Читаем без скачивания Единственная и неповторимая - Гилад Ацмон

Как только мы записали все песни, армейский броневик привез в студию всю сумму в новеньких американских долларах, отпечатанных в кибуце Кфар Молдаванка. Масса денег ушла на оплату скрипачей и студии. Расплатившись со всеми, я пришел в офис, чтобы наконец послушать музыку. Я слушал и думал, ядрена мать, ну и дрянь, конец света. Чертовски хорошо, ушам своим не верил, какая прекрасная музыка получилась. Это был супер-шлягер «Бум-бум-бум чики-бум-бум» и супер-мега-шлягер всех времен и народов «Я в угаре в Калахари». С ходу заказал двустороннюю пластинку с этими песенками. Двухсторонней я ее сделал потому, что хотел, конечно, сэкономить, но и произвести мега-фурор на местном и мировом рынках.

В тот же день, ввечеру я разослал синглы по всем радиостанциям. Два часа спустя, веришь ли, началась эпидемия. Люди пели хором. Где бы и когда бы ты не включил радио, отовсюду неслось «Чики-бум-бум» и «Я в угаре». Куда бы ты ни пришел, кого бы ни встретил, все напевали, потому что это было просто до слез.

Во-первых, начали с простых рифм, любой может сказать «жопа-жопа-чики-жопа-жопа», смысл вроде тот же, ведь «бум» — это жопа по-английски, но ритма уже не будет. Во-вторых, мы составили диалог между Бамби и Бамбиной. Он спешил к ней, а она его заждалась.

Понял, он поет:

Я в угаре в Калахари.Птичкой к миленькой лечуИ скорей отведать карриВместе с нею я хочу.Я спешу, хрусты кидаю,Все мне с нею по плечу.

А она отвечает:Милый Бамби, возвращайся,Я устала без тебя.Голубок ты мой любимый,Ты всех краше для меня.

Ты понял? Эта вонючая мерзкая жопа весит десять пудов, ожиревшая туша, а она зовет его «голубок». Народ не мог этого пропустить, они ржали до колик. Они просто уссыкались от удовольствия. Поверь, они просто рыдали. Он скакал по сцене так, что доски трещали, а публика делала в штаны от кайфа.

Веришь, это была истерика, самая настоящая истерика. Иногда аудитория делилась на мужиков и педиков. Мужики подпевали Бамби, а педики вторили вместе с Бамбиной. Уау, ты себе не представляешь, какая это была сенсация. Как только я понял, как круто все получилось, я решил, что пора вытаскивать из шляпы последнего кролика. Надо сделать что-то такое, что заставит весь мир стоять на ушах. Сечешь, пока я думал, в моем мозгу опять закрутились барабаны с цифрами, знаешь как это бывает 1, 3, 5, 7, 11, 12, 13,14,15,16… Люблю простые числа. Они сами по себе, как евреи, посторонних не допускают, и никто их разделить не может.

Как я увидел мелькающие цифры, я сразу понял: мне в голову пришла мега-идея, но какая — я еще и сам не знал. Так всегда, сначала я вижу цифры, и только потом понимаю, откуда они взялись. Но тогда я живо понял, что нам нужна грандиозная свадьба, такая, чтобы от прессы яблоку негде было упасть во время брачной церемонии в центральной синагоге. Ну ты понял, куда я клоню, супер-сенсация национального масштаба с глубоким религиозным и духовным смыслом. Я пошел к Ханочке и сказал: «Ханеле, свадьбу немедленно»; она сразу начала издавать эти забавные звуки, будто ее сейчас вырвет. Ну так я ответил ей прямо на месте: «Погоди, Ханеле, ты что думаешь, что я такой глупс? Почему каждый раз когда я прихожу к тебе с деловым предложением, ты начинаешь булькать и фыркать? Я, что: напоминаю тебе общественный сортир?»

Она тут же прекратила и говорит: «Саламтак,[21] Аврум. Ты прав. Это больше никогда не повторится. Я готова. Давай готовиться к свадьбе…» Она таки понимала, что такое шоу-бизнес и с чем его едят. Поверь мне, ее мамаша была счастлива, и все остальные были тоже счастливы, как ее мамаша.

Берд: А что Тахкемони, он тоже был счастлив?

