Читаем без скачивания Ровесники Октября - Любовь Кабо

2. МИТЬКА МЫТИЩИН

А Митя Мытищин все знал, конечно. Собственный отец у него уже вот где стоял: очень тяжелый был у отца характер. И Митька никак не мог понять, чего, собственно, отец от него хочет: больную мать жалеет вроде, не очень придирается, сестренке Лариске прощает все, Лариска у него любимица, а Митьку за всякую шалость жучит почем зря. Митька прямо озлоблялся от этого. И конечно, в школе ему было лучше, чем дома. Тоже не всегда. Во втором и третьем классе его очень учительница не любила, вредная такая была, седая, красноносая, Каролина Карловна. И дура, даже удивительно, как Клавдюша такую терпела, наверное, не знала про нее всего. Каролина велела девочкам завести альбомы: "Соня - роза. Соня - цвет. Соня - розовый букет. Соня лента голубая. Соня - кукла из Шанхая..." Соня была самая послушная в классе, потому и альбом у нее был самый лучший. А Митька взял у Сони хваленый ее альбом с переводными картинками на каждой странице и под самой красивой картинкой - старинный замок и перед ним лебеди на пруду, - под самой красивой картинкой написал: "Это все чипуха. Мытищин". И что-то нагрубил Каролине, когда та принялась его за это ругать. И тогда Каролина схватила его за плечи и начала трясти и раза два стукнула головой о стенку. Больно не было, только обидно очень. Митька запомнил это, он еще никому ничего не забывал. А в четвертом классе появилась золотоволосая Нина Константиновна, добрая и веселая и такая красивая, что глаз не отведешь. Ребята на уроках каждое ее слово как сказку слушали. И Митька со стыдом писал во всех тетрадках,, на промокашках везде: "Н. К", - и очень приходилось потом пачкать, чтоб не видно было, что написано. И Нина Константиновна расстраивалась, что в его тетрадках такая грязь. А Митька очень старался. Он даже грубил иногда, потому что ему стыдно было, как он старается. И на всех собраниях отмечали, какой он старательный и способный. Они тогда месяца два, что ли, одну тему проходили - "небо", и на уроках русского, и на арифметике, по всем предметам - только "небо"! И Митя работал в бригаде "Планеты". А в конце темы Нина Константиновна собрала родителей, и Митька от лица всей своей бригады делал доклад о планетах. Ребята подготовили красивые таблицы из цветной бумаги, Митька с указочкой от одной таблицы к другой похаживал, - i?aiu хороший, говорят, получился доклад. Отец на собрании сидел притихший, на Митьку странно так глядел, исподлобья. А когда все кончилось и родители, довольные. окружили Нину Константиновну, он протиснулся вперед и дольше всех, с чувством, тряс ее руку: - Спасибо вам большое от трудящегося человека!.. Митька никогда еще своего отца таким не видел. Нина Константиновна улыбнулась: - Мы здесь все трудящиеся. А потом был пятый класс. Уже не стало Нины Константиновны. Стало много учителей сразу - и все разные: были хорошие, вроде Евгения Львовича и Натальи Борисовны, а ведь были и плохие. Но отец никак не желал считаться с тем, что учителя, в общем-то, разные, и что в классе вечная буза, никак не сосредоточишься, и что Митька вовсе не такой способный, есть и способнее, он и так старается изо всех сил. Отца после того доклада о планетах ни в чем нельзя было убедить. И Митька ужасно нервничал. Потому что хорошо некоторым, они с воздуха, что ли, все хватают... Тот же Ишка Остоженский. В нулевом и первом классе Митька его за руку в школу водил, его Ишкины родители об этом по-соседски просили. Ишка пухлый был и неповоротливый, и рассеянный - за него вечно боялись, что он под трамвай попадет. За Митьку никогда никто не боялся. А сейчас Ишка вон какой стал! И между прочим, дурака валяет не меньше всех остальных в классе, а спросит учитель - пожалуйста! - Остоженский, оказывается, все слышал, все знает. Или Костька Филиппов, его дружок, гениальный математик. Или Серега Сажин. Всех этих зазнаек Митька терпеть не мог. Еще он очень девчонок невзлюбил в последнее время: пискухи! Сами так в глаза и лезут с этими своими "буферами", а притиснешь какую-нибудь или руки вывернешь, - сразу и обида, и слезы, и противный Митька, и не знаю какой. Нравилась ему, пожалуй, только Надька Драченова. Он иногда бросал ей грубо: "Ты бы причесалась, что ли", потому что волосы у Надьки просто необыкновенные были: когда она причешется, ложились крутой золотой волной. Надька об этом забывала как-то, ходила раскосмаченная, не на что взглянуть. E Митька в глаза называл ее "коровой". Вот как Нине Константиновне грубил когда-то, так