Читаем без скачивания Осиновый невидимка - Николай Сладков

Глухарь, запрокинувшись в небо, все поет и поет. И если сейчас прислониться к сосенке, - почувствуешь легкую дрожь. Деревце бьет весенняя лихорадка - так велико напряжение песни. То вызывающее пощелкивание, то шепот отчаяния; песня грозит, умоляет, зовет. Песня заговаривает и очаровывает.

Глухарь поет и поет. Как он поет!..

ВЛЮБЛЕННЫЕ КРЫСЫ

Темнеет. Со светлого еще болота в темный еловый остров, где я сижу, потянуло сырым холодом. Умолкли последние птицы, и поплыла между стволов тишина - вязкая, как туман. Светлеют на обочине болота лужи, гладкие, словно стекло. Ни движения, ни звука.

И вдруг одно "стекло" зарябило! Бесшумно - ни всплеска, ни шороха на краю лужи возникла и зачернела водяная крыса. Уселась сгорбленной сутулой старушкой, близоруко уставясь на свои голые тонкие пальчики, и сучит ими, словно чулок вяжет. Вот подперла сухоньким кулачком мохнатую щеку и призадумалась. Да бойко, по-молодому покатила вдруг между кочек как заводная игрушка на колесиках! Вкатилась в воду, поплыла, волоча за собой водяной усик, нырнула - чуть слышно булькнула. Снова вынырнула и выкатилась на берег. Живой и шустрый зверек шнырил рядом, глаза видели все его быстрые и порывистые движения, а ухо не могло уловить даже шороха! И только когда крыса повстречала вторую и началась у них гоньба по кочкам и по воде, почудился чуть слышный шум. И это в почти космической тишине предночного леса!

И посреди ночи, в полной уже темноте, нет-нет и шелестело меж кочек и тихо булькало. Не знай я, что это крысы, никогда бы и внимания не обратил на такие ничтожные звуки. Ну просто высыхающий листик пошевелился или лопнул пузырь болотный. А на самом деле целое лесное событие влюбленные крысы справляют свадьбу! На весь лес шумят.

ДЕД МОРОЗ

На рассвете на моховое болото пришел дед Мороз. Видеть не видел, но хорошо слышал, как бродил он не спеша по обочине, постукивая клюкой и вздыхая. А потом утих: присел, наверное, перед дальней дорогой на север. На восходящее солнышко напоследок решил посмотреть; на дальнем севере-то оно у него будет незаходящим.

Солнце сейчас на восходе само на себя не похоже. Огромное и багровое, чудом-юдом горбатым поднимается оно из-за синего леса. И можно на него смотреть и не жмуриться - как зимой. Это-то, наверное, и манило деда Мороза - любимую зиму напоминало.

Вышел он еще в темноте. Лес вокруг мохового болота стоял по пояс в тумане, а между всклокоченных кочек матово сиял зеленый лед. И слышу идет!

Ломится по звонкому льду напрямик, без опаски - как лось длинноногий. Словно по стеклянному парнику сапожищами топает, стекла крушит.

Ближе, ближе - вот сейчас выйдет из-за крайних сосенок. И увижу его заиндевелую бороду и зеленые льдинки глаз. Нет, не вышел: остановился за сосенками и ждет. И тянет холодом от его дыхания. И лед хрустит: это он с ноги на ногу переминается. А может, на кочку сел.

На восходе вдруг опять захрустело, защелкало, заухало: встал, наверное, с кочки, разминается. На заиндевелой кочке и Морозу долго не усидеть! А может, спина замлела или нога затекла. Покряхтывает, суставчиками похрустывает, притопывает, ворочается.

Глухо ухает лежалый снег, и лед пощелкивает.

Паутиной липнет на щеки, на ветки утренний иней. Трава и деревья обрастают белым ворсом. Белые кочки упругие, как резиновые. Вдыхаешь, а в тебя не воздух, а ледяная вода вливается. Скорее бы солнце взошло!

Взошло, а теплее не стало. Белое все, все искрит. Снова все, как зимой, и незачем деду Морозу подаваться на север.

Нет, пошел! Не верит апрелю, знает - зиме конец. Пошел, хрустя и звеня, шумно и не таясь, но все так же невидимо. И кряхтит, и охает и вздыхает. Все дальше, все тише - и смолк.

На темнозорьке в апреле и в самом деле на болота выходит мороз. И оседает, кряхтя и ухая, снег, и лед трещит, как под сапогами. И это не сказка, все так и есть. Или все-таки сказка?..

ЗАРЯНКА

Перед рассветом с шорохом шелка оседает изморозь. И звезды начинают так сверкать, словно кто-то, любуясь, поворачивает их разными гранями. Поворачивает, любуется и вдруг одну уронил! Перечеркнула она небо белой чертой и упала в лес. И, похоже, ударилась о вершину елки и раскололась: послышался звон осколков.

И позади зазвенели осколки, а на небе еще одной звездой стало меньше.

Небо медленно зеленеет. Предрассветный озноб проникает в лес. Звезды в небе дрожат все сильнее и все чаще срываются с высоты, размашисто падая в лес. И все чаще звенят осколки, скатываясь по еловым лапам.

Это запевают предутренние зарянки - птички с глазами мыши и клювиком соловья. Об этот-то острый клювик и бьются, наверное, звезды. Удар - и горстка стекляшек переливчато ссыпается вниз.

Чем больше запевает в лесу зарянок - тем меньше на небе звезд. Скоро они и совсем исчезнут, но зарянки не перестанут петь. Наоборот: на заре они поют бойчее всего! И так набили им звезды носы, что даже парок из клювика вылетает.

ЛЕСНЫЕ ГОЛОСА

Так хотелось услышать подлет глухаря, но все мешало! Сперва гулко капали с сосен тяжелые капли. Потом на елку - на самую маковку - уселась кукушка и куковала не переставая. Верхний ветер качал ее и мотал, но кукушка цепко держалась и куковала как заведенная. Раз ее так качнуло, что кукушка суматошно замахала крыльями, но удержалась и снова закуковала. По временам она как-то глухо бурчала, словно откашливалась и прочищала горло. И снова куковала звонко, напористо и настырно. И гулкая сосновая грива вторила ей и гудела: "Донн! Донн! Донн!"

Улетела кукушка - на ее место сейчас же уселся певчий дрозд. Уселся и рассвистелся! Теперь не то что далекий подлет глухаря, а и ближнего не услышишь. Прямо хоть палкой гони!

А когда стемнело совсем - стал летать вдоль гривы невидимый вальдшнеп, непривычно строенно хоркая: "Хор-хор, хоророр!" И опять все глушил. А ведь в другой раз слушал бы всех с удовольствием! Но вот тебе нужно что-то одно - и сразу все другое не нужно. Не будь с собою ружья меня бы радовал весь лес. А с ружьем только один глухарь...

Ночью глухо, как в бочку, ухал на гриве филин. Вдали ему откликалась неясыть. Но вместо того, чтобы порадоваться этим редкостным голосам, я сердился, что не услышал подлета. И все потому, что приволок в лес ружье!

НОЧНАЯ КУКУШКА

Ночная кукушка дневную перекукует. Днем все кукушке мешают, а ночью она одна. Только глухо вода бормочет да тихо урчат лягушки. Свет мутной луны с трудом делит темноту на землю и небо. И над приглушенно бормочущей тишиной разносится далеко чуть печальное кукование кукушки.

Словно бьет невидимый молоточек по сияющим шляпкам звезд.

Любо петь в ночной тишине. Все тебя слышат и все догадываются: скоро и наш черед. Ночная кукушка как запевала - всех будит до солнца. Проснутся и залетают над болотом, скрипя крыльями, хохлатые чибисы. Уныло засвистят на поседевших кочках длинноносые кроншнепы. Закудахчут в чапыге дрозды-рябинники. Журавли протрубят в гулкие трубы. А там пропоет и зяблик - бойко, лихо, словно горлышко родниковой водой прополощет! Потом и солнце взойдет.

Но все это будет потом. А пока тишина - и кукует ночная кукушка. Бьет и бьет невидимый молоточек по шляпкам звонких звезд: "Ку-ку, ку-ку!"

Если хочешь долго прожить - торопись в лес годы считать. Вот уж накукует их тебе ночная кукушка - на две жизни хватит. Еще и останется.

КТО ПИСАЛ?

Как-то в детстве оставил я на ночь на краю мохового болота зажженный фонарь, направив его на большой лист бумаги. Пусть ночью светит электрический огонек - кто-то на него завернет? Кто рядом оставит след?

Утром у фонаря не было никого, и рядом следов не осталось. Но вся бумага под фонарем была исписана непонятными письменами: запятые и точки, скобки и черточки, знаки восклицательные и вопросительные, многоточия и тире. Кто приходил, что писал?

С тех пор я как-то по-особому стал смотреть на моховые болота. Всматриваюсь, вслушиваюсь, ища разгадку. Но болота помалкивают...

ВСЕ ДЛЯ ТЕБЯ

В ночном небе - заливистый колокольчик. Или это звезда поет? Но колокольчики не летают, а звезды - увы! - не поют. Птица поет - юла. На вид скромная, неприметная, днем на такую и внимания бы не обратил.

Замечали вы, что чаще хорошо поют именно малоприметные птицы: соловьи, славки, жаворонки? Словно природа, обделив их цветом, наградила взамен голосом. Как вот и эту юлу, с ее удивительной песней звезды-колокольчика.

Длинна ночная дорога, темная пашня по сторонам, а за ней еще более темный лес. Над лесом звезды, и одна из них - певчая. Идешь, идешь, а она звенит и звенит.

Смешно и наивно пытаться передать песню буквами - песню птицы не пришпилить к бумаге. Но все же - ведь так и просится! "Юли-юли-юли-юли! Чип-чип-чип-чип! Си-си-си-си! Чу-чу-чу-чу!"

А знаете, получается! Все-таки зарубка на память: повторишь про себя эти смешные "юли" и "чу-чу" - и снова услышишь птицу. И снова ночь, и пластилинная вязкость дороги, и теплое дыхание пашни, приглушенные вздохи леса и бормотание воды. И песня птицы-звезды льется в уши, как в две воронки, наполняя тебя радостью единения. Все вокруг для тебя - вся весенняя ночь. Для тебя юла поет, раз ты слышишь ее. Все для тебя, если ты не глух и не слеп.