Читаем без скачивания Этот бессмертный - Роджер Желязны

– Зачем вам это нужно? Что это, нездоровое любопытство в отношении варварских обычаев?

– Нет. Я изучаю сравнительное религиоведение.

Я вгляделся в его лицо, но ничего не смог на нем прочитать.

Я давно уже не навещал Маму Джулию, Папу Джо и всех остальных, да и унфор был недалеко, но я не знал, как они отнесутся к тому, что я притащу с собой веганца. Вообще-то они никогда не возражали, если я приводил людей.

– Ну… – начал я.

– Я хочу просто понаблюдать, – сказал Корт. – Я буду держаться в стороне. Они на меня и внимания не обратят.

Я еще немного помялся и в конце концов дал согласие. Я достаточно хорошо знал Маму Джулию и не видел во всем этом ничего плохого.

– Ладно, я вас свожу. Сегодня вечером, если хотите.

Корт согласился, поблагодарил меня и отошел за очередной кока-колой.

Джордж, все еще сидевший на подлокотнике моего кресла, наклонился ко мне и заметил, что было бы весьма интересно препарировать веганца. Я согласился.

Миштиго вернулся в сопровождении Дос Сантоса.

– Вы что, собираетесь вести мистера Миштиго на языческую церемонию? – спросил он, раздувая ноздри.

– Да, собираюсь.

– Но только с телохранителем, а вы на эту роль не годитесь.

– Я в силах справиться с любой неожиданностью.

– Мы с Хасаном пойдем с вами.

Только я собрался запротестовать, как между веганцем и Доном протиснулась Эллен.

– Я тоже хочу пойти, – заявила она. – Никогда не видела ничего подобного.

Я пожал плечами. Если идет Дос Сантос, то пойдет и Диана, так что нас будет целая толпа.

Одним человеком больше – это уже неважно. Вся затея развалилась, еще не начавшись.

– Почему бы и нет? – сказал я.

Унфор располагался внизу, в портовом квартале, возможно, потому, что был посвящен Аге Войо – богу моря. Но скорее всего потому, что люди Мамы Джулии всегда тяготели к гавани. В глубине острова были унфоры, обустроенные получше, но в них было больше коммерческого духа. Аге Войо – бог не ревнивый, поэтому множество других богов также были изображены яркими красками на стенах унфора. Большая ладья Аге была синяя, и оранжевая, и зеленая, и желтая, и черная, и выглядела чем-то неземным, – точнее, неморским. Малиновый змей Дамбалла Ведо своими кольцами и извивами заполнял большую часть противоположной стены. Папа Джо ритмично бил в несколько здоровенных барабанов рада в глубине справа от двери, в которую мы вошли, – единственной двери унфора. Загадочные лики христианских святых, выполненные амфотерными красками с Титана в стиле «постураганного сюрреализма», взирали на стены, увешанные яркими сердцами, петушиными гребнями, могильными крестами, флажками и мачете. Трудно сказать, насколько святым нравилось это все – они молча глядели в чужой мир из дешевых рамочек, как из окон.

На небольшом алтаре во множестве располагались бутылки со спиртным, фляжки, священные сосуды для духов лоа, амулеты, трубки, флажки, объемные фотографии неизвестных лиц и, среди прочего, пачка сигарет для папы Легба.

Когда молодой унси по имени Луис привел нас в помещение, служба была уже в разгаре. Зал с высоким потолком и грязным полом имел метров восемь в длину и пять в ширину. Танцоры, медленно раскачиваясь, перемещались вокруг центрального столба; их темные тела поблескивали в тусклом свете древних керосиновых ламп. С нашим приходом в зале стало тесно.

Мама Джулия с улыбкой взяла меня за руку, подвела сбоку к алтарю и сказала:

– Эрзули была добра.

Я кивнул.

– Она любит тебя, Номикос. Ты долго живешь, много странствуешь и всегда возвращаешься.

– Всегда, – подтвердил я.

– А эти люди что? – она повела темными глазами в сторону моих спутников.

– Друзья. Они не будут мешать…

При этих словах она засмеялась, и я тоже.

– Если ты позволишь нам остаться, я позабочусь, чтобы они не путались у тебя под ногами. Мы будем стоять по краям зала, где темно. Но если ты против, я их уведу. Я вижу, что вы уже много потанцевали, осушили немало бутылок…

– Оставайтесь, – сказала она. – А ты приходи как-нибудь днем потолковать со мной.

– Приду.

Она отошла от меня, и остальные танцоры освободили для нее место в своем кругу. Несмотря на свой тоненький голосок, она была очень полная и двигалась в такт монотонному грохоту барабанов Папы Джо как огромная резиновая кукла, впрочем, не лишенная грации. Через некоторое время грохот уже наполнял все вокруг – мою голову, землю, воздух; так, наверное, полупереваренный Иона ощущал биение китового сердца. Я наблюдал за танцорами, а заодно наблюдал за теми, кто наблюдал за танцорами.

Я выпил пинту рома в попытке дойти до нужной кондиции, но это мне не удалось. Миштиго продолжал прихлебывать кока-колу из принесенной с собой бутылки. Никто не обратил внимания на то, что он синий, но надо учесть, что мы явились довольно поздно и дело уже зашло довольно далеко туда, куда оно шло.

Рыжая стояла в углу с высокомерным и одновременно испуганным видом.

Она держала при себе бутылку, но так к ней и не притронулась. Миштиго держал при себе Эллен, но так к ней и не притронулся. Дос Сантос стоял сбоку от двери и следил за всеми, в том числе и за мной. Хасан сидел на корточках, прислонившись к правой стене, и курил трубку с длинным черенком и маленьким чубуком. Он выглядел вполне умиротворенным.

Мама Джулия – по-моему, это была она – затянула песню. Другие голоса подхватили:

Папа Легба, уври бае!Папа Легба, Аттибон Легба, уври бае пу ну пассе!Папа Легба, открой пути, чтобы нам пройти!Папа Легба…

И дальше в том же духе – снова, и снова, и снова, вгоняя меня в дремоту. Я выпил еще рома, почувствовал еще большую жажду, и выпил еще.

Не могу точно сказать, сколько времени мы там уже пробыли, когда это случилось. Танцоры целовали столб, и пели, и гремели фляжками, и лили наземь воду, и двое унси уже начали двигаться как одержимые и несвязно бормотать, и выведенные мукой узоры на полу были уже совсем затоптаны, и в воздухе висели клубы дыма, и я прислонился спиной к стене и, по-видимому, на минуту-другую закрыл глаза.

Звук раздался оттуда, откуда его никто не ждал.

Хасан закричал.

Это был долгий плачущий крик, от которого я дернулся вперед, спросонья потерял равновесие и откачнулся назад, глухо стукнувшись о стену.

Барабаны продолжали греметь, не пропуская ни одного удара. Однако некоторые из танцоров остановились и уставились на происходящее.

Хасан вскочил на ноги. Зубы его были оскалены, глаза сощурены, пот заливал лицо, на котором от напряжения обозначились глубокие борозды.