и Надьку "коровой" называл - со стыда. А Надька не обижалась. Надька была совершенно уверена в том, что все равно она мальчишкам нравится, и пусть позлятся, подумаешь, корова так корова. А в шестом классе пришла Клавдюша и всех разбила на бригады, И в классе все сели бригадами. Митьке очень повезло, потому что он попал с Надюшкой в одну бригаду и на уроках сидел сзади нее и все приставал к подружке ее тоже ничего, между прочим, - к Тосе Жуковой. Тоська все удивлялась: "Ненормальный какой-то". А Митьке одно было нужно - чтоб Надька обернулась и сказала: "Ну что ты к ней пристаешь?" - и двинула бы его, что ли, как следует. Надька запросто могла двинуть, силушкой бог не обидел, ее только довести надо. А учиться сразу стало легче: один за всех, все за одного. Митька взялся за всю бригаду отвечать биологию. Он вообще-то конником мечтал стать, красным командиром, но биология ему как раз давалась. И после уроков Митька оставлял свою бригаду, потому что он, кроме всего прочего, был бригадиром, - недаром у него "организаторские способности" отмечали. Оставлял, чтоб объяснить бригаде расположение органов и устройство скелета. Говорят, он очень хорошо про скелет объяснял. Он так насобачился по этому скелету, что его даже из других бригад просили рассказать. Даже Костина бригада просила иногда. Вот тут и подумаешь! Подумаешь, что приятнее - просто ли загнать Филиппа в угол и со смехом смотреть, как он драгоценную свою голову руками прикрывает, гений дерьмовый, - или так, как сейчас, столпятся все вокруг скелета, и Филипп, и Ишка Остоженский, и Сажин, а Митька им всем про скелет рассказывает. Слушают, ничего, даже записывают за Митькой что-то такое. Очень Митька полюбил оставлять свою бригаду. Мальчишки из других бригад топчутся, медлят, Виду не показывают, что, между прочим, Надюшку ждут. А Митька оставит свою бригаду - все, его власть! Надька без его разрешения и двинуться-то не смеет. И провожает ее в конце концов он. То есть не то чтобы провожает, если по-честному, - просто она раньше его сворачивает с Калязинской в один из тупиков. Но получается все-таки, что он ее вроде бы проводил.

3. ЧУДО ТРИДЦАТОГО ГОДА

Он был, конечно, чудак, Сажица. Словно не было ему додано простых человечьих чувств. Но то, что он знал, - он знал; в этом можно было на него положиться. И сейчас именно он был в центре внимания. Они шли, четверо мальчишек, по улице, то и дело поглядывая на серое осеннее небо, потому что на Центральный аэродром они после шести уроков уже опоздали, наверное, а знаменитый германский цеппелин должен был появиться над городом с минуты на минуту. Неразговорчивый обычно Сажин сейчас говорил охотно и много, слегка улыбаясь, потому что ему очень приятно было все это знать и об этом рассказывать: о том, чем в принципе отличается наш дирижабль "Комсомольская правда", на той неделе поднявшийся над столицей и продержавшийся в воздухе чуть более часа, от этого гиганта, не далее как в прошлом году облетевшего земной шар, а сейчас пролетающего рейсом Берлин Москва и обратно. - Подумаешь, вокруг земли облетел, - не сдавался Жорка Эпштейн. - С посадками-то! - Жорка терпеть не мог, когда родной его Советский Союз уступал кому бы то ни было первенство. - Главное - в воздух подняться, правда, Ишенция? Остальное - буза. - И Северный полюс - буза? - сердился Сережа Сажин. - Амундсен над Северным полюсом - это тоже буза? Сажин тоже не любил, чтоб Советский Союз кому бы то ни было и в чем бы то ни было уступал, но техника есть техника, против этого не попрешь, перед техникой Сергей Сажин снимал, так сказать, шляпу. И если Европа нас обогнала, так он полагал, нужно говорить, что обогнала, а не валять дурака. - А то еще Нобиле был! - неопределенно сказал Ишка Остоженский. I?inoi так сказал, чтоб позлить Сажицу, и Жорка даже хохотнул от удовольствия, потому что неудача Нобиле была у всех на памяти, и московских школьников восхищал, конечно, не империалист Нобиле, но наш героический ледокол "Красин", спасший погибавший нобилевский экипаж. Сажин огорченно воскликнул: - А вы как думали?.. На Север летать - это шутка, да? Шутка?.. Ишка шел рядом с Сажицей с выражением насмешливого превосходства, тем более отчетливым, что о современном дирижаблестроении он ничего не читал и не знал, в общем-то. И за Сажицей увязался сегодня не потому, что так уж его все это интересовало, - увлекло его то неяркое воодушевление, которое с утра светилось в худом, суховатом Сережкином лице. Очень он был любопытен Ишке, Сергей