди себе женщину, их сейчас более чем достаточно, роди ребенка и навсегда забудь о нашем существовании.

Алевтина».

Это без сомнения «сильное» и такое же сволочное письмо и результат дало действительно убойный.

«Политдонесение.

Доношу о гибели политработника майора Худякина И.Ф.

Офицером контрразведки Смерш майором Веселовым проведено обстоятельное расследование. Установлено, что Худякин И.Ф. покончил жизнь самоубийством 26 мая с.г. в 0 часов 15 минут, выстрелив из личного табельного оружия себе в голову.

Причиной такого трагического конца в эти радостные и счастливые для всего народа дни окончания войны стало получение в начале мая Худякиным отказного письма от жены, в котором она всячески оскорбляет и унижает его и сообщает, что вышла замуж за другого, более для себя подходящего и устраивающего ее как мужчина. Как последняя сволочь еще и прислала ему фотокарточку, где она снялась с новым мужем, окончательно добив Худякина еще и тем, что он якобы не является отцом их ребенка. Перенести такое оскорбление и унижение отцовских чувств, чести и достоинства мужчины и офицера Худякин не смог. И как только такую тыловую блядопатриотку земля носит!

Майор Худякин И.Ф. -боевой офицер, воевал с 1942 года, прошел с боями до Берлина, награжден орденами и медалями.

Одновременно ходатайствую о захоронении майора Худякина со всеми почестями как погибшего при исполнении служебных обязанностей, а не как собаки — аморального, разложившегося самоубийцы. Извещение о смерти и аттестат высылать больше некому: родственников у погибшего Худякина нет.

Прошу санкционировать.

Начальник политотдела».

В тылу (война есть война, да еще такая. — Авт.), выражаясь современным языком, ощущался сильный дефицит мужчин, и при этом мужчины, одетые в военную форму, пользовались большим вниманием женщин. Чем многие, попавшие в тыл по ранению либо прибывшие в командировку фронтовики и пользовались. Кто не забывал об офицерской чести, а кто и не имел ее вовсе.

Написавший замечательную «Повесть о разведчиках» наш земляк Георгий Егоров рассказывает в ней, в частности, о своем пребывании в госпитале после ранения. Пишет о том, как один находящийся на излечении, «мудрый» капитан скрашивал себе госпитальную жизнь, на всю катушку пользуясь известной женской доверчивостью и добротой. Сначала он обхаживал санитарку, затем. Впрочем, обратимся лучше к авторскому тексту (в небольшом сокращении. — Авт.):

«Еще не старая, но замордованная жизнью, оттого, наверное, какая-то неприметная, она как-то вдруг смущенно, но счастливо заулыбалась — и разом помолодела, будто похорошела. Потом капитан ушел вечером и вернулся утром с помятым лицом — явно с похмелья. Еще раз или два отсутствие капитана совпадало с выходными днями санитарки.

Дальше капитан переметнулся на кухню к посуднице, рослой, упитанной женщине примерно одних лет с ним. (Она три раза в день обходила палаты, собирала грязную посуду.) А бедная наша санитарка поминутно заглядывала к нам в палату, высматривала капитана, а тот всячески избегал встречи с нею. И вот однажды он бегом пронесся по коридору, юркнул в халате и тапочках под одеяло с головой. Потом высунулся оттуда и попросил старшего лейтенанта:

— Я заболел. Скажи, чтобы меня не беспокоили.

— Знаешь что-о! — сквозь зубы зло процедил старший лейтенант. — Катись-ка ты знаешь куда?

Санитарка заглянула в палату, увидела на кровати капитана, облегченно вздохнула и начала подтирать пол, хотя уже подтирала его всего лишь час назад. Особенно старательно вытирала она в проходе между кроватями ее капитана и старшего лейтенанта. Полдня пролежал капитан, закрывшись с головой, и полдня бедная женщина крутилась около нашей палаты. Наконец он понял, что объяснений не миновать, охая и вздыхая, поднялся и пошел в коридор. Разговаривали они прямо за дверью, хоть и тихо, но отдельные фразы долетали до меня.

— Понимаешь, этот разведчик, с краю который лежит, как сыч, не спит по ночам. Привык там по ночам шариться. К начальству уже вызывали.

— А чего таиться-то, Вань? Пойдем да скажем: так, мол, и так.

