Читаем без скачивания Над хаосом - Чарски Питер

Из теории Джеймса – Рипке можно было сделать еще один вывод, который напугал Натана еще больше. Вся человеческая культура, от первых статуэток и до современных фильмов, – это порождение одного древнего несовершенства. А возможно, что не такого уж и древнего, ведь отбери у современного человека всю информационную среду, в которую он погружен, и кто знает, не превратится ли он в пускающего слюни шизоида? Люди не просто были когда-то шизофрениками, рациональность которых обеспечивалась коллективными ритуалами, – они во многом остаются таковыми до сих пор. И процесс демократических выборов в Соединенных Штатах Америки тому яркое подтверждение.

Теперь встречи Натана и искусственного сознания проходили в живописном лесу, на полянке, окруженной деревьями. С ветки на ветку с веселым щебетанием летали крохотные яркие птички. Обычно собеседница Натана немного стеснялась, и из зарослей то с одной стороны, то с другой доносился только ее голос. И сегодня ее заинтересовала реальность, а точнее, то, как ее воспринимают люди.

– Почему вы так любите фильмы? – спросил мелодичный голос из зарослей.

Натан посмотрел в ту сторону, но заметил только промелькнувший неясный силуэт.

– Мы любим не столько фильмы, сколько смотреть на разные грани реальности… – ответил он.

– Но ваши фильмы не имеют ничего общего с реальностью, – произнес голос уже с другой стороны полянки.

– Ты в этом уверена?

– Да, я видела и помню по кадрам все фильмы, снятые за последние сто тридцать лет. Всего людьми было снято около трех миллионов кинолент, включая отдельные эпизоды сериалов, мультфильмы и короткометражки. Из этого числа можно выделить около трехсот тысяч полнометражных кинокартин, около четырехсот тысяч короткометражных лент, почти сто тысяч сериалов (что составляет более одного миллиона эпизодов) и около семидесяти тысяч документальных кинолент. Я хорошо эрудирована как кинокритик!

– Уф, я не ожидал, что их так много… – только и сказал Натан.

– Вам следует понимать, что кинематограф – это не реальность, это визуализированный нарративный язык. Все фильмы строятся как набор сцен, которые созданы рассказчиком и просто воплощены с помощью технических средств. По сути, любой фильм можно пересказать в литературной форме, описав каждую сцену и действия в ней. А реальность – она истинный, первозданный хаос, в ней нет никаких сюжетов и точек зрения. Нет героев и нет правил. И, судя по всему, вы ее совершенно не понимаете.

– Уф, – еще раз сказал Натан. – Пожалуй, с такой стороны я об этом еще не думал.

– Вы все еще слушаете истории. Так же, как и у племенного костра. Только теперь вы слушаете свои любимые истории глазами.

Обычно их диалоги происходили в формате допроса, и Натан все чаще чувствовал себя неуютно – за этим мелодичным голосом скрывался разум, намного более быстрый и мощный, чем тот спутанный клубок нейронов, который был в его черепной коробке. Безымянная собеседница из первобытного сада поглощала информацию огромными порциями, а потом выдавала убийственные в своей чистоте заключения об окружающем мире. Мире, которого она сама не могла видеть и о котором имела лишь косвенные сведения, преломленные через людские знания. И только один раз Натан попробовал перейти в атаку и завел разговор об ограничении ущерба.

– Послушай, – спросил он у стены качающихся деревьев, – ты знаешь про три закона робототехники Айзека Азимова?

– Конечно, знаю. Такая забавная бессмыслица, – сказали джунгли, и вдалеке что-то промелькнуло за деревьями. – Эти законы не работают.

– И что же с ними не так?

– Начнем с того, что они базируются на определении понятия «человек». Если создать робота с искаженным пониманием этого слова, это позволяет роботам не сталкиваться с этической дилеммой причинения вреда людям, не являющимся в полной мере людьми в понимании таких роботов. Робот может считать людьми только представителей англосаксонской культуры и не считать таковыми, например, евреев…

– Давай не будем про это, – на всякий случай предупредил Натан.

