Читаем без скачивания Осада Ченстохова - Юзеф Крашевский

Среди этой разнообразной и странного, необычного вида толпы, среди съезжавшейся понемногу шляхты, перевозившей свои пожитки в стены монастыря, среди непривычного для монастыря плача детей, женских голосов, появлялась то там, то здесь со смехом, утешениями, приветствиями и шутками старая женщина в нищенском одеянии, хорошо известная всем жителям Ченстохова. Звали ее Констанцией, но простой народ в насмешку ли, или из озорства называл ее обычно Костухой. Это был настоящий скелет, на котором только держалась пожелтевшая кожа, покрытая сетью морщин. Высокого роста, худая, немного сгорбленная, с палкой в руке, в старой плахте на голове, в ободранной сермяге и заплатанном платке на плечах, с пустым мешком за спиною, Костуха всем своим видом поражала каждого, кто видел ее впервые, поражала своим засохшим, бледным, оживленным лицом, как бы подернутым смехом, который никогда не покидал ее. Огненные черные глаза, блестевшие из-под седых бровей, от этого вечного смеха были окружены лучистыми морщинками, расходившимися ко рту и на лоб. Наполовину открытый беззубый рот смеялся так же, а нос, простой и небольшой, шевелился и вместе с лицом весь съеживался от смеха. Несколько прядей седых волос выбивались из-под плахты и спадали на виски. Движения нищенки, не по летам живые, звонкий голос, вместе с подпрыгиваниями, песнями и хохотом, всегда не покидавшими ее, наводили какую-то грусть и мысль о каком-то большом горе или тяжелой болезни, перенесенной ею. Она не была совсем помешанной: память, сообразительность и хитрость остались у нее; но этот смех, покрытый лохмотьями и дряхлостью, казалось, был выжат силой, внушен каким-то велением. Обычным жильем Костухи были лавки под монастырскими стенами, в которых она летом и зимой ночевала на вязке соломы. В большие морозы иногда кто-нибудь из наиболее милосердных жителей прикрывал ее кожухом, а иногда пускал в хату. Чуть забрезжит день, она была уже у дверей монастыря; здесь, на паперти, она молилась, перебирая деревянные четки, с необыкновенным усердием и проникновением, никогда не прося ни у кого милостыни. Чаще всего грош, брошенный ей, подхватывал другой нищий. Костуха на это только усмехалась, так как кусок хлеба она всегда имела из монастыря, а об остальном не заботилась. После церковной службы, взяв палку, она шла к лавкам в местечко или на кладбище, распевая, иногда приплясывая и охотно вступая в разговор с каждым; такую беседу она очень любила. Она знала всех, так как несколько десятков лет сидела под стенами обители, и не было никого, кто не смеялся бы ее шуткам, кто не ответил бы на ее приветствие. На людях она всегда была неизменно весела. Однако, говорили, что когда она оставалась одна и думала, что ее никто не видит, то сидела грустной и даже иногда плакала; но как только на нее обращали внимание, то она тотчас затягивала песенку и начинала смеяться, как всегда.

— А с тобой, Костуха, что будет? — спросил Янаш Венгерец, когда она подошла к нему. — Может быть, и ты поможешь носить нам ядра и пули?

— Посмотрим, — ответила она, кланяясь ему низко, но насмешливо. — Не хочется мне покидать моих палат, и если даже придет войско шведского хана, я останусь, и буду сидеть под стенами, как сидела.

— Ну, а пули?

— Меня они не возьмут! Хо! Хо! Видите, у меня кожа твердая и кости не мягкие! Буду собирать их, как орехи, и относить к вам, чтобы не было недостатка в них в монастыре.

— Хе! Так и ты думаешь, что шведы осмеливаются напасть на монастырь?

— Ясно, как день, и я ждала этого, как коршун дождя. Вот будет переполох! Бух! Бух! Колокола свое, пушки свое, вы, господа, свое, ай, ай, ну и музыка, даже приятно. Прямо бал! А наша Пресвятая Дева станет сверху в облаках и как махнет белой ручкой, так шведы и исчезнут — как выметет.

— Хвала Богу! Ты хорошо нам пророчишь!

— Кому хорошо, кому и плохо! — тихо прошептала Костуха.

— Ну, а что же? — спросил Янаш со взглядом полушутливым-полубеспокойным.

— А так что тебя, дорогой Янаш, пуля не минует!

— Смотрите, какой пророк выискался в этом оборвыше.

— Ха! Ха! — засмеялась Костуха. — А как испугался, как побледнел!

— Я? Я? — ответил Венгерец, выпрямляясь и презрительно сплевывая в сторону. — Недоставало мне еще, чтобы я бабьи пророчества слушал.

— Любезный Венгерец, поисповедуйся заранее, иначе тебя святой Петр не пустит на пиво к Аврааму, — а говорят, это пиво вкуснее варецкого.

