Читаем без скачивания Уарда. Любовь принцессы - Георг Эберс

За ними следовала красивая двухколесная колесница, запряженная резвыми караковыми конями. На их изящно очерченных головах качались пучки красных и голубых перьев, и поворотом своих красиво выгнутых шей они как будто показывали, что гордятся своими чепраками, богато вышитыми серебром и золотом, с голубыми и пурпуровыми украшениями, а еще более своею красавицей царевной Бент-Анат, маленькая ручка которой едва заметно правила ими.

Два молодых скорохода сопровождали колесницу. Держа на длинных палках большие опахала из белоснежных страусовых перьев, они защищали от солнца лицо своей повелительницы.

Рядом с колесницей Бент-Анат быстро и мерно бежали восемь человек с золочеными носилками Неферт, жены Мены, не отставая от коней царевны и ее стройных носителей опахал.

Обе женщины отличались редкой, но совершенно разной красотой. Жена Мены все еще выглядела как невинная девушка, ее большие продолговатые глаза смотрели с каким-то удивленным и мечтательным выражением из-под длинных ресниц, ее фигура приобрела легкую округленность, не потеряв прежнего изящества. В ее жилах не текло ни одной капли чужеземной крови, это доказывал смуглый оттенок ее кожи, который и теперь придает очарование абиссинским девушкам, об этом говорили прямой нос, хорошо очерченный лоб, прямые и густые, черные как вороново крыло волосы, изящные руки и ноги с золотыми браслетами.

Царевне едва минуло девятнадцать лет, но от нее исходили сила и уверенность. Она была почти на голову выше Неферт, кожа ее была светлее, во взгляде ее добрых и умных голубых глаз не замечалось никакой мечтательности, они глядели ясно и решительно. Ее благородный, но резкий профиль был настолько похож на профиль ее отца, насколько прекрасный ландшафт при мягком лунном освещении, сглаживающем все шероховатости, походит на тот же ландшафт при ярком солнечном свете. Нос с небольшой горбинкой свидетельствовал о том, что среди ее предков были семиты[37]. Подтверждением этому были и слегка вьющиеся каштановые волосы, на которые было накинуто полосатое, белое с голубым, шелковое покрывало. Оно было тщательно заложено складками, которые придерживал золотой обруч с уреем[38] по центру, украшенным рубинами. С левого виска ее на грудь спускалась густая, перевитая золотыми нитями коса, знак ее царского происхождения. На ней было пурпурное платье из полупрозрачной ткани, перехваченное золотым поясом и удерживаемое широкими помочами. Ее шею украшало ожерелье из нескольких рядов жемчуга и драгоценных каменьев.

Позади царевны стоял ее возница, старый воин благородного происхождения. Далее следовали три паланкина, в каждом из которых сидели по два царедворца, затем шли более десятка рабов и, наконец, толпа слуг с палками для понуждения ленивых и группа легко вооруженных воинов в передниках и со шлемами на головах. За поясом у каждого воина был меч наподобие кинжала, в правой руке – секира, а в левой – пальмовая ветвь в знак миролюбивых намерений.

Все это шествие, быстро продвигавшееся вперед, окружали, точно дельфины корабль, маленькие девочки в длинных, похожих на рубашки платьях, они несли на головах сосуды с водой, готовые подать их каждому жаждущему по первому знаку. Быстрые, как газели, они временами опережали коней.

При расширении дороги, с правой стороны которой расстилалась долина, где были похоронены последние цари низвергнутой династии, шествие остановилось по знаку ехавшего навстречу царевне Паакера.

Передав вожжи слуге, он соскочил со своей колесницы и после обычных приветствий проговорил:

– В этой долине находится отвратительное логово тех людей, которым ты, царевна, думаешь оказать столь великую милость. Позволь мне быть проводником твоей процессии. Через несколько минут мы будем на месте.

– Так мы пойдем пешком и оставим здесь мою свиту, – сказала царевна.

Паакер поклонился, царевна сошла с колесницы, жена Мены и придворные выбрались из своих носилок. Носители опахал собирались следовать за своею властительницей, когда она, обернувшись, приказала:

– Оставайтесь все здесь: со мною пойдут только Паакер и Неферт.

Бент-Анат быстро пошла по ровной дороге вдоль ущелья. На повороте махор остановился. Долина была совершенно безлюдна и безмолвна. На самом высоком зубце отвесной скалы, справа, сидели в ряд несколько коршунов, совершенно неподвижных, точно парализованных зноем. Паакер преклонил голову перед этими священными птицами великой богини Фив[39], и обе женщины молча последовали его примеру.

