Читаем без скачивания Мама, я жулика люблю! - Наталия Медведева

Каждый мой приход домой сопровождается заседанием родительского комитета. Главой его становится моя тетка, которая появляется на арене событий с партийным билетом в одной руке и с весами правосудия в другой. Обе руки у нее трясутся — у нее нервный тик. Не имея своих детей, она готова на все ради меня.

— На какие средства живет этот тип? Джинсы стоят сто пятьдесят рублей. Откуда они у него? За сожительство с несовершеннолетней он получит свои семь лет. Но я этого так не оставлю — его шайка будет раскрыта! Я знаю этих свободных художников! Они грабят народное добро и продают иностранцам.

«Народное добро» висит на стенах у Александра дома. И никого он не грабит. Все равно эти иконы гниют в церквушках, используемых для хранения гнилой же картошки. Или висят в убогих избах старушек, которым и пожрать-то нечего. Они с радостью продают своих святых и даже не за деньги. В захолустье на деньги все равно ничего не купишь. Вот за хлебушек, за сальце да за спирток можно приобрести Николу Чудотворца восемнадцатого века. И Александр, можно сказать, спаситель «народного добра». Я уже жалею, что «поделилась» с матерью. Сказала ей, что Александр реставрирует иконы. Но так замечательно наблюдать за ним, сидящим за столом. Сколько инструментиков у него! Вот вонючей замазкой заштукатурил дырку на иконе, приклеил папиросную бумажку, повесил на стену — надо ждать, когда просохнет. А через несколько дней чуть ли не со страхом будет подрисовывать кусочек бороды, рукава. И руки в этот момент будут самыми красивыми.

Тетка возмущена, что он иностранцам продает иконы. Если бы партийные тетки хотели приобретать предметы русской старины, а не стиральные машины, он бы им иконы продавал. Одного иностранного товарища мы прилично наебали. Того самого, с которым Людка предлагала меня познакомить. Бедный Джеймс! Он таки полюбил меня. Во всяком случае, на один вечер. Я учила его пить водку и говорить по-русски.

— Я ваз лублу! Корощо! Как? Куй?

Он и Людка напились. Она пьяно визжала и приставала к финнам, сидящим рядом с нашим столиком — выменивала у них сигареты на деревянное колечко а-ля рюсс. Джеймс все время порывался разбить бокал, как в фильмах о России, которые он видел у себя в Америке. Захарчик ерзал на стуле, посматривая на вход, трясясь, что нас сейчас повяжут. Александр был трезв и думал, по-моему, как и чем он будет бить Джеймса. Ничего не произошло. То есть произошло то, что Джеймс таки купил у ребят все. И все, что он купил, было фуфлом! Мы засунули его в такси, дали шоферу червонец, чтобы тот довез его до отеля, а не выкинул бы посередине… Проснулся он в кровати один, в портфеле у него были фальшивки… да голова наверняка раскалывалась.

А мы лежали днем с Александром в постели у него дома, и он дергался. Рассказанные мной — смехом, шуточкой — угрозы тетки его насторожили. Прямо паранойя у него началась. Будто следят за нами. Сотни тунеядцев живут себе, развлекаются, а мы… а он… Они, может, не связываются с четырнадцатилетними девчонками, и на них никто не заявляет. А тетка даже статьи какие-то упоминала. До всего им дело есть! Может, он ищет работу. Диплом у него свободный, вот он и приглядывает себе что-нибудь интересное… Ничего он не приглядывает, и на меня поглядывает подозрительно.

Совсем очумел. Решил иконы из квартиры вывезти. К Мамонтову. Целый день паковал их, в чемоданы складывал. И в тот же день уехал на «охоту». Одеты они с Захарчиком были, как на настоящую охоту. Конспирация. Людка хохотала и, как всегда, подъебывала Захара. Он был в резиновых сапогах, в драном свитере, с рюкзаком и ватником в руках.

— Захарчик, тебе надо было бороду приклеить. Чтобы никто из центровых ненароком не узнал. Когда ты вернешься, я подарю тебе кусочек фирменного мыла, а то от тебя уже пахнет.

А мне нравилось, что они так одеты, на Сашке даже кепочка была.

— Держать язык за зубами. Я тебя люблю… До послезавтра.

Это он сказал мне на ухо, когда мы обнялись, а вслух и громко — будто кто-то рядом стоял и подслушивал:

— Готовьте, бабы, кастрюли, вернемся с добычей. Может, зайчатинкой полакомимся. Ха-ха!

9

— Ну так что, ты со своим Сашенькой будешь? Может, снизойдешь до нас, а?

— Во-первых, я не знаю, кто это «вы», Олечка. Он обещал сегодня приехать. И потом, все равно это вечером.