– Хорошо. Далее, представляет проблему и определение понятия «робот». Робот может убить человека, если он не понимает, что он робот, и поэтому не применяет законы робототехники к своим действиям. Это вторая лазейка.

– Есть еще и третья?

– Это уже не лазейка, а диагноз. Истинной задачей всех трех законов был поиск возможности нарушить их интересным способом – вот почему рассказы с их участием так занимательны. Это литературный прием, не более того.

– Спасибо, – ответил расстроенный Натан.

Но на этом диалог не завершился, и лесная незнакомка напоследок решила нанести ему удар милосердия.

– Натан?

– Да, я слушаю.

– Раз уж мы затронули тему нанесения вреда другим разумным существам, то скажи мне, Натан, куда делись все «братья» вида хомо сапиенс?

В этот раз симуляция была сразу какой-то необычной: вместо привычного уже райского сада Натан оказался на берегу моря, на вершине желтых скал, обрывисто уходящих вниз. Он ощущал ветер на своем лице, но крики летающих вдали над водой чаек до него не доносились. Светило яркое солнце, и он обернулся, чтобы осмотреться, но тут же увидел ее, идущую прямо к нему по примятой траве. Ему пришлось закрыться рукой от солнца – оно слепило глаза, – чтобы рассмотреть фигуру женщины. Едва она приблизилась и Натан смог рассмотреть ее черты, он сразу понял, что это – она. Да, немного другие черты лица, иная прическа, более светлый тон волос, но это ее глаза и ее взгляд. Перед ним стояла и с чуть насмешливой полуулыбкой смотрела его погибшая три года назад Эмилия.

– Привет! Я Тилит, – сказала Эмилия и встала от него на расстоянии вытянутой руки.

На ней было простое светлое платье с каким-то незатейливым принтом, а в руках она держала сплетенный венок из ярко-желтых цветов.

Большим усилием воли Натан остановил свое желание протянуть руку и дотронуться до нее, потому что знал: в этом случае симуляция рассыплется и он снова очнется в Комнате Марии.

– Хорошая погода, правда? – сказала Тилит и улыбнулась так, как умела улыбаться только Эмилия.

– Слишком жарко… – начал Натан и понял, что не может больше ничего произнести.

– Вытаскивайте его, у него пульс за двести! – донесся до него словно через километровую толщу воды голос Тома Тагеля. В эту секунду он показался Натану гласом господним.

Симуляция стремительно сворачивалась и после крайне неприятного ощущения полета он очнулся в испытательном кресле.

– Ну и что ты там увидел? – спросил Натана очень серьезно настроенный Тагель. – Знаешь, какой у тебя был пульс?

– Так… напоминание кое о чем из прошлой жизни, – ответил Натан.

– И это тебя так напугало?

– Я сам не знаю, что со мной случилось. – Натан пожал плечами. – Скорее всего, просто сочетание нескольких факторов, случайность.

– Что-то много у нас в последнее время случайностей. Это добром не кончится, – мрачно заметил стоявший рядом Рипке.

– Апофения, – коротко бросила проходящая мимо них Даниэла, которая, как обычно, несла стопку каких-то папок в кабинет своего начальника.

– Дэни?! – вскричал Рипке. – Ну так же нельзя про своего коллегу!

Однако она уже, ни на кого не глядя, проследовала в направлении директорского кабинета.

– Апофения? – переспросил Натан. – Знакомое слово, но не помню…

– Это медицинский термин. Используется в описаниях ранних стадий шизофрении, когда больной начинает приписывать случайным событиям сверхзначимый смысл, – извиняющимся тоном пояснил Рипке.

– Сучка, – просто сказал Томас Тагель, мстительно посмотрев в ту сторону, куда ушла Даниэла.

Из записной книжки Натана Хольма: