Читаем без скачивания Не любо - не слушай - Наталья Арбузова

Утром на работе узнал: мне поручено очень важное дело, требующее именно моего, а не чьего-либо участия. Как же Ольга Зайцева? – Ею уже занимается Юра Пустырин (из кого угодно что угодно выбьет). Думал вчера пожертвовать этой фигурой? ОН услыхал – и вот пожалуйста. Вечером пошел не к себе, а в полуподвал. Кружил по переулкам – дверцы в темноте не нашел… утром при свете тоже. Позвонил на Новослободскую. Грубый женский голос ответил: Глеба отвезли в Ганнушкина с приступом белой горячки. Пошел в приемный день – не пустили: пациент в плохом состоянье. Когда меня вторично прижал к стене автомобиль, спасительная дверца оказалась под боком и отворилась – в иную реальность.

MEMORY

Таки они оба бандиты, Белоцерковский и Старосельский. Прихожу к Старосельскому – дальше прихожей не пускает. А из комнаты в туалет шмыг… Зяма Иванов по матери… вот кто за него переводит довольно таки грамотным языком! а я никак не мог вычислить. Зяма, хоть и спешил, сказал-таки вежливо: «Здравствуйте, Андрей Самойлыч! как Вы?» Я не стал ему подробно рассказывать, как я. Я таки плохо. Александр Израилевич Старосельский в слишком больших тапочках вынес мне из кабинета очередную работу. Спохватился: не достает трех листков. Пошел, шаркая, обратно. Тут из кухни со стаканом сырой воды выскочил молодой Витя Ройтман – еще один негр! Взял меня за пуговицу: «Сапожников, Вы разумный человек… я вот дал в литературку стихи… не взяли… послушайте.

Соловей сказал мне: Вить,

Я гнездо надумал вить.

Я ответил: Соловей,

Дело жизненное, вей!»

Вышедшая в коридор моложавая теща Старосельского Анна Иванна придралась: «Вообще-то здесь, в России, говорят не дело жизненное, а дело житейское». Из-за двери появился Старосельский и конфликта не допустил: «В стихах можно». Ему видней. Анна Иванна удалилась в кухню, Витя Ройтман поплелся к компьютеру, я топтался на плетеном половичке – ждал, не даст ли Старосельский обещанных денег. Вместо денег тот заговорил о тезке своем Александре Израилевиче Белоцерковском, не спеша и с умыслом. «Понимаете, Андрей Самойлыч, Белоцерковский обещает больший процент и в конце концов не заплатит совсем… замотает… разбойник с большой дороги! Вы же знаете: банк, сулящий сверхприбыль – не банк, а финансовая пирамида». В животе у меня заурчало. С тех пор как его человеческое величество Стефан Семеныч Пломбум улетел в Америку выручать из очередной беды юную жену Ксению – таки голодно. Слышу из-за океана – они надо мной смеются в два голоса: «Ноутбук! выражайся поаккуратней». Ноутбуком меня прозвали за обалденную память… таки могу в цирке выступать… надеюсь, до этого не дойдет. Западный ветер доносит бархатный голос Стивы Пломбума: «Ноутбук! ты же культурный еврей! приемыш великой русской литературы! потрудись думать на дистиллированном русском». Стивочка, у меня слишком живая память… я словно вчера из детства! помню любую щель в заборах родного местечка. Кстати, у обоих Александров Израилевичей память таки есть. Как они умудряются забыть про деньги – не понимаю. Иметь память невыгодно… без нее удобней.

ОН МНЕ СКАЗАЛ – СЫМАЙ РУБАХУ… ЗАДРАЛ ЕЕ, ПРИСТАВИЛ ЗАТОЧКУ К ЖИВОТУ. Я СТАЛ ПУТАТЬСЯ В РУКАВАХ – ОН РВАНУЛ НЕ РУКАВ, А РУКУ. В ГЛАЗАХ ПОТЕМНЕЛО, А КОГДА ПРОЯСНИЛОСЬ…

«Что Вы жмуритесь, Андрей Самойлыч? Вы о многом не догадываетесь. Недавно мне довелось работать в архивах ФСБ… понадобились некоторые факты… консультировал автора из штатов, которого в последнее время перевожу. Итак, вот выдержки из доноса Белоцерковского на Вас… шестьдесят шестой год… как раз тогда. А. С. Сапожников явился инициатором сбора подписей в защиту Синявского и Даниэля, оказывал давление на студентов литинститута им. А.М.Горького. Узнаете? зачитывали Вам?

