Читаем без скачивания Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Вы совершенно правы, отче, — согласилась настоятельница. — Я постараюсь обуздать юношескую пылкость нашей сестры Марии Магдалины.

Кюре нахлобучил на лысую голову шапку и закутался в накидку. Стоило ему приоткрыть створку двери, как резкий ледяной ветер ворвался в дом. Монахиня невольно сделала шаг назад, в тепло, и, кивнув в знак прощания, с облегчением закрыла за священником дверь.

Слова отца Бордеро не пришлись ей по душе. Сверху донеслись удивленные возгласы и звонкий смех. На лестнице появилась сестра Викторианна.

— Матушка, скорее поднимайтесь! Мари-Эрмин сделала два шага! Мы с сестрой Марией Магдалиной держали ее за ручки. Малышка даже топнула ножкой!

— Спокойствие, сестра Викторианна! — приказала настоятельница. — Это никакое не чудо. Нужно создать хотя бы видимость дисциплины! Монастырь — не место для криков и смеха.

Сестра Аполлония не торопясь поднялась по лестнице. Сестра-хозяйка исчезла, но из кухни доносился шепот.

«Угодна ли Господу строгость, к которой меня призывает святой отец? — спросила себя сестра Аполлония. — Благопристойность — да, но разве это хорошо — лишать сестер моментов радости?»

Войдя в комнату, она увидела Мари-Эрмин, стоящую на своих ножках. Малышка держалась за стул и улыбалась ей, показывая свои крохотные зубки.

«Спаситель, сколько в ней невинности! — подумала она. — „Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие!“»[6].

Слова из Евангелия сами собой пришли на ум. Увидев сконфуженные лица окруживших девочку сестер, настоятельница вздохнула.

— Когда к нам приходит отец Бордеро, прошу вас, будьте сдержаннее, сестра Мария Магдалина. Это и вас касается, сестра Викторианна.

Пожилая монахиня удалилась в свою комнату, чтобы помолиться. Головная боль молотом стучала в виски.

«Эта боль — предвестник метели!» — подумала она.

Элизабет Маруа стояла у окна в кухне. Ее муж, зажав трубку в уголке рта, покачивался в кресле-качалке. У Жозефа были свои привычки. Когда ему выпадало работать в ночь, он любил часть дня провести в приятном безделье, предварительно плотно позавтракав. А потом с полудня и до семи вечера он спал.

Молодая женщина следила глазами за темным силуэтом идущего по улице человека. Нахмурив брови, она прижалась носом к стеклу.

— Сдается мне, что это кюре, Жозеф, — тихо сказала она. — И идет он от школы. Да, это он. И направляется к нашему дому.

Жозеф выпустил длинную струю дыма. Прыжком вскочил на ноги и направился к двери, на ходу подхватив меховую куртку.

— Останься, Бетти! — мягко приказал он жене.

Жозеф вышел. Элизабет прислушалась. Муж и кюре разговаривали прямо на пороге, под козырьком.

— Здравствуйте, отче! Сегодня Господь послал нам первую настоящую метель, — объявил Жозеф.

— Ну, бояться-то нам нечего, — добродушно ответствовал священник. — Мало ли мы их пережили! Друг мой, я пришел к вам с просьбой. Не осталось ли в вашем доме ненужных игрушек для маленькой девочки, которую приютили у себя сестры?

Рабочий задумался. Потом покачал головой.

— Святой отец, к сожалению, у нашего Симона одна-единственная игрушка — лошадка, которую я своими руками вырезал из кленового полена. Вы меня поймете, если я скажу, что не хотел бы отдавать ее в чужие руки.

Элизабет поджала губы. Она вспомнила о разноцветном шарике, внутри которого перекатывался бубенчик. Сын давно потерял интерес к этой игрушке.

«Жозефу не хватает милосердия, — сказала она себе. — Этой малышке тоже хочется играть!»

Она поплотнее закуталась в шаль и открыла окошко. Холод моментально наполнил комнату.

— Жозеф, ты забыл о красно-зеленой погремушке! — крикнула она. — Симон с ней давно не играет. Она в детской. Я могу сходить и принести!

— Бетти, вспомни, эта погремушка давно сломалась, — вздохнул муж. — Закрой окно, не выстуживай дом.

Кюре легко читал в сердцах своих прихожан. Жозеф Маруа был честным тружеником, но при этом человеком прижимистым и неохотно делился тем, что заработал или сделал своими руками. Он откладывал часть зарплаты, надеясь со временем выкупить дом, в котором сейчас жил с семьей. Молодая супруга слушалась его во всем — она любила мужа, да и разница в возрасте у них была порядочная. Элизабет почти всегда соглашалась с решениями мужа, но ее женская душа не была чужда щедрости и милосердия.

— Добрый поступок вам зачтется, Жозеф, — сказал отец Бордеро. — Я починю эту погремушку. Господь уберег нас от оспы.

