Читаем без скачивания Овернский клирик - Андрей Валентинов

– Вот ему! – вновь показал аббат незримому Орсини, и я успокоился по поводу своих глаз. – Выкуси, итальяшка!

Я попытался сдержать улыбку – уже в который раз, – и вновь безуспешно. Отец Сугерий перевел дух и вновь пустился в бег.

– Сегодня же напишу в Клюни… и отцу Бернару в Клерво… И, конечно, в Париж… Нет, в Париж я лучше поеду… Брат Гильом!

Аббат остановился и посмотрел мне прямо в глаза:

– Вы, конечно, помните, мой возлюбленный брат, что вы не только сын Святой Католической Церкви, но и верный подданный Его Величества.

Я кивнул, на этот раз без всякой улыбки:

– Да, отче. Я подданный толстяка Людовика и не забываю об этом. И я не для того оставил меч, чтобы сжигать людей на кострах.

– Истинно так, истинно так, брат Гильом! – бесконечный бег возобновился. – Такие, как этот итальяшка, предпочитают убивать больных, вместо того чтобы бороться с болезнью!

Отец Сугерий продолжал совершать пробежку, а я невольно вспомнил письмо, которое он послал гипсовой статуе из Клерво. «Вы помните все заповеди Христовы, брат Бернар, кроме главной – возлюби ближнего своего». А ведь речь шла о том же Абеляре, которого любить у отца Сугерия нет особых причин…

– Но это вовсе не означает, – аббат, не прекращая бега, ткнул в мою сторону пухлым пальцем, – что вы должны проявлять мягкость или нерешительность при выполнении миссии, порученной вам Его Высокопреосвященством. Ежели непорядки в округе Памье действительно имеют место, то вы окажетесь достойным звания верного сына Сен-Дени!

Я вновь кивнул.

– Да-да! Будет очень важно, что непотребства в графстве Тулузском пресечет именно посланец Сен-Дени. Его Высокопреосвященство обещал наделить вас всеми полномочиями, я же в свою очередь напишу его светлости графу Тулузскому… Кроме того, вам понадобятся деньги…

– Монаху-бенедиктинцу достаточно чаши для подаяний, – не преминул ввернуть я.

– …И, возможно, немалые деньги, – пухлый пальчик вновь погрозил мне. – Я дам вам письмо одному ломбардцу. У него контора в Тулузе, и он мне кое-чем обязан. Кстати…

Аббат остановился, и тон его из делового стал несколько озабоченным:

– Его Высокопреосвященство намекнул, что поездка может быть несколько опасна. Мог, конечно, и не намекать! Ехать в это катарское логово!.. Отец Гильом, вы свято чтите и выполняете устав Святого Бенедикта, вы – образец для молодых братьев, но… Но ваша кольчуга и ваш меч по-прежнему хранятся в нашей часовне.

Свое оружие я отдал именно туда, не желая передавать его моему недостойному младшему брату. Отец Сугерий не возражал, чтобы меч, кольчуга и щит, побывавшие в Святой Земле, хранились в часовне. Иногда, не удержавшись, я приходил взглянуть на них, а пару раз даже притрагивался к знакомой рукояти…

– Думаю, грех не будет столь страшен. Если вас, брат Гильом, это волнует, то я приму этот грех на себя.

Соблазн был велик. Видят Господь и Святой Бенедикт, сколь он был велик! Но я сдержал себя:

– Нет, отче. Я клялся, что никогда не возьму в руки меч. Когда-то я не вступил в орден Святого Иоанна, потому что не хотел быть монахом с мечом в руках…

– Похвально, похвально, брат мой… – в голосе аббата прозвучало явное разочарование. – Меч – понятно, но, может, кольчуга? И кинжал… Небольшой… Ну, совсем маленький…

Я не выдержал и рассмеялся. Аббат вздохнул и на миг остановился у окна.

– Его Высокопреосвященство справедливо решил, что вам не следует ехать одному. Он высказал мудрое пожелание, чтобы вас сопровождал брат Петр из Нормандии, ибо заметил, сколь он предан и почтителен, а также сколь наделен от Господа разнообразными способностями.

Я задумался на мгновенье и решил, что Орсини на этот раз рассудил здраво.

– Я, без сомнения, выполню пожелание Его Высокопреосвященства. Для брата Петра поездка будет небесполезна, ибо южнее Луары ему придется говорить исключительно на латыни.

Отец Сугерий хмыкнул – он до сих пор не мог поверить, что Пьер когда-нибудь научится изъясняться на каком-либо ином языке, кроме «ланг д’уи».

– Мы зачтем ему поездку как последний семестр в школе, брат Гильом. Более того, Его Высокопреосвященство намекнул, что в Окситании для нашего брата Петра вполне может найтись вдовствующий приход. Священник из Сен-Дени – это всегда хорошо.