– Вот там, – махор указал пальцем на две хижины, построенные из высушенного нильского ила, прижимавшиеся к левой стене ущелья. – Это хижина, которая лучше сохранилась, возле пещеры в скале.

Бент-Анат с замиранием сердца направилась к этим уединенным жилищам. Паакер пропустил женщин вперед, и все они вскоре очутились перед грубой огорожей из тростника, пальмовых ветвей, терновника и маисовой соломы. Внезапно раздался надрывавший сердце крик, заставив женщин остановиться. Неферт вздрогнула и прижалась к своей спутнице. Обе стояли, точно околдованные, в течение нескольких минут, затем царевна сказала махору:

– Ступай впереди нас в хижину.

Паакер низко поклонился, но заметил:

– Я позову Пинема, разве мы можем перешагнуть через этот порог? Ты знаешь, что в таком случае мы осквернимся.

Неферт умоляюще смотрела на Бент-Анат, но царевна настаивала на своем:

– Иди вперед, я не боюсь осквернения.

Махор, все еще колеблясь, воскликнул:

– Неужели ты хочешь прогневить богов, а сама…

Но царевна не дала ему закончить. Она кивнула своей спутнице, однако та, в ужасе подняв руки, вся сжалась. Тогда, оставив Неферт с махором, Бент-Анат зашла через проем в плетне в маленький дворик, где лежали две козы коричневой масти, стоял осел со спутанными передними ногами и несколько кур копались в пыли, напрасно ища корм. Она стояла одна перед отворенною дверью хижины парасхита. Никто не замечал Бент-Анат, она же не могла отвести своих глаз, привыкших к роскоши и порядку, от мрачной картины. Дверь была слишком низка для ее высокого роста, царевне хотелось умалиться и, вместо того чтобы блистать великолепным нарядом, облечься в нищенское рубище. Ее чуткая душа понимала, насколько чужеродна она всему окружающему ее теперь, понимала, что здесь, где господствует нищета, ее появление так же неуместно и режет глаза, как великан среди жалких карликов.

Но она зашла слишком далеко, чтобы отступить, хотя охотно сделала бы это. Чем дольше она вглядывалась в полумрак хижины, тем больше чувствовала бессилие своего царского богатства, ничтожность обильных даров, которые она принесла с собою, и сознавала, что может ступить на пыльный пол хижины лишь со смирением и умоляя о прощении. Помещение было низким, хотя и не особенно тесным, и странным образом освещалось двумя скрещивавшимися потоками света, падающими из двух отверстий. Один выходил из двери, другой – из дыры в ветхой крыше. Здесь, пожалуй, еще никогда не собиралось так много и настолько разных гостей. Всеобщее внимание присутствовавших было устремлено на группу, освещаемую потоком света из двери.

На пыльном полу сидела на корточках старуха с сильно загоревшим лицом и спутанными, давно поседевшими волосами. Ее черное с синим простое одеяние, похожее на рубашку, было открыто спереди, и на давно иссохшей груди старухи виднелась вытатуированная звезда синего цвета. Старуха поддерживала руками покоившуюся на ее коленях голову девушки, стройное тело которой недвижно лежало на узкой истрепанной циновке. Маленькие белые ноги девушки доставали почти до порога. Там сидел, съежившись, старый человек, приветливый на вид, из одежды на нем был только передник. По временам он нагибался и тер подошвы девушки своими костлявыми пальцами, тихо бормоча что-то себе под нос.

На больной было только короткое платье из грубой ткани светло-голубого цвета. Ее лицо, оттененное одеянием старухи, было нежным, с правильными чертами, глаза полузакрыты, как у детей, забывшихся в сладких грезах. Но по ее губам время от времени пробегал страдальческий судорожный трепет.

Густые, мягкие, спутавшиеся в беспорядке белокурые с рыжеватым отливом волосы девушки, в которых застряло несколько поблекших цветов, ниспадали на колени старухи и на циновку. Щеки больной были белы, но с румянцем, и когда молодой лекарь Небсехт, который сидел у ее ног вместе со слепым, невнятно напевавшим священные гимны товарищем, приподнимал накинутый на поврежденную колесом грудь девушки кусок ткани, или когда она поднимала свою нежную руку, то сверкающей белизной тела она напоминала тех дочерей севера, которых нередко приводили в Фивы как военную добычу царя.

С левой стороны девушки сидели на маленьком коврике два лекаря, присланных из Дома Сети. Время от времени один из них клал руку на сердце страждущей, или прислушивался к ее дыханию, или отпирал свой сундучок с лекарствами, чтобы смочить компресс на ее груди какою-то беловатой жидкостью.