Читаем без скачивания Шпага чести - Владимир Лавриненков

Друзенков ушел, а французы, успевшие проголодаться, дали волю воображению.

— Нам подадут красное вино, сыр, луковый суп, крокет из сельдерея, — глотая слюнки, объявил Ролан де ля Пуап.

— Еще моллюски в рыбном соусе, — добавил Дервиль.

— А вместо чая — настой из мяты или ромашки. Любимый напиток маркизов, — съязвил Бизьен, намекая на происхождение Пуапа.

Тот собирался отразить этот выпад, но раздался спокойный, рассудительный голос Тюляна:

— Урезоньтесь, ребята, вы, вероятно, забыли нашу пословицу: кто рассчитывает на чужую похлебку, рискует остаться со своим хорошим аппетитом.

Он как в воду глядел.

На ужин не было подано ни французских, ни русских разносолов. По нескольку ложек гречневой каши-размазни да по одной тощей котлетке. Ограниченно — серый хлеб, неограниченно — чай.

Французы не знают обеда без вина и сыра. Обедают они поздно, после рабочего дня. Этих привычек «нормандцы» придерживались вплоть до самой Москвы. А теперь надо отказаться от них, жить и питаться, как русские.

Ужин проходил скучно. Даже неистощимые шутники — «три мушкетера» приуныли. Главная беда — каша. Во французской кухне она вообще не значится. Не варят и не едят французы ее. Овощи — это да! Но откуда им взяться здесь?

— Знали бы, прихватили бы с собой в Раяке бананов и апельсинов, — процедил сквозь зубы Дервиль, жуя постную котлету.

— Конечно, была бы закуска к тем бочкам вина, которые кое-кто намеревался взять, — в тон ему ответил Беген Дидье.

Прециози, наблюдая, с какой миной ест котлету Дервиль, подлил масла в огонь:

— При слове «котлета» французы представляют себе отличный, в меру жирный кусочек баранины, хорошенько прожаренный с обеих сторон и поданный с жареным картофелем.

Андре даже поперхнулся от воспоминаний.

— Друзья, немного фантазии, и мы такой пир закатим, что всем чертям будет тошно, — внес разрядку Ив Майе. — Разливайте по кружкам чай — это вино, ломтики хлеба — бананы. Пьем, закусываем, танцуем и поем!

Француз быстро зажигается. Кружки с чаем тут же взлетели и сомкнулись над столом, стены казармы впервые услышали веселую песню:

О, Париж, мой Париж,Ты в синеве ночнойОгнями яркими горишь…

Прихлебывая горячий чай, летчики, авиаспециалисты начали пританцовывать вокруг длинного стола. Все их уныние как рукой сняло. Можно было подумать, что они снова попали в родную стихию, что впереди ждет их не война, а полная веселых приключений жизнь.

— Ну вот, вы уже совсем освоились, — раздался звонкий голос Друзенкова. — С таким настроением можно хоть завтра в бой.

Окинул взглядом стол, и ему стало не по себе: к каше никто не притронулся. Почувствовал себя так, словно именно он был виноват в том, что французов не угостили деликатесами.

На выручку пришли «мушкетеры»:

— Не тревожьтесь, мы еще питаемся воспоминаниями, — сказал Альбер Дюран.

— Управимся с ними, возьмемся за русскую кашу, — добавил Марсель Лефевр.

— И увидите, что тогда у вас крупы не хватит, — подытожил Марсель Альбер.

— Воистину французы сохраняют склонность к шутке при любых обстоятельствах, — резюмировал майор Пуликен. — И это помогает им выживать. Генерал Пети рассказал мне, как боши хотели задобрить парижан: привезли из Австрии и торжественно погребли во Дворце Инвалидов прах сына Наполеона — герцога Рейхштадтского. И тогда по голодному Парижу сразу же полетела из уст в уста острота; «Мы ждали мяса, а нам привезли костей».

Даже сдержанный Друзенков не утерпел, расхохотался со всеми. «Ну и французы, веселый народ!» — подумал он, а вслух сказал:

— Теперь можете и обо мне сказать: мы ждали мяса, а он привез нам меха.

— Что, уже можно переодеваться? — спросил Пуликен.

— Да, вас ожидает каптенармус Катя Иванова, у которой подберете, себе утепленную одежду.

— А она ничего? — полюбопытствовал лейтенант Дервиль.

— Одежда? Высшего качества.

— Нет-нет, Катя Иванова?

— Ах, сержант… Сами увидите.

В каптерку надо было идти по узкому полутемному коридору, которым отделялась спальная часть казармы от служебной.

Дервиль — обладатель горячего сердца — очень хотел быть первым в очереди на получение зимнего русского обмундирования. И это ему удалось. Взглянув на сержанта Катю — круглолицую, белокурую, с озорными светло-голубыми глазами, — он щегольски щелкнул каблуками, взял под козырек, представился.

Иванова улыбнулась, сверкнув ровными бело-мраморными зубами. Увидев, что за Дервилем уже толпятся такие же галантно-учтивые французские парни, она скороговоркой, по-волжски окая, затараторила:

— Товарищи-господа, прошу соблюдать дисциплину, в порядке живой очереди получать, примерять, подбирать обувь, одежду да побыстрей поворачиваться, время уже позднее, — она бросила на Дервиля пристальный взгляд, привычно определяя, какой размер обмундирования ему подойдет, — время уже позднее, пора ужинать, пойдем кушать.