НЕ ЗАЧИТЫВАЛИ, СУНУЛИ ПОД НОС, ВЕЛЕЛИ ЗАЧИТАТЬ ВСЛУХ. ОЧКИ НАКАНУНЕ РАЗБИЛИ В КАМЕРЕ ВМЕСТЕ С НОСОМ. Я ПОДНОСИЛ ДОНОС К НОСУ И СНОВА ОТОДВИГАЛ ПОД ЛАМПУ. ПРОЧЕЛ ИМЕННО ЭТИ ФРАЗЫ, ПОТОМ ЗАРЯБИЛО В ГЛАЗАХ. НО ПОДПИСЬ БЫЛА ОТРЕЗАНА – ЭТО УСПЕЛ РАЗГЛЯДЕТЬ. КОНЕЦ ДОНОСА – САМЫЙ ОПАСНЫЙ, ТЯНУЩИЙ НА ТРИ ГОДА – УЖЕ ЗАЧИТЫВАЛИ ОНИ, НАПРАВИВ СВЕТ МНЕ В ЛИЦО. ТАМ БЫЛО СЛОВО «ВАЛЮТА», И ВСЁ БУДТО НЕ ПРО МЕНЯ, А ПРО КОГО ДРУГОГО.

«Извините, Александр Израилевич, - заерзал я по притолоке взмокшей спиной, - пойду работать… срочно ведь». Были кода-то на ты, потом забылось, затерлось. Сейчас он поморщился, но кивнул, и я пошел к Белоцерковскому, где мне таки светили деньги за полгода назад сделанный перевод. Пломбум далёко, а есть надо. О, как я голодал без презентаций!

Белоцерковский меня в квартиру не впустил, вышел на лестницу в теплых тапочках. Денег не дал, пообещал в четверг – после дождичка. О доносе я не думал – думал, где раздобыть. Он сам заговорил, напирая на теперешнее холодное Вы. «Вы представьте себе… мой ученик (читай: мой негр) работал в архивах ФСБ – для своей новой книги… no fiction… это модно. Так он наткнулся на донос Старосельского. Да, да, донос – на Вас… писано в шестьдесят шестом. Наткнувшись, заучил фразу на вынос. Слушайте сюда. А.С.Сапожников записывает на магнитофон передачи радиостанции «Немецкая волна» и систематически прокручивает студентам литинститута им. А.М.Горького на дому у своего однокурсника С.С. Пломбума. Узнали? Вас там ознакомили?»

ДА, ОЗНАКОМИЛИ, ЗАЧИТАЛИ – ОТ НЕРВНОГО НАПРЯЖЕНЬЯ ОН СОВСЕМ ОСЛЕП. НЕДЕЛЮ НЕ СПАВШИЙ, НЕБРИТЫЙ, ЗАПОМНИЛ ВСЁ ДОСЛОВНО В НАДЕЖДЕ ОПРОВЕРГНУТЬ, ЗАДАВИТЬ ИХ СВОЕЙ ФЕНОМЕНАЛЬНОЙ ПАМЯТЬЮ. ЗНАЛ НАИЗУСТЬ ВСЁ, ЧТО БЫЛО НА ПЛЕНКЕ В ТОТ ЕДИНСТВЕННЫЙ РАЗ, КОГДА ПРИШЕЛ К ПЛОМБУМУ С МАГНИТОФОНОМ. ТОЛЬКО ОКУДЖАВА И СТИХИ САМОГО ПЛОМБУМА. СТАЛ ПЕТЬ СЛЕДОВАТЕЛЮ, ТОРОПЯСЬ И ФАЛЬШИВЯ. ОТСТАВИТЬ – БЫЛА КОМАНДА.

«Кстати, Андрей Самойлыч, раз Вы сейчас в затруднительном положенье, не возьмете ли еще один перевод? правда, очень дешево, но курочка по зернышку клюет, а сыта бывает». Я таки взял – на грабительских условиях. Подобрал на задворках рынка у Киевского вокзала горсть подгнивших бананов и съел на ходу. Едва вошел к себе домой – позвонил Пломбум. Сказал: держись, Ноутбук, мы с Ксюшей прилетаем в четверг. Будь благословен холодный четверг в начале августа, хмурый, хоть и без дождя.

