Читаем без скачивания Суть Времени 2013 № 17 (27 февраля 2013) - Сергей Кургинян

Например, в стране есть много угля, и она его добывает. Но пока что — в недостаточном для обеспечения своей промышленности количестве, а потому должна сколько-то угля импортировать. Но при этом она не может не заботиться о поддержке и развитии собственной угледобычи. И потому устанавливает такой импортный тариф на ввозимый уголь, чтобы он не был дешевле отечественного и не вытеснял его с внутреннего рынка. А если продавец угля с таким тарифом не согласен и с ним договориться не удается, государство устанавливает такую квоту на импорт угля, чтобы на внутреннем рынке не оказалось зарубежного угля больше, чем необходимо.

Но бывает и так, что у страны есть цель развить какую-то новую отрасль промышленности (например, производство высокоточных станков), чтобы не быть в зависимости от импорта в этой (понятно, что очень важной) сфере. Тогда она не только защищает тарифами и квотами свой внутренний рынок от зарубежных конкурентов, которые готовы продавать такие же станки, но заодно и поддерживает внутренних производителей станков различными льготами. Например, снижением налогов, выгодными для них госзакупками, дешевыми поставками высококачественной стали и так далее. А когда они освоили массовое производство качественных конкурентоспособных станков и обеспечили ими внутренний рынок, государство принимает все меры (низкие экспортные тарифы, дешевые госкредиты и пр.) для того, чтобы отечественные станкостроители моги вести экспансию на рынки других стран.

То есть, задача тарифно-квотного регулирования импорта состоит в том, чтобы и обеспечить внутреннее производство недостающими товарами и услугами, и одновременно не позволить импорту «задушить конкуренцией» внутренних производителей.

То же самое касается тарифно-квотного регулирования экспорта. Если в стране много железной руды и есть возможности наращивания ее добычи сверх потребностей страны, ее стараются экспортировать. Но если оказывается, что за рубежом такую руду можно продать дороже, чем дома, национальные производители руды стремятся отправить на экспорт не только тот избыток, в котором не нуждаются отечественные металлургические заводы, а гораздо больше. Возникает угроза дефицита руды на внутреннем рынке. И тогда государство устанавливает либо повышенный тариф на экспорт руды, который делает этот экспорт маловыгодным для производителей, либо ограничивающую квоту на экспорт.

А вот если в стране добывается этой руды очень много и дешево, и производители могут добывать еще больше, то государство и квоту на экспорт руды повышает, и экспортный тариф снижает. И таким образом помогает своим производителям завоевать как можно большую долю на мировых железорудных рынках.

Пока страны, которые торгуют между собой и обо всем вышеперечисленном договариваются (пусть даже договариваются сложно и конфликтно), и при этом соблюдают договоренности, — это международная рыночная конкуренция. Где каждый из участников мировой торговли старается снизить себестоимость, повысить качество своей продукции, расширить ассортимент, предложить принципиально новые товары и услуги, т. д. И таким образом стремится завоевать максимальную долю на внешних рынках и не отдать конкурентам рынок внутренний. И удерживать на хорошем (безопасном) уровне свой внешнеторговый баланс.

А вот когда некоторые страны открыто или тайно нарушают достигнутые международные торговые соглашения в свою пользу, стараясь отвоевывать внешний и внутренний рынок незаконными способами, — тогда начинаются торговые войны.

О том, как они шли ранее и как трансформировались в нынешнюю эпоху — в следующей статье.

Информационно-психологическая война

Церковь Низа против Красной Церкви

Без накаленной веры в возможность построения справедливого и прекрасного мира, Града Божия на земле, без добровольной жертвы, приносимой на алтарь этой веры, революция была бы невозможна

Анна Кудинова

Итак, враг признал, что коммунизм — это не идеология, а новая религия. Что следовало из такого признания? Что адептов коммунизма необходимо склонить к отречению от веры.

