Читаем без скачивания Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Под конец за лордом тянулся целый хвост людей, мужчин и женщин, которые утверждали, будто они его знают (большинство явно говорило неправду), вернее, знали под разными именами, жили с ним в одном городе на востоке Америки, в Европе или в других частях света (одна дама упоминала Марокко), получали письма от него, которые были готовы предъявить. Не теряя своей элегантности и свежести, этот человек прожил множество жизней. Но ни одну из них не мог вспомнить (или делал вид, что не может). Он пытался идентифицировать себя с помощью все новых и новых людей. Но по-прежнему оставался неведомым, совершенно непонятным лордом Креншоу.

Уголовная полиция, которая, как известно, имеет на своем счету великое множество нераскрытых преступлений, устраивала ему очные ставки с огромным количеством свидетелей. Но этот зловещий человек всегда умел выйти сухим из воды. Ничего нельзя было доказать. Единственное, что заполучила полиция, это отпечатки его пальцев. Их-то, по крайней мере, хранили, чтобы сразу же схватить лорда, если тот опять превратится в куколку, а потом выпорхнет, наподобие новорожденной бабочки.

Однажды Креншоу потянуло на известную киностудию в южной части Лос-Анджелеса. Когда он туда прибыл, на студии шла съемка детективной ленты. И вдруг лорд сильно заволновался. Новый поворот событий. Гляди-ка, он потребовал роль в этом фильме, и не какую-нибудь, а определенную.

Режиссер, которого во все посвятили (за лордом неотступно ходил детектив, а сейчас появились и репортеры; все чуяли сенсацию и рассчитывали на целые полосы в утренних выпусках газет), дал ему роль, разумеется прервав съемки. Лорд не знал текста, нес что бог на душу положит, совсем иное, чем предусматривал сценарий; актеры подыгрывали лорду по указке режиссера, то есть, соответственно, детектива.

По ходу действия следовало похитить героиню. Машина уже стояла наготове. Лорд бросил молодую женщину в машину и дал газ. Актриса закричала. Все смеялись. Репортеры писали и щелкали затворами фотоаппаратов.

А лорд вырвался с территории киностудии и… исчез. Да, похитив молодую женщину, лорд Креншоу исчез, испарился так же загадочно, как и возник.

Полиция осталась в дураках с отпечатками пальцев.

Позже появились двойники лорда, они подражали ему в рекламных целях. История эта стала предметом шуток, страха, смеха, разговоров. Только полиция затаила злобу, хотя не теряла надежды напасть на след незнакомца.

Впрочем, некоторые утверждали — дело вовсе не в том, что лорд носил маску, существуют такие изначально переменчивые люди.

И вот именем этого темного субъекта многие друзья и знакомые окрестили Гордона Эллисона; произошло это после того, как молоденькая, очаровательная, утонченная госпожа Элис, обратившись к мужу, в обществе назвала его лордом Креншоу.

(Может быть, она и была той молодой женщиной, которую похитил навеки лорд Креншоу?) Так или иначе, приговор был произнесен, и в семье Эллисонов воцарилась таинственная фигура с… переменчивой природой.

Гордон Эллисон грузно восседал в библиотеке — встречи происходили один или два раза в неделю (в библиотеку вторглось множество людей, и она потеряла свою герметичность, замкнутость), он сидел в кресле необъятных размеров, расставив огромные ноги-колонны.

В первый вечер Эллисон приветствовал присутствующих: своих близких и гостей, пополнивших их семейный кружок. Сообщил о дели и плане сборищ и объяснил их характер.

— Итак, мы, с богом, начинаем; и пусть каждый выразит свое мнение, приведя какой-то пример, рассказав историю, короткую или длинную; это — лучшее средство в чем-либо убедить, не задевая других. Мы будем говорить, доказывать, учиться. Но не дай бог стать рабом собственного мнения. Имеющие глаза да увидят, имеющие уши да услышат. Наш лозунг: внимай другому, не бойся с ним согласиться. Мы ожидаем от каждого терпения и снисходительности к своему ближнему, даже если он его не понял. В противном случае мы окажемся в роли бойцов, которые, сидя на лошади, мечутся по полю, но стреляют мимо цели… словом, в роли тех, кто, сражаясь, вовсе не сражается.

Поскольку эти слова не вызвали замечаний. Гордон начал первым.

Нет нужды описывать арену состязания — большой старомодный кабинет-библиотеку на загородной вилле с эркерами, кабинет, где стояли диван, стулья и столы; не стоит описывать и отдельных бойцов. Хозяин уже известен. Члены семьи и гости расположились вокруг него. Будем представлять их по мере того, как они вступят в действие. Настенные лампы излучают рассеянный свет, торшер с желтым матерчатым абажуром позади Эллисона освещает письменный стол.