«Это» — это «Алые паруса». Проводы белых ночей. Праздник выпускников. Должно это молодежное гуляние нести в себе что-то очень романтичное. Что мечта, мол, вот-вот станет былью: «Мы гоняли вчера голубей, завтра спутники пустим в полет…» И выглядеть должно все очень красиво. Как на обложке журнала «Огонек» шестидесятых годов. Молодые парни, коротко подстриженные, в костюмах и белоснежных рубашках, взяв девушек за руки — они почти что в свадебных платьях и очень улыбающиеся — бегут с обложки на тебя по площади, и стая голубей разлетается перед ними, поднимаясь в светлое — рассвет вот-вот — небо.

Мне вдруг очень хочется пойти с Ольгой и с «ними» на проводы. Да-да, проводы. Она сегодня решила забыть об итальянцах и прочих нациях. Идем с нашими, советскими юношами. Лет по восемнадцать им. Идем на народное гулянье.

От одного определения этого праздника должно быть все ясно — народный. Но когда этот народ молодой, да еще на улицах города, в белую ночь, которая, может, одна из последних… Бррр! Где эти прекрасные парни и девушки с обложки «Огонька»?!

Толпы петэушников. Наверняка у половины из них гаечный ключ за пазухой. А пьяные все какие!.. Выходим на набережную Невы. Не выходим, а выносимся толпой. Нева в огнях, пароходы в иллюминации. По небу шарят прожекторы. Все красно-дрожащее. Главного судна не видно. Попозже выплывет. С алыми парусами. Поплывет, поплывет мимо нас. Вот именно — мимо. Пить шампанское из горлышка очень неудобно. А еще со всех сторон на тебя напирают, под локоть пихают — шутят — и некоторые норовят бутылку из рук выхватить. И все будто знакомы. От гитар в глазах рябит. По песенкам можно понять, что за компания. Уличные, из подворотен, романтики: «Дайте наглядеться, дайте мне наслушаться, дайте мне запомнить, как они поют». Кто «они поют», я не понимаю — романтиков заглушает стая воробышков. Нахохлившиеся, растрепанные и наглые сопляки — лет по четырнадцать им. «О бела, бела, бела — бала! Я пришел, она лежала. А не подумайте плохого» — в этот момент они все визжат, подражая рок-н-ролловскому визгу Мика Джаггера, и заканчивают — «лежала пачка „Беломора“»! Все ржут, все довольны.

Вокруг Медного Всадника круглый газон, по которому «ходить воспрещается». Сейчас по нему не только ходят — на нем просто лежат, валяются кучи людей. Прищуришь глаза — и будто кучи грязного белья. Какая я обсирательница всего! У кого-то магнитофон на батарейках — вокруг него самая большая куча и скопилась. Прямо у меня над ухом раздается вопль-оклик, обращенный к владельцу мага: «Эй, Сопля! Яйца не промочи! Роса ведь!» Ни хуя себе. Это кем же надо быть, чтобы заслужить кличку Сопля?

Мы медленно идем в наряженной толпе. Для кого наряд заключается в костюме и в развязанном уже галстуке, а для кого в джинсах «Вранглер» и в футболочке с портретом языкастого парня из группы «Кисс».

У гранитного парапета свободное местечко. Мы встаем, пьем шампанское. Я нахалка, никакого внимания на свою компанию не обращаю. Я все же с ними… Парень, Юра его зовут? достает из сумки, которую тащит на плече, четвертую по счету бутыль. Рядом с нами тоже из горлышка пьют. Из горла бухают! Угощаем друг друга. Непонятного они происхождения. Очкарик с длиннющими волосами пытается шептать приятелю, но его пьяный шепот получается криком.

— Сегодня они тебе сказали: от нее откажись, а завтра скажут — от себя. А как же принципы, Валек? Мечта, а? Вот эти алые, еби их мать, паруса?… Ладно, не буду. Ты играй тогда!

Валек с гитарой. Девушка из их компании поет тонюсеньким голосочком, прямо как Джейн Биркин: «Я шагнула на корабль, а кораблик оказался из газеты вчерашней».

— Во, правильно! Из газеты «Правда», в которой нет известий, и из «Известий», в которых нет правды!

Валек морщится и тихо смеется: «Борец за правду!» Девочка, которая пела, обнимает волосатика.

— Мы его сейчас в милицию сдадим за его слова. Нет! За его мысли!

Они смеются. Мы смеемся. Милиция тоже смеется. Милиции, конечно, полно. Все с ними заигрывают — на нервах у них играют. Они ничего. Не агрессивны.

— Ой, товарищ мильцанер! Мальчишка обидел, под юбку залез. Лови его, держи!

Это из стаи деревенских девчонок. Какая-то бойкая «Клава», по-моему, хочет прилипнуть к нашей компании. Вот уж хуй! Откуда-то из гущи толпы доносится крик: «Менты-гады! Саню повязали!» Саня, наверное, сказал в лицо менту, что тот гад. Народ доволен. Поощрительно относится к оскорблениям в адрес представителей власти, охранников порядка. Деревенские во главе с «Клавой» уже заигрывают с компанией волосатика.