Читаем без скачивания Постель - Януш Вишневский

Средний мужчина каким-то загадочным образом (подсознание?) знает об этом и, как правило, если вообще успеет подумать перед эякуляцией, то сформулирует и выдаст некое банально-усредненное «Я люблю тебя». Средний, но не ты, демонстративно презирающий «средних» мужчин. Кроме того, в сущности, ты не веришь в любовь. Она для тебя — сейчас я сформулирую это так, как тебе нравится, по-научному, — всего лишь эпизодическое и очень краткое состояние вытеснения собственного эгоизма в пользу эгоизма другого лица. К тому же алкоголь для тебя (знаю, знаю, что все это из-за твоей матери!) демон. Даже те жалкие несколько градусов в моем любимом красном вине ты всегда считал наркотиком, от которого я нахожусь в зависимости и который изменяет мою личность. Понятно, что изменяет. Да я и сама страшно удивилась своей измененной личности, когда в тот раз села перед тобой на письменный стол.

Помнишь, когда это было? Конечно нет. А я вот помню. Ты в тот день был такой несчастный. А ты знаешь, что, когда ты несчастен, ты становишься лучше как человек? Я заметила это в самом начале нашего знакомства. Это, видимо, какаято общая закономерность. Может, поэтому несчастные люди так легко вызывают у других симпатию. Твой отец во время понедельничного институтского собрания на повышенных тонах обратился к тебе со словами «уважаемый господин доктор». Воцарилась тишина. Мы знали, что произойдет. Твой отец позволял себе повышать голос, только когда обращался к тебе. И только когда собирался тебя критиковать. Других он мог и ругать, и хвалить (заметь, тебя он никогда не хвалил), но всегда делал это спокойно и без упоминания ученых званий. Я тогда посмотрела на тебя. А ты, как пристыженный маленький мальчик, понурил голову, молча кусал губы и сжимал кулаки в ожидании очередной взбучки. Если бы это был не твой отец, ты наверняка нашелся бы что ответить, а потом вышел бы из зала, хлопнув дверью. Как тогда, когда декан позволил себе несравнимо менее острую критику. Но это был твой-отец. Ваши отношения были — назовем это, отталкиваясь от твоей дефиниции любви, — странным сплавом эгоизмов. Своего рода взаимной токсической зависимостью, о которой ты не отваживался, а твой отец не хотел говорить, потому что для него ты продолжал оставаться неловким мальчиком, нуждавшимся в опеке. С одной стороны, ты хотел быть таким, как он, а с другой — ты не мог простить себе, что во всем, что бы ты ни делал, становишься так на него похож. К тому же твой отец все еще был слишком молодым, чтобы на него смотреть как на чудакапрофессора «на излете», которого надо просто переждать, как насморк. Этой его вечной молодости ты тоже завидовал.

Сначала самый молодой профессор, потом самый молодой декан и, наконец, самый молодой ректор института. Мало кто из посторонних верил, что ты его сын. Студентки тоже не верили. Да ты и сам мог у курилки перед институтом слышать их сплетни о твоем отце. «Он меня так заводит, что только и мыслей чтобы перепихнуться…» Такой обрывок разговора в один прекрасный день долетел и до твоих ушей. Ты мне рассказывал об этом так взволнованно и даже испуганно, будто девушка не шутила, а взаправду хотела соблазнить его; вот только докурит и сразу. Тогда я не смогла понять этого.

Сегодня, точно зная причину алкоголизма твоей матери, все больше и больше выталкиваемой из его жизни очередными его любовницами, я смотрю на это совсем другими глазами. И еще сильнее хочу о тебе забыть.

Ну что, вспомнил наконец тот вечер? Чем я на самом деле отличаюсь от той студентки? Разве только тем, что не курю. И тем, что это была вовсе не шутка.

И что это был ты, а не твой отец. Тогда, два года назад, я не оценила в полной мере значения твоей жены. Молодой, красивой женщины, у которой можно было тебя отбить. В этом мире даже у крыс бывают гонки. Я увела уже двух мужиков у других женщин и не видела причины, по которой для твоей жены я должна была сделать исключение.

А главное, я любила тебя. Я понимаю, как примитивно это звучит, но тогда я еще относилась к любви как к железному оправданию любой подлости. Так наверняка думает большинство любовниц. Поэтому-то я и пришла в тот вечер к твоей комнате и стала красть тебя у нее. Сначала я хотела украсть ее тайну. Сам факт, что ты будешь меня — как и я тебя — целовать, раздевать и трогать, не слишком действовал на мое воображение. Большинство людей делает это одинаково. Настолько стандартно, что можно написать инструкцию. Та тайна, которую я хотела похитить у твоей жены, состоит совершенно в другом. Больше всего я хотела знать, что ты будешь при этом говорить, как будешь дышать, как будешь пахнуть, как дрожать, какой вкус будет у твоей кожи, твоего пота, твоей слюны. Полагаю, что жестокость по отношению к обманутой женщине состоит не в том, что он прикоснулся губами к другой груди, вошел языком в другие уста, внедрил свой пенис в другую вагину.

Гораздо более болезненно раскрытие тайны. Именно в ее сохранении и состоит верность.

И кто же все это пишет?! Я, твоя любовница, обольстившая тебя, сидевшая на столе перед тобой без трусиков с широко разведенными ногами. И эта особа осмеливается устраивать для тебя семинар на тему верности! Видишь, до чего ты меня довел (в этом месте тебе должен слышаться циничный смешок)? Из нашего романа (согласен, что это можно так назвать?) я вышла измотанная, разбитая, израненная и униженная. Это правда. Но зато я научилась нескольким важным вещам. И сейчас я продемонстрирую тебе свои знания. (Не ты ли говорил, что хранить знания только для себя — признак надменности?) Когда мы бывали — во всех смыслах — вместе, я находилась рядом с тобой, словно мифическая нимфа Эхо, влюбленная в Нарцисса. С тех пор как я познакомилась с тобой, я перестала говорить собственным голосом. Самая большая моя ошибка состояла в том, что твою самовлюбленность и твое самомнение я приняла за силу. Потом выяснилось, что ты никакой не сильный, да и Нарцисс-то второсортный. Тот, мифологический Нарцисс видел в воде только свое отражение. Ты видел два. Второе — лицо твоего отца.

Ты успел привязать меня к себе задолго до того, как я поняла, что тебе нужны только клакеры и секс. Ты прекрасно использовал в этой игре карту, которую я сама вытащила из колоды и вручила тебе. Ты знал, что я сумею зацепиться только за сильного мужчину и существовать только при нем. Мне всегда претили пошлые романтики, которые вырезают на дереве сердце с инициалами, покупают сахарную вату на ярмарке, признаются в любви во время прогулки по росе и не забывают вытащить изюм из творожного десерта только потому, что я не люблю изюм. Я всегда была такая. Когда мне было двенадцать лет, я влюбилась впервые в жизни. В парня моей кузины из Торуни. Он очаровал меня тем, что у него были огромные жилистые руки, шрам на щеке, что его боялись все во дворе и что он не клеился к моей кузине. Он был загадочно-молчаливым и поэтому выглядел недоступным. Мне казалось, что при нем можно чувствовать себя в безопасности, и я завидовала кузине, что у нее есть он и монопольное право разговаривать с ним. Потом выяснилось, почему он все время молчит: ему просто нечего было сказать.