Сажин, как, впрочем, любопытны были ему все на свете люди, и симпатичен, что ли, с этой своей сухостью и категоричностью, за которой умница Игорь без труда прочитывал то, что не мог бы еще объяснить словами: хорошо замаскированную душевную уязвимость. Вот и Филиппов принужденно тащился за всеми вовсе не из-за цеппелина, хотя и цеппелин его, в общем-то, интересовал. Но цеппелин можно было увидеть и из окна читальни, а Костю в читальне имени Каляева ждала интереснейшая книга, на которую он невзначай натолкнулся, - "Опыты" Монтеня; тот самый выдающийся ученый, посрамляющий Митьку Мытищина и других, должен был прочесть многое за пределами школьной программы! И вот Костя молчаливо тащился сейчас за товарищами, потому что так случилось, потому что ребята, разговор, - Костя и сам не понимал, как остро во всем этом нуждался. К тому же то не слишком многое, что Сажица знал, знал он действительно неплохо: жесткая конструкция, мягкая, полужесткая, работы Циолковского, шар Монгольфье... - И все-таки непрактично, по-моему, - все с той же улыбкой превосходства, но вовсе не уверенно сказал Игорь. - Такая громадина - один ангар чего стоит! - Эллинг! - ревниво поправил Сажин. - То ли дело ракета - вжик! - вставил и Жорка Эпштейн, но на Жорку даже не оглянулся никто, потому что ничего он про ракеты не знал, так, трепался. Про ракеты опять-таки кто мог рассказать? Сажин. Мальчики шли, размахивая школьными сумками, по узловатой, тесной Лесной. Трамвай гремел по рельсам, оглушительно лязгал, пугал ломовых лошадей, возчики с руганью отжимали хрипящих лошадей к тротуару. По краю тротуара, отрешенный от всей этой ругани и суеты, шел, словно прогуливаясь, малорослый, черный до глаз человек, лениво постегивал кобыленку, весело кричал, ворочая белками: "А вот - углей!" - перекрикивал и лязганье трамвая, и тарахтенье телег по булыжнику. Он и не думал, конечно, черный этот, что сейчас над ним i?ieaoeo чудо тридцатого года, воздушный гигант, цеппелин!.. Лесная кончилась, уперлась в первую Тверскую-Ямскую. Трамваи с Лесной поворачивали вправо и, словно подбираясь всем телом, оглушительно звеня, устремлялись под Триумфальную арку; так крокетный шар на просторной, казалось бы. площадке направляется игроком в наиболее труднопроходимое место. Горбатая площадь за Триумфальной аркой, мощенная булыжником, исчерченная рельсами, была совершенно безлюдна, только по краям ее, как пена у портового причала, вскипала под стенами Александровского вокзала толпа: лютые мешочники, крикливые молочницы со своими бидонами, суетливый командировочный люд. Через толпу от пригородной платформы протискивались в тусклых своих лохмотьях цыгане, погромыхивая бубном, вели в поводу ко многому притерпевшегося, виляющего пыльным задом медведя. В толпе запоздало шарахались от медведя, испуганно ругались: - Сдурели! Куда прете на людей? Все-таки медведь, не собака... Вот и эти, вокзальные, ничего не знали про цеппелин!,. Рявкая клаксонами, прошли два правительственных лимузина - оба в направлении Центрального аэродрома. - Ничего не увидим! - заволновался Сажин. - Пошли на мост! На мосту людей тоже было немало, но они были другие, чем на площади, интеллигентно выжидающие, молчаливые, - все те, кто отчаялся вовремя добраться до Центрального аэродрома. Все они задвигались - почти сразу, - стали собираться кучками, показывать друг другу куда-то вперед и вверх. Ребята замерли: вот оно! Как изображение проступает на пластинке, в мутном небе, как в проявителе, отчетливо и быстро проступили очертания громадного воздушного корабля. Он шел прямо на них, шел бесшумно, стремительно, сильным, скользящим движением, словно рассекая грудью невидимые волны. И вдруг, словно только того и ждал, пока кто-то из гондолы разглядит остолбеневших наших мальчишек, словно только для них одних, стал поворачиваться, медлительно, горделиво, повернулся всем своим сигарообразным телом, серый на сером, жемчужно поблескивающий, видный весь - до опознавательных знаков на борту: черные цифры и какие-то немецкие буквы. И все, кто был на мосту, замахали руками, закричали "ура". И мальчишки из Первой опытной тоже замахали руками и тоже закричали "ура" - не слишком громко, чтоб в общем шуме могли затеряться отдельные голоса. И Ишка даже не закричал поэтому, а просто сказал: - Ура! Да здравствует двадцатый век!.. И усмехнулся - на тот случай, если слова его прозвучат по-мальчишески неуместно и глупо: достоинством своим по молодости лет Игорь дорожил больше, чем прямым и непосредственным изъявлением чувства.