Потом о чем-то бубнил он — я не слушал, я залез под подушку с головой. Пригрелся и задремал. Что было у них дальше, не знаю, но проснулся я от шума: санитарка, вся в слезах, причитая, жаловалась старшей медсестре:

— Женится собирался. У меня ребятишки. Я привела его, сказала им водкой поила из последнего, угощала. А он три дня походил и сбежал. Что я ребятишкам своим скажу?

Старшая медсестра успокаивала ее, что-то ей говорила. Короче говоря, через несколько дней в госпитале состоялся суд чести. Кроме нашей палаты, на нем присутствовали офицеры-врачи. Суд решил просить командующего Харьковским военным округом понизить капитана в звании за аморальное поведение, за то, что он объедал и опивал бедных одиноких женщин.

Капитан пришел в палату перед самым отбоем — дал нам возможность потолковать. А говорили мы долго. И, как ни странно, не о нем. Говорили о ней. Она, конечно, дура. Без сомнения. Но ведь и каждой дуре хочется своего счастья.

Забегая вперед, скажу: когда через полгода глубокой осенью меня выписали из госпиталя и я приехал в Харьков в отдельный полк резерва офицерского состава, то первым, кого там встретил, переступив порог проходной, был наш капитан, уехавший сюда еще два месяца назад. Одной звездочки на погонах у него не хватало — осталось только темное пятнышко. Но он и тут не оставлял своего занятия — втолковывал дежурному на проходной:

— Скажи ей, что, мол, уехал на фронт. Нету, мол, его тут. — И, повернувшись ко мне, пояснил: — Вот дура! Месяц с ней прожил, зарегистрирова. А-а, это ты, младший лейтенант! Явился, значит! И тут не будешь по ночам спать? Будешь следить за мной, да? Воспитывать меня?

— Где штаб? — спросил я у дежурного. — Куда документы сдавать?

Но не утерпел, повернулся к капитану:

— А штамп о регистрации ты, конечно, поставил на продаттестате, так ведь?

Он захохотал.

— А ты откуда знаешь?

— На большее у тебя фантазии не хватит.

И вот тогда я подумал, что война — это не только когда убивают. Нет, не только. Война, оказывается, это еще и такие вот проходимцы. Они тоже убивают. Душу калечат. На всю жизнь».

Чаще, конечно, бывало не так подленько, а, как говорится, по взаимному согласию. Получили, что кому требовалось, и разбежались, легко успокоив себя все тем же — «война все спишет».

Полковник в отставке А.З. Лебединцев вспоминал о том, как жила в канун Победы Москва, где тоже ощущался большой дефицит мужчин. Москвички заранее закупали билеты в театры и ожидали с ними недалеко от входа, предлагая один «лишний» билетик именно военным — предпочтительнее всего майору или капитану.

Знакомились уже в зрительном зале, а еще ближе — на квартирах. Для офицеров-резервистов самыми предпочтительными бывали доноры крови, которые снабжались самым калорийным пайком. За ними шли продавщицы продовольственных магазинов, повара, официантки. Кроме питания, резервисты и обогревались под бочком у своих случайных возлюбленных, так как в общежитиях температура в морозные дни не превышала двух-трех градусов выше нуля, а паек у находившихся в резерве офицеров был более чем скромным.

В своей книге «Наедине с прошлым» Борис Бялик пишет о том, что на фронте ходило большое количество баек, которые назвать анекдотами вряд ли было бы правильно, поскольку все они рассказывались, как истинные истории, с фамилиями действующих лиц и номерами дивизий. И почти всегда рассказчик выступал в роли участника событий, их очевидца или ближайшего приятеля очевидца.

Особенно много баек было на самую больную тему: о тыловых женах, основную часть которых, по словам Бялика, было бы трудно пересказать для печати. Он приводит только две из них — не самые лучшие, но характерные, с некоторыми вынужденными сокращениями.

«Про добродетельного офицера

Энская часть, в которой служил капитан Н. (почему-то в таких историях чаще всего фигурировали капитаны и майоры — наверное, просто потому, что они занимают промежуточное положение между самыми низкими и самыми высокими чинами), оказалась на переформировке в городе М.

В первый же вечер капитан решил пойти в кино — в нормальный кинотеатр с кассой, с незатемненным входом, с фильмами не только на военные темы (на фронте людям, выведенным на сутки из боя, показывали на экране бой, и когда сеанс, прерванный криком «Воздух»!», возобновлялся, с экрана кричали «Воздух!»). Словом, захотелось нашему капитану хлебнуть глоток забытой мирной жизни.