Читаем без скачивания Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - Игорь Шелест

— Лепит?

— Лепит.

— И как?

— А шут его знает!

— То есть?

— Ничего не могу сказать пока.

— На себя-то похож?

— Говорю: не знаю, — рассмеялся вдруг Отаров.

— И всё же идёшь?

— Иду.

Майков взглянул на часы, прогундосил:

— «Она по проволоке ходила…» Без двадцати пяти восемь. Я в метро. Ну будь! Да, вот что: когда станешь жене сознаваться — скажи, что расстались мы именно в это время. За остальное в ответе скульптор.

— Ах, Юрик, друг ты мой!..

— Будь осторожен и помни о Ларисе.

Отаров прыснул смехом, но тут же приосанился и, уходя, залихватски показал, как беззаботно затягивается сигаретой, пуская дымные кольца.

В вагоне метро Майкову вспомнились слова Серафима: «Да… уходя, Леонтий крепко хлопнул дверью!» Юрий Антонович повторил их несколько раз вроде бы безотчётно, потом задумался: «Бравада?.. Нет… Похоже на защитный рефлекс, чтоб пригасить вспышку гнетущих эмоций… Подобие тому, что за годы практики вырабатывается у хирургов и что иногда нам кажется даже цинизмом, но без чего, очевидно, была бы немыслима их ежедневная работа…

Вот почему, когда ни заглянешь в лётную комнату, — продолжал рассуждать сам с собой Майков, — всегда услышишь взрывы смеха после очередной весёлой байки… Стороннему человеку может показаться, что лётчики-испытатели — легкомысленный народ. Однако, общаясь с ними годы, замечаешь, что смех им необходим, как маска с кислородом при полётах в стратосферу… Ведь стены лётной комнаты не раз были свидетелями, как динамик щёлкнул и сказал кому-то: «Одеваться!» И тот уходил, чтобы улететь навсегда».

Глава четвёртая

В лабораторию электронно-моделирующих стендов заглянул Берг. Когда он заходит, Майков ловит себя на противоречивом чувстве: Берг остроумен, говорить с ним всегда интересно. И в то же время беда прямо!.. Свойственна Бергу временами утрата чувства обратной связи. Бывает, занят страшно, а прервать затеянный разговор неловко. Майков по-настоящему уважительно относится к Бергу. Но что делать, если, разговорившись, и разговорившись о деле, о чём-то новом, интересном, тот не унимается и проникает в новые пласты, а тут нет ни минуты свободной!

Вот и сейчас: Майков срочно пишет отчёт по моделированию управляемости на стенде «Икс», а Берг врывается с новой идеей.

— Так вот, Юрий Антонович, то, что ты здесь творишь — все это, прости, древнейшая муть… Да, да, не обижайся. Послушай, что мы у себя в лаборатории надумали… Собираемся непосредственно в полёте моделировать все параметры устойчивости и управляемости любой из летающих машин…

В другой момент Майков задал бы Бергу кучу вопросов, чтоб добраться до «изюминки», но сейчас он вынужден делать вид, что сосредоточен над отчётом.

— Да ты меня, Юрий Антонович, не слушаешь, — говорит Берг, вставая.

— Нет, нет, продолжай…

Берг подходит к окну, чуточку досадуя. На подоконнике множество горшков и горшочков с кактусами. Он наклоняется к расцветшему багрово-бархатистому колокольцу: пахнет — не пахнет?.. Не глядя на Майкова, роняет:

— Какие новости?

— Никаких особенно… Вот Рина собирается в Париж, — не отрывает глаз от бумаг Майков. — Я попросил привезти мне модный галстук.

Рина — секретарь учёного совета — возится у своего стола с машинкой.

— Привезу, привезу, — смеётся, — с мадонной на обратной стороне.

— А Бергу привезёте? — спрашивает Майков.

— Генрих Борисович, вам тоже с мадонной?

— Мне бы лучше мадонну… без галстука!

Все трое смеются.

— А вообще, Рина, что, уже и ваша очередь ехать в Париж? — любопытствует Берг.

— Да что вы, одни разговоры!.. Едет опять профессор Ветров.

— Все равно с КПД, близким к нулю, — безапелляционно заявляет Берг. — Ну пошатается, посмотрит Лувр, а здесь, в бюро информации, по каталогам настрочат за него отчёт.

— Нет, — возражает Рина, — к Ветрову это не относится: он сам по ночам составляет отчёты.

Майков встаёт, захватив бумаги со стола. Берг продолжает ворчливо:

— Ну, понимаю, посылать на выставку конструкторов, технологов… Людей изобретательных, способных увидеть в новых машинах, в оборудовании тонкость, новизну. А тут ведь, как хотите, от многих поездок толку нет. Другой побудет там с недельку и говорит: «Ну знаешь, что это за страна!..» — «Что же ты видел?» — спросишь. А он — пык-мык. И сказать нечего. Станет молоть о движении на улицах, о кафе на тротуарах… Что девочки ходят без юбок, в шерстяных трусиках. Вот и все, что увидел.