Те, кто наблюдал сейчас за лордом Креншоу, фантастическим, непостижимым, так и не сумевшим идентифицировать себя (или, может быть, все же сумевшим?), за лордом Креншоу, оборотнем с переменчивыми свойствами, который всей своей тяжестью давил на кресло, невольно думал одно: ну и гора, живая гора из жира, мяса и кожи. Он обрядился в светло-голубой шлафрок или халат, подпоясанный кушаком. Ноги были обуты в вышитые желтые домашние туфли. Ожирение сыграло с ним плохую шутку. Долгие годы он боролся с этим врагом, но вот уже лет десять как махнул на него рукой.

Жир окутал, обхватил его, подобно лернейской гидре, душившей Лаокоона и его сыновей; жир был панцирем, и он душил Эллисона в своих мягких толщах. И люди, что смотрели сейчас на эту тушу, расположившуюся в кресле или, скорее, на кровати, видели не его, не Креншоу — Эллисона, а стену, за которой кто-то прятался.

Голос у него не изменился, не растекся, как весь он. Но движения были замедленные, искаженные, нечеткие, словно отражение летящей птицы в пруду. Платон учит: душа человека обитает в теле, как в темнице, и приводит различные причины, почему человеческая душа низведена до состояния бессильной пленницы. Что бы ни говорили по этому поводу, в случае с Креншоу — Эллисоном было ясно видно: душа его в самом деле заточена и проклята. За какую вину? Кем проклята? Да, дурацкий жир одолел его, превратил черт знает во что, будто проказа, от которой черты лица грубо искажаются и застывают; болезнь погребает нежные, веселые, печальные души в жутком склепе — львиноподобной морде.

Перед Гордоном Эллисоном сидела Элис, по бокам от него дети; Элис, как всегда, казалась молодой: подтянутая, изящная, с прозрачной кожей и большими светлыми глазами. Черты ее лица не расплылись от жира. Но было ли это ее лицо? Эдвард полулежал на диване, пригвожденный болезнью. Кэтлин с недоверчивым видом присела на банкетку.

Гости, наблюдая за грузным хозяином в кресле (они восхищались им как писателем), думали: какое счастье, что мы на него не похожи. Ведь все в нас — наше. Так они думали. Гостям казалось, что им известно, кто они такие. Но было ли это и впрямь известно? Быть может, и они, подобно лорду Креншоу из того рассказа, сидели в мощном автобусе и, очнувшись после забытья, пытались найти самих себя.

Креншоу — Эллисон начал свой рассказ.

Принцесса из Триполи

— В стародавние времена жил да был один человек…

— О папа, — перебила его Кэтлин, — пусть этот твой человек из стародавних времен не живет больше. Пусть сразу умрет. Он ведь давно уже умер.

— Конечно, умер, Кэтлин. Но я как раз собираюсь вдохнуть в него новую жизнь.

— Не делай этого, папа. На земле и так много живых…

— Кэтлин, не мешай рассказывать. Fair play[3], — перебил ее Эдвард со своего дивана.

Лорд Креншоу поблагодарил и начал сызнова:

— Много лет назад во Франции, в Провансе, жил рыцарь и трубадур по имени Жофруа Рюдель де Блэ. Он любил принцессу из Триполи, хотя никогда ее не видел, любил за добродетели и красоту, которые в один голос восхваляли пилигримы из Антиохии. Он сочинял стихи в ее честь, воспевая принцессу.

И вот в один прекрасный день после того, как Жофруа некоторое время поклонялся этой даме на родной земле, его охватила такая тоска по ней, такая неукротимая жажда высказать ей свою любовь, что он взял меч и отправился в святую землю — тогда как раз была эпоха крестовых походов. Нет, рыцарь не думал о гробе господнем. Он томился по принцессе из Триполи, которую он, Жофи Рюдель из Блэ, никогда не видел воочию.

Столь же мало, сколь он думал о гробе господнем и о мусульманах, думал он и о долгом морском путешествии. В пути рыцарь занемог. Когда судно все же приплыло к берегу, он лежал больной, безмолвный и почти бездыханный.

Его отнесли в город на постоялый двор. Да, это был Триполи, сюда он долгие годы рвался, принцессу этой страны воспевал, от любви к ней чах, не зная имени этой дивной добродетельной дамы, он носил ее образ в своей груди и, чтобы обрести покой, должен был наконец ее узреть. И вот теперь, лежа в чужом доме, окруженный незнакомыми людьми, он смежил веки, потом поднял их и спросил: