Читаем без скачивания История одной любви - Анатолий Тоболяк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не вы один, — понял я настроение Бухарева.
Не отвечая, он некоторое время расхаживал вдоль своего длинного стола мягкой, неслышной походкой.
— Тянет меня в тайгу, Воронин. Я двадцать лет соболишку добывал.
— Слышал об этом.
— По сотне хвостов таскал за сезон. В Ленинграде на пушном аукционе моих соболишек хвалили. А сейчас… Ну ладно! — оборвал он себя и свои воспоминания. — Зачем пришел?
— Сами знаете.
— Я все знаю. Фарцовщика взял на работу?
— Ерунда, Вениамин Иванович. Не может быть.
— Как не может быть? Люди говорят. Крест откуда взял?
— Крестик. Не знаю.
— Обменял на шкурку. А шкурка — утаенная от государства. Это как? Судебное дело может выйти. А ты что говорил про него?
— Я и сейчас повторю. Славный парень. Способный. Ершистый, разумеется.
— А шкурки берет?
— Не верю, Вениамин Иванович. Сами знаете, маленькая фактория — замочная скважина. Языки чешут таежники.
— Инструктор врет?
— Инструктор может ошибаться.
Бухарев нажал кнопку звонка. Вошла секретарь — нескладная высокая девушка. Бухарев попросил пригласить инструктора Потапова. Сидели молча, не глядя друг на друга. Вениамин Иванович барабанил пальцами по столу и тоскливо косился в окно. Появился коренастый молодой человек с румяным лицом, недавний житель в нашем поселке.
— Слушаю, Вениамин Иванович.
— Рассказывай, что в Улэките слышал.
Молодой человек сел, прокашлялся, поправил узел галстука и бойко изложил такую историю.
На фактории Улэкит к нему пришел заведующий местным красным чумом и сообщил, что старовер Филиппов, всегда подрывающий его лекционную пропаганду, приобрел у приезжего человека крестик в обмен на соболью шкурку. Заведующий красным чумом был слегка пьян («ма-аленько выпил бражки»). Инструктор выслушал его, махнул рукой и отпустил. В тот же день он вторично услышал о крестике — на этот раз от охотоведа. Видимо, слух распространился по фактории, где всех домов было двадцать два, не считая летних чумов. Охотовед назвал фамилию — Кротов — и должность — корреспондент окружного радио. Тут инструктор призадумался: черт его знает, все-таки идеологический работник… неудобно. Он хотел переговорить с Кротовым, но тот уже уехал в стадо.
— Вот и все. Следствия я не вел.
Бухарев из-под припухших век взглянул на меня, словно проверяя, какое впечатление произвел рассказ инструктора. Я хмуро уставился на розовощекого молодого человека.
— Вы верите в эту версию?
— Да как вам сказать… — пожал он плечами.
— Тем не менее Суворову вы ее изложили. А это все равно что объявили по радио.
Он замялся, сконфузился. Потом резко поднялся из-за стола.
— Тут рассуждать нечего. Проверить надо. Виноват — принимай меры. Вот так!
Молодой человек продолжал сидеть в выжидательной позе. Я поднялся и пошел к двери. Меня остановил голос Бухарева:
— Да, Воронин! Ты говоришь, он женат, твой парень?
Я обернулся. Бухарев стоял около окна. Глаза его превратились в совершенные щелки, лицо казалось вдвое шире от улыбки.
— Ну да, женат.
— А на фактории говорят, он медичку приглядел. Хорошая девка. Он не дурак, твой парень!
Я устало привалился плечом к косяку и посмотрел на бдительного молодого человека, облитого великолепным румянцем.
— Вранье это! Не может быть!
— Почему не веришь? Молодой парень — молодая девка. Мог присмотреть?
— Не мог!
— Сам разве молодым не был?
Я лишь махнул рукой и вышел из кабинета.
А назавтра появился Кротов. Сначала я услышал его голос за дверью, в общей комнате редакторов. Кротов что-то рассказывал взахлеб. Я отложил в сторону рукопись нештатного автора. Дверь распахнулась, вошел… нет, влетел… нет, ворвался Кротов.
— Здравствуйте, Борис Антонович!
Он был в распахнутой меховой куртке, свитере, рубчатых туристских ботинках, джинсах; на голове лихо сидел сдвинутый к уху берет. Лицо его сильно обветрело, губы потрескались, голубые глаза лучились. Весь он, казалось, был заполнен ветром движения.
Я отрывисто поздоровался, предложил садиться. Кротов рухнул на стул, вытянул длинные ноги, шумно перевел дух. Я молча разглядывал его. Он сдернул берет, ладонью пригладил рассыпавшиеся волосы.
— Рассказывай, — потребовал я.
— В двух словах так: задание ваше выполнил. Впечатлений — тьма! Спасибо за поездку, Борис Антонович. Очень интересно.
— Напишешь официальный отчет. Благодарностей в нем не требуется, эмоций тоже. Укажешь, какие материалы записал на пленку, авторов, хронометраж. Приложи авансовые документы. Дашь мне на подпись.
— Ясно!
— Теперь рассказывай.
Мой тон сбил его с толку…
— Не знаю, с чего начать. Был в стаде у Чапогира. Потрясающе! Не хотелось уезжать. Вот бы где я поработал!
— Впечатления твои меня не интересуют. Оставь их для мемуаров. Начинай с самого главного — с крестика.
Кротов на мгновенье онемел и стал похож на голубоглазого, светловолосого ребенка, сокровенный секрет которого раскрыт…
— Откуда вы знаете?
— Как я узнал, не твое дело. Рассказывай.
— Ерунда, Борис Антонович. Обычный благородный поступок.
— Что-что?
— Подходит под рубрику «Так поступают советские люди», — охотно разъяснил он.
Я тяжело задышал.
— Послушайте, Кротов, надоели мне ваши остроты. Я, черт побери, не намерен их больше выслушивать. Перед вами не приятель. Извольте отвечать как положено. Здесь редакция. Я разговариваю с вами как официальное лицо. Сядьте нормально, не разваливайтесь, тут не солярий.
Он подобрал ноги, выпрямился. Он был, кажется, ошеломлен моим натиском.
— Что у вас за история с крестиком? Только без вранья.
— Да я и не думаю врать, Борис Антонович!
Зазвонил телефон. Я сдернул трубку и несколько минут разговаривал с окружкомом партии. Кротов рассеянно смотрел в окно. Я положил трубку, чиркнул спичкой. Отлетевший кусочек серы обжег щеку. Я выругался. Кротов фыркнул. Он уже пришел в себя.
— Можно рассказывать?
— Говори.
— Дело было так. Была у меня школьная приятельница. На мой день рождения подарила мне крестик.
— Ты что, верующий?
— Что вы, Борис Антонович! Я убежденный атеист. Мой бог — интеллект. А крестик валялся в этой куртке. Я про него и забыл… честное слово! — он перекрестился с самым дурашливым видом. — На фактории пошел к Филиппову. Он в прошлом сезоне восемьдесят пять соболей добыл. Отрекомендовался. Он сидит, жрет оленину, а сам на медведя похож. Стали есть вместе. Я болтаю, он молчит. Из него слово вытянуть — все равно что деньги стащить из сейфа. Интервью я все-таки взял… Потом выпили немного браги. Я ему про Москву рассказал. Мужик хороший! Он бобыль. Родственников нет, одна старая мать. Ей девяносто лет. Славная такая бабка… С кровати не встает, но в памяти и рассуждает так интересно… — он задумался, переносясь мысленно в Улэкит. — Ну вот. Говорит, что ей умирать пора, этой зимой умрет, а крестика нет. Попросила где-нибудь достать. Я вспомнил, пошарил в карманах и наткнулся… — Он помолчал и добавил с какой-то внезапной серьезностью. — Знаете, она мне руку поцеловала… не успел помешать… — и совсем умолк.
— Дальше?
— Что дальше?
— Дальше что было?
— А ничего. Мы с Филипповым выпили еще по стакану браги за бабушкино здоровье, и я ушел.
— Все?
— Все.
— Ничего не забыл?
— Да нет… что еще?
— Тогда я скажу. Мне стало известно, что вы унесли из дома Филипповых соболью шкурку, что получил ты ее в обмен на свой крестик, что душеспасительная беседа имела для вас меркантильный интерес. Так или нет? Только без вранья!
Скулы Кротова потвердели, под тонкой кожей вспухли желваки. Он вдруг стал заикаться.
— Кто… в-вам… эт-то… сказал?
— Неважно. Отвечай.
— Я… ему… м-морду набью!
— Сомневаюсь. Да или нет?
— Я… в-вам… отвечать не намерен.
— Вот как!
— Я от вас этого не ожидал, — он стал подниматься, не спуская с меня глаз. — Не ожидал… Я д-думал, вы умнее.
— Да или нет?
— Я у вас работать не желаю! — он выпрямился во весь рост.
Я обошел стол и преградил ему дорогу к двери.
— Садись, прекрати истерику. Слушай! До меня дошли разговоры. Я вынужден их проверить. Мне противно это делать, но я обязан.
— Рюкзак показать?
— На черта мне нужен твой рюкзак?
— А что вам нужно?
— Ни черта мне не нужно! Садись, — я подтолкнул его к стулу, а сам заходил по кабинету. — Я не верю, что ты мог взять эту поганую шкурку. Но сам факт, что у тебя оказался крестик, оброс фантастическими деталями. Пойми, ты здесь новый человек, броский к тому же. Каждый твой шаг заметен.
— Невидимкой… стать… не могу.
— Этого и не требуется. Элементарное чувство меры — вот что нужно. Ты уже представляешь не только Кротова, а всю редакцию. На кой черт нужно было таскать с собой этот крестик, а тем более презентовать его умирающей старухе? Ей нужны лекарства, больница, а не крестик.