Ввалились ко мне – обросший диким волосом Пломбум и на себя не похожая Ксения: похудевшая, с новой трагической складкою рта, в зеркальных очках, и – курит. Но через два-три часа нам вернули радость обратно. Я срезал портняжными ножницами седые космы Пломбума, Ксения сняла свои дурацкие очки и заулыбалась. Осталась-таки ее новая худоба, но оба они лопали за обе щёки принесённую мною на ихние деньги еду. Таки пройдет и худоба, как всё проходит.

НОУТБУКОВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО, МЫ ЕГО ЗВАЛИ «СОРОКИН». ПЛЕНКУ С МАГНИТОФОНА «ЯУЗА» У НЕГО ИЗЪЯЛИ ПРИ ОБЫСКЕ, НО МОИ СТИХИ ОН И ТАК ПОМНИЛ. У МЕНЯ БЕЗ МЕНЯ РЫЛИСЬ ПЕРЕД ПОСАДКОЙ В ПСИХУШКУ… СОСЕДИ ПОБОЯЛИСЬ ВЫЙТИ. ТЕРАДИ ЗАБРАЛИ. ВЕРНУЛИСЬ МЫ ОБА – ОН ДАЖЕ РАНЬШЕ, А ПАМЯТЬ ДОЛГО НЕ ВОЗВРАЩАЛАСЬ. ОН ДО СИХ ПОР ВОССТАНАВЛИВАЕТ, ЧТО Я ТОГДА ПИСАЛ. ЕЩЕ НЕМНОГО, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ, ГОВОРИТ… СКОРО ОТДАМ.

Они живут у меня, не показываясь Стивенсону, Стивиному сыну от первого брака – с Эстер Смородинской. Будто и не приезжали. Пломбум тих и ласков, Ксения подчеркнуто весела. А я таки больше не могу пойти ни к Белоцерковскому, ни к Старосельскому. Как соберусь – становится страшно, и ноги нейдут. Пломбум таки достал мне другую работу, чтоб я не комплексовал. Ему пара пустяков, у него вся англоязычная литература в кармане. По ночам мне снится общая камера - ожиданье суда. Я так кричу, когда меня бьют, что Ксения села однажды на край моей кровати и говорит: «Ноутбук, выкладывай всё». Притащился Пломбум в пижаме, и я рассказал как есть. Ксения промолчала, однако на другой день вечером принесла выписку из моего следственного дела, заверенную печатью ФСБ. У нее удостоверенье какой-то международной правозащитной организации. Доносы, первые экземпляры, были с подписями, только шиворот-навыворот. Старосельский настучал про компанию подписей в защиту Синявского и Даниэля, он же наврал про валюту. Историю с магнитофоном и радиостанцией «Немецкая волна» сочинил Белоцерковский. Никто из них и ихних негров в архив не заглядывал. Таки они вспомнили фразы каждый из своего доноса. Мы сидели втроем на моей кровати, накрывшись одним пледом. Пломбум объяснял Ксении, что в тоталитарном обществе идет отбор наоборот – противоестественный отбор. Всякий, кто родился удачней, способней окружающих, рано или поздно вызовет зависть и таки схлопочет донос. Пломбум оставил мне большой перевод с хорошим авансом, и они улетели в Англию – диккенсовская пара. Его таки пригласили в Оксфорд читать семантические основы англо-русского перевода. И ей что-то нашли на подхвате. И я остался один like a motherless child.

МАТЬ ВЫХОДИЛА ЗА САРАЙ, СКЛАДЫВАЛА ПОД ФАРТУКОМ ПОЛНЫЕ РУКИ, КЛИКАЛА ИХ, БЛИЗНЕЦОВ МОЙШЕ И АРОНЧИКА: МИШИ, АНДРЮШИ, ИДЁМО НА СЮДА! НЕ ШЛИ, ПРЯТАЛИСЬ В БУРЬЯНЕ, РАЗЫГРЫВАЛИ СЕЛЬМАГ: ЩЕПКИ-СЕЛЕДКИ, КАМЕШКИ-ПРЯНИКИ. МАТЕРИ БЫЛО МНОГО, КАЗАЛОСЬ – ХВАТИТ НАВЕЧНО.