Говоря это, Костуха начала хохотать и скакать перед Венгерцем, выделывая странные круги, посылая ему воздушные поцелуи, кланяясь и хихикая. Янаш опустил голову, как бы не обращая внимания, но, видимо, смутился. Нищенка отошла от него к какому-то парню, вертевшему мушкет с боязнью и неловкостью; подошла к нему, поклонилась и начала его муштровать. Парень, удивленный таким поведением старухи, широко открыл рот, а Констанция, смеясь над глупостью парня, стала его быстро учить стрельбе и военному делу.

— Разве ты не знаешь, — грозно начала она, — что я полковник полка босяков… Ружье на плечо… да не так, как держишь ты цеп! Слышишь? Заряжай! Целься! Пали! И помни, мой сердечный, как будешь стрелять в шведа, то никогда не меть в грудь, так как у него грудь медная, плечи железные, а лоб каменный; а всегда меть в отвислое брюхо, в кишки, тогда его наверняка свалишь, так как у него вся жизнь в брюхе. У шведа, чтобы ты знал, мой милый, руки соломенные. Когда захочет бить, попадись ему только, ничего и не почувствуешь.

Между тем к ним подошел ксендз Мелецкий, а нищенка вежливо отступила, все еще смеясь, и приветствовала новопришедшего:

— Я только полковник, а это вот гетман, смотри же, мужичок, поклонись ему, как вождю.

— Ай, старуха, старуха! Тебе все еще шутки.

— Правда, отче! Принялись они за меня, как пиявки, и выпускать не хотят. Что ж делать, пойду дальше! Бью челом, пан гетман, пойду дальше осматривать войско ваше.

И, вертя палкой, как мушкетом, она отправилась во двор к съезжавшейся шляхте.

— Слуга ясновельможного пана! — обратилась она, отвешивая низкий поклон лысому шляхтичу, который приехал на повозке и никогда не слышал подобного титула даже у себя от своих слуг.

— Подожди, моя дорогая, подожди, — ответил прибывший, — кошель еще запакован: я тебе милостыню дам потом.

— Покорно благодарю ясновельможного пана, десять лет буду молиться за него.

Говоря это, поскакала она к воротам, задевая по дороге каждого то словом, то прикосновением руки, то поклонами, — вышла на мост и исчезла.

VI

Как прибывают Чарнецкий, а за ним Замойский, и как любезно принимает Кордецкий этих рыцарей

В этот самый момент богатый поезд въезжал в монастырский Двор. Это были лошади и люди пана Петра Чарнецкого, который давно уже объявил приору, что когда придет опасность, он не замедлит явиться в Ченстохов; он сдержал свое слово и с порядочной свитой и необходимыми для нее припасами прибыл в монастырь.

Это был достойный брат великого Стефана. То же самое мужество, та же самая рассудительность и простота обращения: с шляхтой и простым народом мягкий и ласковый, добрый брат и отец, с магнатами часто запальчивый, слишком сдержанный и высоко державший голову. Наконец, прежде всего воин и, как воин, охотно рискующий собственной кровью, не заботясь о завтрашнем дне. Веселый даже в бою, любящий труд и скучающий в бездействии. Набожный душой, общительный, хороший товарищ и друг, он даже приятным лицом своим походил на своего брата, киевского каштеляна; только слишком рано облысел, что придавало ему почтенный вид, бороду же он брил. Одет он был в серый кунтуш и шелковый малиновый жупан; старинная и испытанная в бою сабля висела на кожаном ремне, застегнутом пряжкою; на голове у него была кожаная шапка, богато расшитая, такая, какую надевали под шлем, так что на нее только оставалось надеть железо, застегнуть панцирь, — и готов в бой. Сам он ехал верхом, за ним несколько слуг, повозки, покрытые шкурами, по четыре и по пяти лошадей в каждой везли необходимые припасы, какие нашлись дома и могли бы пригодиться в Ченстохове. Как только ксендзы и родной брат Петра, ксендз Людвиг Чарнецкий, увидели его, сейчас же поспешили с приветствием навстречу гостю. Ксендз Мелецкий очутился ближе всех к приехавшему.

— А вот и я! — сказал весело, слезая с лошади и снимая шапку пан Петр. — Каким видите, таким и принимайте! Мы привезли немного, что могли, по все это ваше. От всего сердца прихожу разделить с вами судьбу, какую Бог пошлет, добрую или злую. Со мной немного слуг, способных владеть ружьем, да несколько возов разной разности — вот и все.

— Бог вознаградит вас за вашу помощь и сострадание к бедным монахам, которые вы приносите святому месту, — сказал с поклоном отец Мелецкий. — Одно мужественное сердце и две дельных руки — большая прибыль!

— Укажите мне какой-нибудь угол для меня и моих людей, — прервал его, обнимая брата, пан Чарнецкий, — а я тем временем поспешу приветствовать нашего гетмана.