Читаем без скачивания Загадка третьей мили - Колин Декстер

— Просто завидую. Но вообще в жизни существует множество более важных вещей, чем первое место в университете.

— Например?

Морс в течение нескольких секунд обдумывал этот вопрос и, наконец, покачал головой:

— Ну, не знаю...

— Скажу вам больше! Для нас, похоже, действительно нет ничего более важного. Мы, скорее всего, предложим ей место ассистента в нашем колледже.

— Вы хотите сказать, что она уже знает об этом?

Ректор деликатно откашлялся:

— Морс, вы не должны забывать, что я... э-э-э... не имею права говорить обо всем этом. Обычно я очень осторожен в этих вопросах.

— Может, это из-за того, что мы немного выпили? — сказал Морс, многозначительно разглядывая свой пустой стакан.

— Повторим? — спросил ректор. — В той же пропорции?

— Пожалуй, можно побольше джина.

Морс взял еще одну сигарету, в то время как ректор снова наполнял стаканы.

— Я думаю, она выберет кого-нибудь подходящего из студентов старших курсов, — задумчиво произнес Морс.

— Или из преподавателей!

— Вы ведь, кажется, никогда не были женаты, господин ректор?

— Так же как и вы.

Они выпили еще и в течение некоторого времени сидели молча. Потом Морс вдруг спросил:

— У нее есть мать?

— У Джейн Саммерс, вы имеете в виду?

— Вы прежде не называли ее фамилию.

— Странный вопрос. Я не знаю. Думаю, есть. Ей всего... Сколько же ей?.. Ну, двадцать два, может, двадцать три года. А почему вы спрашиваете?

Но Морс уже не слышал его вопроса.

Там, внизу, во дворе, было гораздо легче отогнать печальные образы прошлого. Но здесь? Здесь это было значительно труднее! Он снова погрузился в воспоминания о тех днях, которые пережил здесь, в Оксфорде, и ему показалось, что прямо в джин скатилась его скупая мужская слеза...

— Но вы меня не слушаете? — донесся до его слуха голос ректора.

— Простите, — отозвался Морс.

— Похоже, вас не слишком интересует, что я говорю.

— Простите! Это, наверное, алкоголь, — сказал Морс, поднимая свой опустевший стакан.

— Я бы хотел, чтобы вы немного помогли мне, я имею в виду, как профессионал. Видите ли, я, по всей вероятности, уеду в эти выходные на какое-то время, и в связи с этим я хотел попросить вас кое-что выяснить.

— Вы уезжаете на несколько недель?

— Точно еще не могу вам сказать. Но если бы вы могли в мое отсутствие проконтролировать... Одним словом, тогда я уехал бы со спокойной душой.

— А что именно я должен проконтролировать?

— Да как вам сказать... Речь идет о нашем преподавателе Брауни-Смите, вернее, о его исчезновении. Можно сказать, что он самый педантичный и ответственный преподаватель во всем университете. Все получилось как-то странно, все это так не похоже на него! Он никого заранее не предупредил... Потом в привратницкой обнаружили вот эту записку. Никаких извинений за свое отсутствие. Ни слова о тех двух студентах, с которыми он договорился о встрече.

— Записка у вас?

Ректор вынул сложенный вчетверо листок бумаги из кармана своего серого пиджака и протянул Морсу. Там было написано:

Пожалуйста, сохраните всю почту, которая придет на мое имя. Меня не будет в течение нескольких дней — совершенно внезапно появились неотложеные дела. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы прислуга продолжала выполнять свои обязанности, то есть вытирала в комнатах пыль, а также сдала белье в прачечную. Сообщите в столовую, чтобы питание на меня не отпускали до последующих моих распоряжений.

Морс почувствовал дрожь в жилах, прочитав эту короткую, отпечатанную на машинке записку, по вслух ничего не сказал.

— Видите ли, — произнес ректор, — я думаю, что это писал не он.

— Не он?

— Вот именно.

— Когда дежурный в привратницкой обнаружил эту записку?

— В понедельник утром, то есть позавчера.

— А когда Брауни-Смита видели здесь в последний раз?

— В прошлую пятницу, утром. Он как раз выходил из колледжа примерно в четверть девятого, чтобы успеть на лондонский поезд. Один из наших преподавателей видел его на станции.

— Эта записка пришла по почте?

— Нет. Дежурный сказал, что ее просто оставили в привратницкой.

— А почему вы так уверены, что это писал не он?

— Он просто не мог написать такое. Я знаю его двадцать с лишним лет. Практически нет другого такого человека, кроме, может быть, Хаусмана, который был бы столь нетерпим к любым нарушениям правил английского языка. У него была какая-то, я бы сказал, почти параноидальная озабоченность этой стороной дела. Он, как правило, всегда сам вел протоколы всех заседаний колледжа и был так педантичен при проверке отпечатанного протокола, что какая-нибудь запятая, поставленная не там, где надо, навлекала его неудержимый гнев на секретаря колледжа.

Морс снова посмотрел на записку.

—Хм.

— Кажется, это не произвело на вас большого впечатления.

— О нет. Напротив. Я думаю, что вы правы.

— Правда?

— Как вы думаете, может, у него есть где-нибудь милашка?

— У него никогда не было «милашек», как вы выразились.

— А Джейн Саммерс на месте?

Ректор от души рассмеялся:

— Я видел ее сегодня утром, Морс, если хотите знать.

— А вы сказали ей, что она заняла первое место?

На губах Морса заиграла тонкая улыбка, и ректор снопа пристально посмотрел на него.

— От вас ничего не скроешь! Но нег! Нет, я ничего ей не говорил. Впрочем, я намекнул ей, что, возможно, у нее будут основания, скажем... э э-э... более оптимистично смотреть... м-м-м... на свое будущее. Ну что же, пойдемте завтракать?

— Можно мне оставить это у себя? — Морс поднял в руке записку, ректор кивнул.

— В самом деле, я несколько озабочен. Так вы считаете, что я прав, Брауни-Смит не писал этой записки?

—Да, вы правы. Я думаю, что в конечном счете вы совершенно правы в отношении того, что печатал записку не он. Но он мог, разумеется, продиктовать ее кому-нибудь.

— Почему вы так думаете?

— Ну, видите ли, — ответил Морс, пока ректор запирал за ними дверь, — он был педантом в языке за много лет до того, как вы его узнали. Он был одним из моих самых взыскательных преподавателей. И уже тогда он относился к орфографическим ошибкам как к самому страшному греху. В то время это, конечно, не производило на нас особого впечатления, но тем не менее это повлияло на меня, я стал уважать его взгляды и продолжаю делать это до сих пор. Я никогда не позволяю своим секретарям допускать орфографические ошибки, в том случае, конечно, когда я могу это проверить.

— Никогда?

— Никогда, — ответил Морс, при этом его серо-голубые глаза были трезвыми и серьезными. — Но вы можете быть абсолютно уверены в одном, господин ректор. Брауни-Смит скорее бы умер, чем не проверил бы, как напечатано «неотложные».

— Но вы конечно же не думаете, вы ведь не думаете, что он мертв? — разволновался ректор.

— Конечно, нет! — ответил Морс, и двое старых друзей стали спускаться вниз по лестнице.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Среда, 16 июля

Морс уехал из Лонсдейла только в половине третьего, не преминув заглянуть в табачную лавку на Хай-Стрит, так что в свой офис в Кидлингоне он попал только к трем часам. Там в его отсутствие, казалось, ничего не произошло.

Уезжая из Лонсдейла, он пообещал ректору «проконтролировать ситуацию», хотя, но правде говоря, Морсу эти слова казались лишенными всякого смысла. Но, тем не менее, он пообещал ректору выяснить, не связан ли внезапный отъезд Брауни-Смита с какими-нибудь более серьезными обстоятельствами.

Морс пребывал в глубокой задумчивости — его охватило меланхолически сентиментальное настроение. И пока он сидел, воображение унесло его в те далекие, но очень значимые для его судьбы дни, когда он сам учился в Оксфорде...

После того как Морс отслужил свой срок в Национальном Королевском полку связи, он поступил в Сент-Джон-колледж. Первые два года, которые он провел здесь, были, пожалуй, самыми счастливыми и плодотворными годами в его жизни. Он отличался прилежанием — регулярно посещал лекции и работал над текстами, не жалея сил, демонстрируя отличные результаты в переводах с листа и написании сочинений. Поэтому никого не удивило, когда этот начитанный и интеллектуальный молодой человек занял первое место по отделению классических языков. В течение двух последующих лет, когда ему предстояло готовиться к завершающему экзамену на степень бакалавра по гуманитарным наукам, будущее представало перед ним столь же ясным, как солнечный день после розовой зари. И в немалой степени это происходило потому, что способности Морса идеально подходили для постижения истории, логики и философии.

Но совершенно неожиданно в середине третьего года обучения он встретил девушку, которая была воплощением его самых смелых мечтаний. Она училась в Лестерском университете, где получила массу восторженных отзывов о своей работе, и теперь претендовала на степень доктора философии в Оксфорде, рассчитывая продолжить свое образование в колледже Сент-Хилда. В первом семестре ее поселили очень далеко от колледжа, и она чувствовала себя несчастной среди диванов, набитых конским волосом, и мрачной темно-коричневой мебели. Как только появилась возможность, она перебралась в более скромную, но приличную и светлую квартирку в доме номер 22 на Сент-Джон-Стрит. Ее перевод состоялся в самом начале зимнего семестра. На новом месте она чувствовала себя вполне счастливой, тем более что здесь она оказалась в самой гуще университетской жизни и совсем недалеко от библиотеки «Бодли», где она проводила так много времени. Жизнь казалась ей прекрасной.