Решение данной задачи было разбито на два этапа. На первом следовало добиться, чтобы от коммунизма отреклась определенная часть советской элиты. А на втором уже сама отрекшаяся элита, в руках которой были сосредоточены широчайшие возможности воздействия на наших сограждан (прежде всего, СМИ), должна была привести к отречению весь народ.

Приступая к реализации своего плана, враг просто не имел права не просчитать последствий отречения русских от коммунистической веры. А поскольку каждый субъект — человек ли, народ ли — отрекается от веры, идеи, избранного пути не абы как, а в соответствии со спецификой своего социокультурного кода, враг должен был изучить и учесть особенности «отречения по-русски». Благо русская литература и русская история давали заинтересованному исследователю огромный материал.

Представим себя в роли такого исследователя.

По меньшей мере две особенности «отречения по-русски» бросаются в глаза так явственно, что не заметить их практически невозможно.

Первая особенность в том, что свойственные русской душе страсть, ширь, безоглядность, неспособность втиснуться в узкие рамки закона, права, всей той зарегулированности, которая воспринимается Западом как безусловное благо (см. на эту тему статью Марии Мамиконян в прошлом номере газеты), — в момент отречения многократно возрастают. Русские отрекаются экстатично (вспомним блоковское: «И была роковая отрада/ В попираньи заветных святынь…»). Это дионисийская стихия, разгул которой может оказаться губительным как для отрекающегося, так и для тех, кто подвернулся ему «под горячую руку».

Дионисийская сущность русского отречения запечатлена во многих произведениях великих российских поэтов и художников. Вот что пишет об отречении Ф. М. Достоевский («Дневник писателя»): «Это прежде всего забвение всякой мерки во всем… Это потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и — в частных случаях, но весьма нередких — броситься в нее как ошалелому вниз головой…»

Сравни это описание с пушкинским:

Есть упоение в бою,И бездны мрачной на краю,И в разъяренном океане,Средь грозных волн и бурной тьмы,И в аравийском урагане,И в дуновении Чумы…

И вновь — Достоевский: «…Это потребность отрицания в человеке, иногда самом неотрицающем и благоговеющем, … самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте…» Как отмечает Достоевский, «русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни» до чрезвычайности свойственны «судорожное и моментальное самоотрицание и саморазрушение».

Но вынеся безжалостный приговор, Достоевский на нем не останавливается: «…зато с такою же силою, с такою же стремительностью, с такою же жаждою самосохранения и покаяния русский человек, равно как и весь народ, и спасает себя сам, и обыкновенно, когда дойдет до последней черты, то есть когда уже идти больше некуда».

И здесь мы переходим ко второй, крайне значимой, особенности «отречения по-русски».

По Достоевскому, прыжок вниз, в бездну не отменяет существования вертикальной оси, задаваемой координатами «верх» и «низ». Тот, кто прыгнул в бездну, сохраняет различение «верха» и «низа», поскольку эти понятия четко разграничены. До тех пор, пока эта вертикаль — и это разграничение — существуют, сохраняется возможность обратного восходящего движения. И это чрезвычайно важная черта русской культуры!

Вслед за падением, пишет Достоевский, происходит «обратный толчок, толчок восстановления и самоспасения». Этот толчок «всегда бывает серьезнее прежнего порыва — порыва отрицания и саморазрушения… В восстановление свое русский человек уходит с самым огромным и серьезным усилием, а на отрицательное прежнее движение свое смотрит с презрением к самому себе».

Даже, казалось бы, безвозвратно погибшие персонажи Достоевского не лишены ощущения вертикали. Выкрикивая со дна хулу в адрес Бога, они все же обращены лицом вверх, в направлении Бога.

Другой пример — уже упомянутый нами «Пир во время чумы». Здесь речь тоже идет об отступничестве. Ведь неистовое веселье в умирающем городе — это намеренное кощунство, вызов христианской традиции.

Председатель пира Вальсингам выступает в роли искусителя. Искушение в том, чтобы признать наслаждения, воспетые им в Гимне Чуме («Всё, всё, что гибелью грозит, / Для сердца смертного таит / Неизъяснимы наслажденья…»), — высшей точкой человеческого бытия.