Так и не оглянувшись, Берг уходит.

На часах без четверти три. Появляется профессор Ветров, садится у раскрытого окна, закуривает. Перекрутив бесконечно длинные свои ноги, просматривает бумаги, протянутые ему Риной.

— О чём это здесь Берг распространялся?

— О моделировании управляемости и устойчивости новых машин на летающей лаборатории.

— Разумная идея. — Ветров откидывается в кресле, отчего его худоба становится ещё зримей. — В этой связи нам не мешало бы больше заниматься Человеком как системой в системе управления… В самом деле, упускаем иногда, что у человека есть так называемое чувство ближайшего пути решения. У ЭВМ его нет, она просматривает пути решения механически…

Рина смеётся:

— А я тут, Василий Александрович, вычитала в «Литературке» на 16-й полосе такую фразочку: «ЭВМ не ошибается, только когда не работает».

— Ну это уж слишком… А возможности форсирования в Человеке высшей нервной деятельности?.. — продолжает Ветров, адресуясь уже к Майкову, тот отрывается от бумаг. — Мы их не знаем. Известно, что машина допускает форсирование в работе в лучшем случае процентов на 25. А Человек?.. Даже в отношении физической нагрузки он может кратковременно форсировать себя в несколько раз. А рекордсмен-спринтер на дистанции 100 метров способен развить мощность до восьми лошадиных сил!.. Что же касается высшей нервной деятельности, то, я убеждён, возможности её кратковременного форсирования поистине грандиозны…

Ветров замечает остановившегося в дверях Стремнина. Они раскланиваются, и Сергей проходит в комнату.

— Так ли понял вашу мысль, Василий Александрович? При создании систем управления мы должны заботиться о том, чтобы наращиванием автоматики не умалять избирательной способности Человека?

— Именно так! — подхватывает Ветров. — Автоматика в помощь — не взамен. Имея на борту Человека, неразумно было бы все более и более снижать доминанту его участия в деле, превращая в созерцателя. «Человек — лучшее программирующее устройство», — как справедливо высказывалось не раз. И это не нужно забывать, коллеги!.. Ба, без пяти три! Рина, начинаем вовремя?

— Конечно, Василий Александрович.

С бумагами в руках она направляется в зал. Ветров, сутулясь по обыкновению, обнаруживает острые, сильно выступающие вперёд плечи, похожие на крылья, которые он словно бы вот-вот распахнёт и… Но, подумав с секунду, профессор роняет кисти обеих рук и устремляется к двери, ведущей в зал заседаний.

— Послушай, Сергей, — задумчиво говорит Майков, — что скажешь о форсировании высшей нервной деятельности лётчика?

— Вижу, тебя заинтриговал Ветров.

— Ну да. Ты, может, не все слышал: он придаёт этому неизученному вопросу исключительное значение.

Стремнин задумался.

— Знаешь, я где-то вычитал, что в повседневной жизни человек склонен загружать свой мозг не более чем на пять процентов. Но для чего-то природа дала ему такой запас ?.. В какой-то момент он, очевидно, может «пошевелить мозгами» как следует?

— Не исключено. Но в какой именно?

— Как мне кажется, избрание момента от человека не зависит… Нет, конечно, несколько активней поразмышлять каждый из нас в состоянии… Вместо пяти процентов, скажем, загрузить свой мозг процентов на восемь, и, пожалуй, не более… Да и хорошо, что природа так оградила нас от проявления форсированной умственной деятельности. А то, поди, в своём стремлении удивить мир многие бы просто спятили!..

— Да-с! — Майков задорно взглянул на Стремнина. — Так все же дано нам когда-то включить «рубильник» своей высшей нервной деятельности хотя бы процентов на тридцать?

— Убеждён, что дано. На какой-то миг. Скажем, в мгновение особой опасности.

— Ты это в себе замечал?

— И неоднократно. — Сергей рассмеялся. — Да и кто из испытателей этого не замечал?.. Один даже записал свои впечатления примерно вот так: на высоте двух тысяч метров и при скорости около тысячи километров в час двигатель вдруг ахнул, как пушка, и лётчик подумал: «Ну, кажется, подловила!..» К ушам прилила кровь, а в следующий миг возникло состояние, которое он назвал не спокойствием, а прозрачностью мысли …

— Фу-ты черт!.. Как это здорово: «Прозрачность мысли!» — воскликнул Майков.

— Да, как он объясняет, будто всё стало необыкновенно чётким и ясным, и это позволило ему с предельной точностью увидеть, что высоты, на которой он оказался без двигателя, как раз хватит, чтобы, снижаясь со скоростью 50 метров в секунду, сделать один за другим два крутых разворота — каждый на 180 градусов! — вывести самолёт к началу полосы и благополучно посадить… Ну, и самое удивительное: получилось все точно так, как он предвидел.