Теперь я с уверенностью могу сказать, что у ребенка была корь, Зимние месяцы тянутся долго, вы не хуже меня это знаете. Мари-Эрмин будет скучно без игрушек.

Элизабет впервые услышала имя девочки. После переезда в Валь-Жальбер она редко выходила из дома — таково было желание ее супруга — и очень страдала от этого вынужденного одиночества.

«Наверняка все жительницы поселка давно знали, как ее зовут… Мари-Эрмин — какое красивое имя! — подумала она с легкой завистью. — А если я рожу девочку, как ее назвать?»

Жозеф стукнул в раму окошка, которое она минуту назад закрыла на крючок.

— Бетти, сходи за погремушкой. Если месье кюре сможет ее починить, я охотно ее отдам, — сказал он, наградив супругу тяжелым взглядом.

Элизабет побежала наверх, подозревая, что ссоры после ухода кюре не миновать. И оказалась права. Жозеф не сдержал своего раздражения:

— Зачем ты сказала кюре про эту погремушку? — сердито спросил он. — Когда у нас родится второй ребенок, я новой покупать не буду, так и знай!

Элизабет порывисто обняла супруга.

— Это счастье с нами уже случилось, Жозеф, — пробормотала она, краснея. — Я беременна. Мне хотелось убедиться, поэтому я не сказала тебе раньше. Ребенок родится в начале июля.

Он отстранился, сжимая ладонями ее плечи. Выражение лица переменилось. Гнев уступил место гордости.

— Ты ждешь малыша? Моя Бетти, какая радость! Вот посмотришь, это будет мальчик. У нас будет два парня, и в четырнадцать лет они пойдут работать на фабрику. Имея три зарплаты, мы купим и дом, и даже автомобиль!

Жозеф так светился от радости, что молодая женщина решила промолчать. Он поцеловал жену в губы, чему она сильно удивилась. Муж редко при свете дня демонстрировал ей свою любовь. Как многие соотечественники, Жозеф считал патриархальный уклад в семье единственно правильным и испытывал чувство вины за даримые супружеской жизнью удовольствия, поэтому избегал «телячьих нежностей». Элизабет поняла, что он очень взволнован.

— Мое счастье, что ты у меня есть! — заявил Жозеф. — Но в присутствии кюре тебе следовало помолчать. Бетти, дорогая, лучше б этот шарик остался нашему второму сыну.

— Нам за это воздастся, Жозеф! — отозвалась она. — Как ты не понимаешь? Мне стыдно ничего не дать! Кажется, Симон проснулся. Пойди принеси его, а я сварю тебе кофе. У нас остался кусок черничного пирога, разделите его на двоих.

Жозеф обожал черничный пирог. Каждый год Элизабет в компании ближайших соседок отправлялась в окрестные леса. Она старалась собрать как можно больше черники, а потом варила из нее варенье, чтобы зимой побаловать мужа вкусной выпечкой.

«А я хочу девочку, — подумала она, склоняясь над печкой. — Жозеф слишком беспокоится о деньгах. Он зарабатывает девяносто долларов в месяц. Десять компания вычитает за аренду дома и еще немного — за электричество и воду. И на хозяйство мы тратим не бог весть сколько…»

Родители без конца твердили дочери, как это выгодно — выйти замуж за рабочего из Валь-Жальбера. Иногда по воскресеньям они приходили на обед, и мать завистливо восхищалась водопроводом, канализацией и другими современными удобствами. Элизабет ценила окружающий ее комфорт, но ей хотелось бы выглядеть чуть элегантнее. Жозеф же считал, что все это глупости.

— Ты очень красивая, поэтому не надо привлекать к себе внимание. Да и потом, добропорядочные жены не должны думать о кокетстве!

Кюре на каждой мессе почти слово в слово повторял эти слова.

«После родов пошью себе новое платье из цветастого перкаля. Думаю, я его заслужила!» — решила Элизабет. Между тем муж вернулся в кухню с сыном на руках.

День пролетел для молодой женщины незаметно. Небо затянуло тучами, поэтому уже в четыре пополудни стемнело. Жозеф встал и выглянул в окно. Снег шел не переставая. Толщина снежного покрова достигла двенадцати дюймов. Он спустился в кухню, где Элизабет кормила сына пюре.

В то же мгновение над поселком пронесся приглушенный вой. Деревянные стены домов на улице Сен-Жорж содрогнулись под сумасшедшим порывом ветра.

— Метель! — воскликнул Жозеф. — Сегодня я иду на фабрику пораньше. Я поменялся сменами с Эженом, Бетти. Я вернусь еще до полуночи.

Молодая женщина заволновалась. Бывало, метели не утихали и по два дня, а ветер дул так сильно, что даже крепкий мужчина с трудом мог устоять на ногах.