Где-то замешкался переводчик Шик, летчики ничего не поняли из сказанного Катей, но Дервиль уловил слово «кушать».

— Кушетт? — переспросил он.

— Кушать, кушать, — улыбчиво ответила Иванова и сунула ему охапку вещей — унты, меховые брюки, куртку, шапку, перчатки.

Дервиль сразу оживился.

— Кушетт, кушетт, кушетт! — нараспев повторял про себя Дервиль, по очереди натягивая на себя унты, куртку, шапку.

Он понял, что ему все подходит в аккурат. Видела это и Катя. И она немало удивлялась тому, что лейтенант без конца просил дать ему обмундирование то на размер больше, то на размер меньше, отложив нужное в сторонку. Дервиль, занимаясь примеркой, явно ожидал, пока пройдет вся очередь.

А его товарищи, получив вещи, как сговорились, рассыпались перед каптенармусом бесконечными комплиментами, что бесило Дервиля.

— Что-то вы начали заговариваться, проходите быстpee! — не выдержал он.

— А ты чего прикипел к этому месту? — спросил Прециози.

— Не видишь, у меня фигура нестандартная, нужен особый размер одежды.

— Выбирать наедине с Катей, что ли?

— А это уж как богу будет угодно.

— Душе твоей, поди-ка, угодно?..

Иванова ничего не понимала из перепалки, но чувствовала, что речь идет о ней. «И что этот долговязый вбил себе в голову?» — подумала о Дервиле.

Наконец, летчики, взяв полученное имущество, ушли в казарму. Оставался только Дервиль, делая вид, что не может застегнуть пуговицу на куртке.

Катя надела ватник, захлопнула дверь каптерки, закрыла ее на замок.

— Ухожу кушать, — сказала на ходу и направилась к выходу.

— Кушетт, кушетт — хорошо, Катя! — вслед за ней кинулся Дервиль, взвалив на себя все свои вещи.

Девушка, обутая в валенки, бодро шагала по снежному насту, раскраснелась-разрумянилась на крепком морозе, а Дервиль семенил за ней в тонких лакированных туфельках, грея себя тайной надеждой, что за все страдания последнего дня будет вознагражден девичьей лаской, любовью. Ведь по-французски «кушетт» — кровать. А если двое не знают языка друг друга, порой достаточно одного слова, чтобы объясниться. Так думал Дервиль, имевший опыт общения с женщинами во Франции и ближневосточных странах.

Как носильщик, с огромным узлом за спиной, он проследовал за Катей в какой-то переулок на окраине города. У черной покосившейся калитки Иванова остановилась, поблагодарила Дервиля за то, что проводил ее, и сказала, сопровождая слова весьма выразительным жестом: «Бегу ужинать, кушать».

Дервиль, казалось, так и сел в снег с раскрытым от разочарования ртом. Только теперь до него дошло, что «кушать» по-русски означает «есть». Только теперь стала ясна безнадежность его вожделенных мечтаний.

Всякого он успел повидать, скитаясь по белу свету, но, чтобы попасть впросак с русским сержантом Катей, такое не могло и присниться. «В казарму теперь хоть не иди — засмеют!» — зло подумал. И действительно, не успел переступить порог и сбросить ношу, как под общий хохот раздался громкий голос Прециози:

— Возвращение блудного сына, то бишь Наполеона, после поражения в России…

Казарма имела центральное отопление, однако температура выше двенадцати-тринадцати градусов в ней не поднималась, потому что в топки котелен бросали не уголь, а дрова. Уже с первого подъема «нормандцы» поняли, что самым тяжелым в их новой жизни будет пробуждение. После теплой Франции и жаркой Африки вылезать из-под одеял в холодной казарме, казалось, было выше их сил. Особенно страдал маркиз Ролан де ля Пуап, баловень жизни. Но надо отдать должное: именно он нашел в себе мужество первым выскользнуть из-под двух солдатских одеял, размяться и загреметь умывальником в туалетной комнате.

За ним потянулись остальные. Что же касается майора Пуликена, лейтенанта де Панжа, Стаковича, Шика и Лебединского, то можно было подумать, что они вовсе не ложились спать: в командирской комнате, обложившись инструкциями, методическими пособиями, словарями, усердно занимались переводом летно-технической документации с русского на французский. Им помогал Друзенков. Дело мало-помалу двигалось, благо в авиационной терминологии много слов французского происхождения или же просто ставших интернациональными: фюзеляж, лонжерон, мотор, капот, шасси, киль, элерон, пропеллер, бензин… Перво-наперво переводили самые необходимые главы из наставления по производству полетов. Общие теоретические занятия было трудно проводить лишь с помощью Стаковича и Шика. Правда, некоторую документацию обещал генерал Пети. Вскоре он сдержал слово — переслал на французском языке описание штурмовика Ил-2. Но о нем никто в эскадрилье и слышать не хотел: все мечтали о штурвале истребителя.