Читаем без скачивания Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет - Илья Стогоff

– И что же? – поинтересовался собеседник.

– Представьте, – удивлялся Николай Степанович, – она изменила первой!

Как и всем своим возлюбленным, Николай предложил Ахматовой руку и сердце с ходу – чуть ли не на следующий день после знакомства. Она посмеялась и отказала. После этого Анна уехала с родителями в Крым и ничего не слышала про Гумилева целый год. Потом они случайно встретились в Петербурге, и Николай тут же повторил предложение. Она опять отказала.

Своим поздним любовницам Николай Степанович любил рассказывать, что дважды пытался свести из-за нее счеты с жизнью. Это, разумеется, было чистой воды враньем. Но отношения их складывались действительно ох как непросто.

Предложение руки и сердца Гумилев делал ей то ли пять раз, то ли шесть. И на каждое получил отказ. Непонятно, что именно он в ней нашел. Красоткой Анна не была никогда. Живенькая, очень гибкая, но не более. И тем не менее пять лет подряд он вился вокруг нее, а она только смеялась. Эта тощая киевская девица с дурацкой челкой, переходящей прямо в неимоверной величины нос, откровенно смеялась над его признаниями, над его стихами, над его письмами, над его угрозами самоубийства – надо всем, что с ним, поэтом Гумилевым, связано.

Потом она опять уехала с родителями в свой Киев. И оттуда написала, наконец, что хочет его видеть. Он занял денег на билет у ростовщика (заложил мамино кольцо) и уже спустя два дня был у нее. Однако вместо согласия на брак услышал от Анны, что она наконец-то не невинна. Причем сказано это было с издевательским смехом. Вот, мол, хотела поделиться новостью и обсудить открывающиеся перспективы.

Николай чуть не терял сознание, а Анна, закатывая глаза, спрашивала у него, не знает ли он: действительно ли негры как-то особенно неутомимы в этом самом смысле? А то неподалеку тут сейчас гастролирует цирк, и там, говорят, есть один негр. Довольно смазливенький. Может, ей стоит попробовать закрутить интрижку с ним, что скажете, Николай Степанович?

Потом он, наконец, добился своего. Буквально силой заставил ее выйти за него замуж. И чуть ли не наутро после первой брачной ночи укатил в Эфиопию. Теперь пришла его очередь мстить. Беременность Анны была тяжелой, с токсикозом, бесконечной рвотой и неспособностью подняться с кровати. А он приходил домой под утро, в одежде падал на кровать, закуривал папиросу и лениво интересовался:

– Как насчет исполнения супружеского долга?

Ночь, когда у него родился сын, Николай провел в каком-то притоне с девицами. Утром, пахнущий перегаром, заехал поздравить Ахматову, но на ребенка даже не взглянул, а с женой разговаривал хамски. По большому счету, он просто не знал, как себя с ней вести. А она не знала, как вести себя с ним. Им бы хоть чуточку теплоты, хоть немного готовности к компромиссу – глядишь, брак и просуществовал бы хоть какое-то время. А так…

Сам Гумилев признавался:

– Спать мы перестали года через три после свадьбы. Я просто сломал зубы о ее украинское упрямство.

2

Когда они поженились, ему было двадцать четыре, а ей двадцать один. Когда разошлись, ему было двадцать семь, а ей двадцать четыре. Ему оставалось жить лет шесть, а ей – больше чем полстолетия.

И сам поэт Николай Гумилев, и его сын, историк Лев Николаевич любили подчеркивать свое дворянство. Между тем по происхождению Гумилевы были всего лишь из провинциальных священников.

Отец поэта, Степан Яковлевич, учился в семинарии. Некоторое время пробовал учительствовать. Женился на собственной ученице. Потом сдал экзамены на медицинском факультете и получил должность младшего судового врача в Кронштадте. Еще некоторое время спустя его жена умерла. Степан Яковлевич (уже далеко не молодой человек) посватался к сестре знакомого капитана. Разница в возрасте составляла почти тридцать лет, однако предложение было принято.

Вскоре отец семейства вышел в отставку. Семья переехала в Царское Село – уютный пригород Петербурга. Первый ребенок умер почти сразу. Это была девочка, ее даже успели назвать Зина. Зато следующие детки пошли вполне себе здоровенькие: два мальчика, младшего из которых назвали Коля.

О тогдашнем Царском Селе один из мемуаристов писал:

Накануне революции это была царская ставка, но присутствия Двора почти не ощущалось. Городок производил впечатление пыльного, провинциального. Зимой он весь утопал в снегу, а летом снег сходил и становились заметны резные деревянные палисаднички, одноэтажные домишки. По улице в баню маршируют пешим строем гусары, с вениками под мышкой. На пустынной площади стоит белый собор, а в пустынном Гостином дворе работает единственная в городе книжная лавка Митрофанова, торгующая в сущности один день в году – в августе, накануне открытия учебных заведений.

Тихий городок, тихая семья, размеренные будни. Мальчик Коля рос болезненным. Чтобы он не плакал от шума, мать ватой закладывала ему уши. Стоять научился только в полтора года и потом всю жизнь терпеть не мог долгих прогулок: говорил, что у него «мягкие ноги».

И, разумеется, эту свою субтильность мальчик компенсировал вечно задранным носом. В царскосельской гимназии держался надменно. Носил какую-то особо пижонскую фуражку и лакированные остроносые ботинки. В старших классах даже пытался подкрашивать губы и бриолинил челку. За это одноклассники его не любили. Считали выпендрежником и маменькиным сынком. Доходило и до зуботычин. Как и все залюбленные в семье дети, Николай был очень неприятным в общении.

Один из его однокашников позже вспоминал:

У Николая первого в классе появилась такая редкая по тем временам штука, как велосипед. Родители вообще баловали его и покупали все, о чем бы он ни заикнулся. На этом велосипеде Коля выехал из дому, и, разумеется, кто-то из старших ребят тут же попросил прокатиться. Выглядело это так: парень несся на блестящем и громыхающем велосипеде по Бульварной улице, а следом бежал задыхающийся Гумилев и повторял: «Ну Кондратьев! Ну покатался – и хватит! Говорю вам это, как дворянин дворянину!»

Отец Николая много болел. Иногда неделями не выходил из кабинета. Громко разговаривать, во весь голос смеяться и вообще шуметь в доме считалось недозволительным. Соседи недолюбливали нелюдимую семейку: что за удовольствие поддерживать отношения с людьми, в доме которых есть больной, никуда не выходящий старик? Единственными гостями в доме бывали угрюмые сослуживцы отца. Когда они наносили Гумилевым визиты, то допоздна молча сидели за карточным столом, а потом так же тихо разъезжались.

Отношений с отцом у Гумилева, считай, никогда и не было. Сразу же после того, как тот умер, Николай въехал в освободившиеся комнаты и безжалостно выкинул все, что напоминало о прежнем владельце. Зато мать одинокий и эгоистичный мальчик боготворил.