Читаем без скачивания Приключения парижанина в Океании - Луи Буссенар

Всего через несколько минут отряд достиг дворца. Тем временем султан, дрожа от страха, взывал к тем, кто, как ему казалось, остался верен трону. Шум на улицах всякий раз заставлял сжиматься сердце тирана, на протяжении десяти лет мучившего и угнетавшего миллион несчастных подданных.

Премьер-министр, единственный, кто сохранил хотя бы остатки хладнокровия, пытался принимать какие-то меры для защиты дворца; вызвал малайскую гвардию, поставил часовых, раздал оружие и боеприпасы. При виде сипаев страшное подозрение закралось в его душу.

— Государь! — вскричал он. — Государь! Спасайся, тебя предали!

— Ты лжешь, пес! — отвечал султан, выстрелом сразив беднягу наповал. — Хасан! Где Хасан? Пусть позовут Хасана!

— Он сейчас будет здесь, — послышался голос человека, одетого в окровавленные лохмотья.

Его внезапное появление как громом поразило султана.

— Иривальти!.. О, Боже! Пощади!

Да, это действительно был Иривальти, появившийся словно ангел мщения. Схватив монарха за бороду, он одним махом отрубил ему голову.

— Ко мне, друзья мои! Ко мне! Тиран мертв. Да здравствует султан Хасан!

Однако Иривальти поторопился. Он ничего не пообещал малайцам.

— Нет!.. Нет!.. — завопили те. — Только не араб! Не Хасан!

Иривальти был взбешен; он полагал, что восстание подняли по сигналу Хасана, и никак не мог думать, что причиной всему стало появление Фрике и перестрелка в малайском квартале. Малайцы кинулись на Иривальти и закололи его ножами, бросив тут же, рядом с трупом султана.

В это время сипаи проникли во дворец. Тут уже ружье было ни к чему, Фрике схватился за саблю. Дрались за каждый метр. Парижанин первым вошел в тронный зал в сопровождении Предка и Меу, который, проворно работая когтями и зубами, храбро сражался с малайцами.

Умирающий Иривальти, увидев молодого человека с цветком голубого лотоса в петлице, с трудом поднялся и крикнул:

— Ты будешь султаном! — Это были его последние слова.

Разъяренным индийцам потребовалось каких-нибудь пятнадцать минут, чтобы разделаться с малайцами. Переступая через бьющиеся в предсмертной агонии тела, командир подошел к Фрике и сказал по-английски то, о чем крикнул перед смертью Иривальти. Парижанин не поверил своим ушам, — его провозгласили султаном Борнео.

ГЛАВА 15

Фрике ничем не удивишь. — Друзья составили бы неплохой кабинет министров. — Тигр и орангутан ведут себя замечательно. — Фрике великолепно смотрится на троне. — Драгоценная сабля. — Неожиданное появление. — Предок и Меу скалят зубы. — Визит его превосходительства посла. — Грязное обвинение.

Должны с радостью сообщить читателю, что Фрике ничуть не вскружила голову происшедшая перемена. Перспектива жить как султан нисколько его не прельщала.

— Султан Борнео! Я?.. Невозможно… Впрочем, пусть лучше так, чем иначе. Мало ли чего тут могло быть.

Быть султаном, править множеством подданных и обладать несметными богатствами… Все это сводилось для парижанина в одну фразу: пусть лучше так, чем иначе.

— Хороша монархия, если ее так просто свергнуть. Неровен час меня тут пристрелят. Пожалуй, надо бы воспользоваться случаем и разобраться, что к чему. Начнут требовать с меня должности, награды, почести. Если бы Пьер был здесь, я сразу же назначил бы его морским министром. Черт возьми! Эта должность как раз по нему. А Мажесте? Мажесте стал бы министром общественных работ. Господин Андре, возможно, согласился бы принять портфель министра внутренних дел, а доктор… Почему бы ему не заняться народным образованием? Он мог бы немало сделать на этом посту. Кабы были здесь такие министры, султану нечего было бы бояться. Да… Между тем надо подумать о дне грядущем. Стоит, наверное, приказать сипаям заняться укреплением дворца, чтобы никто не добрался до нашей царственной особы.

Однако индийцы начали строить баррикады, не дожидаясь приказа. Под командованием офицеров они возводили заграждения не только внутри дворца, но и за его пределами. Дисциплинированные и хорошо обученные солдаты быстро справились с этим делом. Впервые за весь день Фрике получил возможность перевести дух и утолить голод, не забыв, конечно, и о своих друзьях.

— Ну что, ребята? Надо быть готовым ко всему. Ты, Предок, поостерегись. Силы в тебе хватит на четверых здоровых мужиков, но не надо так безоглядно рваться вперед, могут подстрелить в два счета. Бери пример с Меу — он смел, но осторожен, что не мешает ему бить точно и вовремя. Не забывай, дисциплина в армии — это уже полдела, а осторожность вовсе не сродни трусости.

Орангутан и тигр внимательно слушали дельные советы и, казалось, абсолютно все понимали. Предок громко кашлянул, опустил свою палку, присел на корточки и обхватил голову руками. Похоже было, что он дремлет, облокотившись на собственные колени. Меу тихо мурлыкал, растянувшись на ковре, и точил когти, что явно не шло ковру на пользу.

Вошли слуги. Они старались держаться на безопасном расстоянии от зверей и замерли у двери.

— Что вы хотите? — спросил Фрике. — Мне больше ничего не нужно.

Командир сипаев подошел ближе, поднял обе руки ко лбу и ответил:

— Господин, слуги хотят облачить тебя в царские одежды. Султан носит белую тунику и тюрбан. Займи место на троне…

— Вы очень любезны. (Как тут не вспомнить бедного Мамамуши из мольеровской комедии?[216]) Вообще-то я не очень люблю переодеваться.

Офицер настаивал:

— Господин, поторопись! В этой одежде ты — священная персона…

— Моему предшественнику она не слишком-то помогла.

— Тебя провозгласил народ. Когда появится Хасан, он уже ничего не сможет сделать.

При упоминании имени Хасана парижанин оживился.

— Хасан!.. Вы сказали: «Хасан». Он ведь белый, не так ли?

— Да.

— Черт возьми! Это Винсент Бускарен, тот самый негодяй, который хочет жениться на нашей крошке. Надо бы мне подцепить этого ловкача. Хорошо! Я готов. Буду монархом. В конце концов, это всего лишь на один день. Похоже, султан не признавал гигиены, — ворчал Фрике, натягивая на свое платье белую тунику. — А тюрбан?.. Придется рискнуть. Это даже красиво. Боже правый! Да тут бриллиантов на несколько миллиардов. Спокойно! Прежде чем уйти, сложу их в царский сундук. Надеюсь, они не подозревают, что я не собираюсь здесь долго оставаться. Пусть пока остаются в неведении. Теперь дайте мне саблю.

Принесли великолепный клинок, богато украшенный золотом и драгоценными камнями. Некогда сабля принадлежала доблестному Ахмеду-эль-Мансуру[217], который и выгравировал на рукоятке слова: «Аллах в душе того, кто верит».