– Истинно так, отче, – меня всегда поражало умение отца Сугерия извлекать выгоды из любой ситуации. – Мне почему-то кажется, что относительно брата Ансельма у Его Высокопреосвященства были несколько иные пожелания.

Аббат метнул на меня настороженный взгляд, но я не сдавался:

– Брат Петр щедро наделен от Господа способностями, которые пригодятся нам в путешествии. Но у брата Ансельма тоже имеются способности, хотя и иного рода. Мне понадобится грамотный помощник… И кроме того, мне кажется, что, пока Его Высокопреосвященство находится здесь, мальчику лучше быть от него подальше.

Отец Сугерий остановился и забарабанил пальцами по стене, что означало высшую степень неуверенности.

– Но, брат Гильом! Его Высокопреосвященство высказал ясное пожелание, чтобы брат Ансельм не покидал Сен-Дени…

– Тем больше оснований ему уехать, отче.

На лице аббата медленно проступила усмешка:

– Да будет так… Кстати, отец Гильом, если похвальное рвение к правилам нашего ордена не позволяет вам взять даже кинжал, то, может быть, вы все-таки наденете кольчугу?

5

С Орсини мне пришлось разговаривать еще дважды. Первый раз – вместе с отцом Сугерием, где я уже вполне официально получил распоряжение выехать в округ Памье как представитель Его Высокопреосвященства, и второй раз, один на один. Кардинал был немногословен и держался на удивление сухо. Впрочем, я вовсе не жаждал лицезреть его улыбку. Орсини, еще раз коротко объяснив суть моей миссии, вручил мне небольшой пергаментный свиток. Годы в Сен-Дени научили выдержке, но когда ладони коснулись пергамента, я вздрогнул. Его Высокопреосвященство наделял меня своей властью в округе Памье и в графствах Фуа и Тулузском. Теперь я мог все – наложить покаяние на весь округ, отправить на костер епископа, сровнять с землей главный храм Тулузы. Все – вплоть до интердикта[15]. Я становился не просто монахом из Сен-Дени и посланцем кардинала Орсини, а голосом и волей Его Святейшества. Конечно, я не собирался накладывать интердикт на Окситанию, но сознание того, что и такое в моей власти, в первый миг оглушило. Орсини, кажется, понял, и по его холеному лицу впервые промелькнула усмешка. Наверное, чтобы дать мне время прийти в себя, он бегло пересказал свои возражения по поводу моего последнего письма, пообещав к моему возвращению подготовить небольшой трактат, посвященный нашему многолетнему спору о Святом Иринее. И вдруг мне показалось, что Его Высокопреосвященство твердо знает, что эта наша встреча – последняя и ему незачем изыскивать аргументы для продолжения нашего ученого спора. На миг стало страшно, но я переборол себя. В моей жизни бывали и более опасные поездки, чем эта. Так, во всяком случае, думалось в тот день…

Брата Петра я нашел на заднем дворе. Нормандец стоял рядом со штабелем заготовленных на зиму дров и лихо орудовал топором, закатав рукава ризы. Несколько братьев постарше с опаской глядели, как топор, словно живой, раз за разом обрушивается на толстое полено.

– Отец Гильом! – Пьер, на миг прекратив работу, повернулся ко мне. Могучая грудь дышала ровно и спокойно, словно он не тесал полено, а предавался послеобеденному отдыху.

– Брат Петр! Что вы делаете с этим ни в чем не повинным древом? – вопросил я, ибо сразу же увидел, что к колке дров это занятие не имеет ни малейшего отношения.

Нормандец взглянул на меня невинными глазами, мигнул и расплылся в усмешке.

– Посох, отец Гильом!

– Как? – искомый «посох» обещал быть ростом с самого брата Петра.

– Посох, – Пьер вновь моргнул. – Отец аббат велеть… велел мне иттить…

– Идти… – вздохнул я.

– Идти с вами и братом Ансельмом. Дорога длинная есть. Дорога неровная есть… Дорога опасная есть, – добавил он, чуть подумав.

Спорить я не стал – меч монаху не положен, но этакий «посох», да еще в ручищах Пьера, вполне может пригодиться. Да смилуется Господь над теми, кто угодит под изделие брата Петра!

– Отец Гильом! – Нормандец быстро огляделся и заговорил шепотом: – Утром я в деревне быть…

– Брат Петр! – не выдержал я. – Повнимательнее, пожалуйста!

Лоб нормандца зазмеился морщинами.

– Утром я… был в деревне. Там я… встретил человека некоего. Человек сей большой проходимец есть. Он предложить… предложил разное-всякое купить-продать…

Я взглянул на Пьера со всей возможной выразительностью – и тот окончательно смутился:

– Ну, отец Гильом! Ну, можно, я просто сказать?