Аврум: По правде сказать, мне даже не пришло в голову его спрашивать. Кто он вообще такой, чтобы я интересовался, счастлив он или нет? Кого это вообще заботит? После свадьбы, уж ты поверь, мы прошли степным пожаром по всей стране. Даже элитные ашкенацики и йекки,[22] эти сливки общества, стали петь «Бум-бум-бум чики-бум-бум» песня все-таки была классической, метаэтнической развлекухой для среднего класса. Мы выступали тридцать пять раз в месяц, а иногда даже сорок. Мы играли в каждой деревне, кибуце, городке и поселке. Мы пели перед солдатами на передовой в пустыне, в бункерах, в бараках и на пограничных заставах. Веришь, каждый раз, когда солдаты видели Ханеле, они становились на рога, их салями вытягивалась во фрунт, что твоя королевская гвардия перед Букингемским дворцом. Она была великолепна, как подсвечник, который моя мать зажигала по субботам. Но когда они видели Тахкемони, вот тогда уже начиналась настоящая веселуха. Они становились злобными и мстительными. Они швыряли в него огрызки, сэндвичи, шоколадное печенье и даже тушенку из знаменитых армейских банок. Они стебались над ним нон-стоп, обзывали «пидором», «бобром», «петухом», иногда даже плевали в его сторону. Я был на седьмом небе от счастья, поскольку я таки видел огромный потенциал этого акта. Понял, к чему я клоню? Публика получала футбольный матч и итальянскую оперу по цене одного билета.

После выступлений я обычно заходил в палатку, где они одевались. Ханеле и Тахкемонеле были счастливы своим успехом. Даже Тахкемони понимал, что смеялись не над ним, а вообще. Тогда он уже осознавал, что смех есть декларация независимости хорошо проведенного времени. Это закон номер один в развлекательном жанре.

Менее чем через два с половиной месяца мы уже приступили к работе в Германии.

11

Дани

Я знал, что она вернется, — и она вернулась. Это случилось в концертном зале «Ройал Эксчейндж» в Манчестере, к концу второго отделения «Вдовы. у моря». Это было на самом пике знаменитой шеститактной паузы в партии трубы, на очень драматичном переходе серии плотных пассажей к четкому двухтактному соло мастера кастаньет Марчелло Буонавентура.

Внезапно я увидел ее. Ошибки быть не могло, она стояла в десяти метрах от сцены, справа. Я немедленно узнал ее нежные, умные глаза. Она стояла там как образец германской красоты. Я был полностью покорен. Я двинулся в ее сторону, как только возобновилась основная тема. Впервые «Вдова у моря» звучала как победные фанфары. Я дошел до края сцены, но не остановился. Пошел вперед, ступая по плечам и головам зрителей.

Думаю, что был первым музыкантом, шагающим по головам толпы. Люди поднимали руки, пытаясь прикоснуться ко мне. Некоторые хватали меня за ноги, царапали, другие старались стащить брюки, одна или две даже схватили меня за яйца, но я не сдавался. Я задался целью достичь ее, и ничто не могло меня остановить. Ведя основную тему с полной отдачей, я продвигался к ней. Несколько раз падал, но поднимался и продолжал. Я неотрывно смотрел на нее поверх раструба трубы. После полутора лет тоски, никто не смог бы остановить меня. Я не мог ей позволить скрыться во второй раз. Должен отметить, что она растерялась. Я даже заметил, что она пыталась ускользнуть. Может быть, просто от смущения, но, к счастью, она не могла уйти далеко, зал был переполнен.

Для меня это путешествие тоже было не из легких. С каждым мигом продвижение становилось все сложнее, но я не сдавался. Я уже почти достиг цели, оставался лишь шаг или два, я почти касался ее лица. И тут я почувствовал, как мощная сила держит меня за ноги и тянет вниз. Я не смог удержаться и упал на пол, в самую гущу ошалевших девок. Я стукнулся лицом о что- то твердое; не знаю, что это было, может, пустая бутылка, а может, даже бейсбольная бита. Во время падения меня звезданули коленом в лоб. Это последнее, что я помню.

12

Аврум

Как только мы оказались в Германии, тут-то и началась настоящая веселуха. Немцы падали от восторга, мы были слишком хороши для этого мира. У них мозги плавились, так им нравилась наша музыка, а партия барабанов в «Бум-бум-бум чики-бум-бум» сводила их с ума. Знаешь почему? Потому что ритмически повторяющийся барабанный бой напоминал им порядок и рутину, которые они так любят. Куда бы мы ни пошли, повсюду слышалось «Бум-бум-бум чики-бум-бум»: по радио, во всех универмагах «Kaufhof», даже в буфете музея. Поверь, я был на седьмом небе, у меня было больше денег, чем воды в Средиземном море. Представления шли как сумасшедшие: аншлаг вечер за вечером. Все, что я предсказывал, сбылось на сто чертовых процентов. Стоило немцам увидеть Тахкемони во всей его отвратности, как они сразу чувствовали себя настоящим дерьмом и раскаивались в том, что сделали.

Берд: Почему?

Аврум: Они все сталкивались с этой глубокой мыслью: «Ну и что, если он такой противный и на человека едва похож, разве из-за этого его надо истребить? Ну и что, если он выглядит как помойное ведро, разве это причина пустить его на мыло?» Ну и так далее, все эти риторические вопросы, которые ведут к угрызениям совести. А совесть их так мучила, что каждый вечер после представления они приходили к служебному входу и просили Тахкемони простить их за Холокост и за шесть миллионов, которые они сожгли в печах.