Читаем без скачивания Хоп-хоп, улитка - Марта Кетро

Наверное, волевые решения в вопросах чувств тоже грех, сладостный грех, после которого некоторое время чувствуешь себя значительно, хозяйкой своей судьбы, а потом расплачиваешься, как и за все прочее, печалью.

Недавно была в гостях у своего прежнего мужа, еще детского. Мой первый бывший, как я оптимистически его называю. Он завел себе здоровенные колонки, и еще усилители, и наушники, и всякое такое, отчего теперь «слышно, как флейтист губы облизывает». Не знаю, зачем ему это слышать, да еще за такие деньги. Но здорово, конечно. А еще по дому у него ходит девочка двух с половиной лет. У нее серые глаза, льняные волосы и немного длинноватая верхняя губа — ровно настолько, чтобы делать ее похожей на птенца. Бледное дитя, немного затравленный вид, голубые колготки. Показывает мне кота Паштета, собаку Ириску и целую стаю безымянных рыбок. Я пытаюсь расслышать ее голос сквозь рафинированные звуки «лакримозы», отчего-то для меня это важно. А мой первый бывший бегает за ней по комнате и обезьяньими жестами, прямо с руки, запихивает ей в рот куски адыгейского сыра. Говорит, что у нее плохой аппетит, но я ее вполне понимаю. Иногда она подходит к нему сама, хлопает по коленям и, с максимальной убедительностью заглядывая в лицо, говорит: «Не надо!» Но он продолжает кормить ее и, кажется, счастлив. В конце концов, она оказалась единственным, чему я позавидовала, уходя. Я рассталась с этим мужем совершенно без повода — просто показалось кармически вредным жить с человеком, которого не любишь. И что же — ничего не изменилось, я и теперь живу с человеком, которого разлюбила, только у меня нет сероглазой девочки с льняными волосами и длинноватой верхней губой — вот и вся разница. Жизнь, построенная на волевых решениях, оказалась… бессмысленной? одинокой? несчастной? бесплодной? Нет, всего лишь печальной.

Позавчера познакомилась с очаровательной девушкой. То есть когда она подходила, показалась мне толстенькой и старенькой. Но после двух коктейлей, выпитых мною, морщинки на ее лице чудесным образом разгладились, попка похудела, и вся она сделалась похожа на Барбару Брыльску, а лучшего блондинке и пожелать нельзя. Всякие мужские глупости про мало водки стали мне понятны. Например, по дороге до Нью-Васюков она несла какую-то фигню, а на обратном пути мило щебетала и смеялась моим шуткам. Поскольку в промежутке ничего концептуального, кроме выпивки, не произошло, я склонна думать, что дело в этом. Да, еще в этих Васюках оказался потрясающий туалет: прозрачный, подсвеченный снизу пол, который я некоторое время пробовала мыском, опасаясь, что это биде или еще какое джакузи. Огромные окна. В серых стальных стенах прорезаны буквы, пылающие красным: «Мы не писаем в ваш пепси, не бросайте окурки в наш унитаз», и всякое такое. Долго вчитывалась в надписи, долго примеривалась и тщательно проверяла каждый используемый девайс — а по назначению ли? не оскорбится ли персонал? В результате не посмела опустить сиденье унитаза (коктейли делают меня смелой только с телками, а в социуме теряюсь). А кухня там попортилась, мясо жирновато. Наверное, слишком вложились в дизайн сортира.

Да, о чем это я вообще: девушка, о которой речь, работает в кино, скоро уезжает на съемки. И вот я стала к ней приставать: как это, магия кино? Это волшебно? Правда, чудесный мир и все, как обещали? Актрисы там, колдовство съемочной площадки, таинство искусства… А она говорит — ЧИВО?! Какое на хрен… и так далее. Сплошная нервотрепка, бардак и материальная ответственность. То есть еще одну мечту детства развенчали: театр оказался помойкой, кино — психушкой, осталось только про космонавтов выяснить, но и там наверняка какая-нибудь гадость. И только туалет в ресторане Нью-Васюки оказался неожиданно прекрасным.

Кстати, о коктейлях. Недавно на Покровке увидела вывеску «Каждой девушке мохитос — бесплатно», и рядом с ней стоял средних лет дяденька с волосатой грудью, в кожаных штанах и даже, кажется, в шляпе. И с тех пор думаю, что он и есть мохитос, попиленный, но еще крепкий мохитос, которому будет рада девушка, покупающая буррито на обед.

Сегодня проснулась с отчетливым ощущением конца света. Казалось, наш дом пуст и на улице все умерли, кроме птиц. Ничего особенно тягостного по этому случаю не испытала. Стала прикидывать, как добраться до «Бабушкинской», чтобы посмотреть на друзей — вдруг им повезло. Тем более там знакомая черная кошка взаперти сидит. Подумала, что надо бы ограбить супермаркет на предмет переноски для нее. И жратвы всякой. Я не умею водить машину. А муж? Еще неизвестно, пережил ли он конец света. По крайней мере, лежит очень тихо.

Позже поняла, что вся эта тишина и безвременье происходят от резкого понижения атмосферного давления, как это было принято говорить в новостях, когда новости еще существовали. И от коктейля но-шпа-седальгин-кетанов, принятого накануне. И от вчерашней горячей ванны, которая после трехнедельного перерыва прямиком отправляет сознание в пограничное состояние.

Вдруг вспомнила главную ночную мечту своего детства, которую всегда повторяла перед сном: «Чтобы все умерли». Младшей девочке в семье, у которой детская на двоих с сестрой и мама не работает, безумно хотелось побыть одной. Меня никогда, ни разу, не оставляли в пустой квартире без присмотра, и на улице за мной «приглядывали». А я все тосковала по хрустальному одиночеству, когда просыпаешься прохладным утром, и воздух звенит только птицами или каплями ночного дождя. Когда не чувствуешь ни одного взгляда между лопатками — на спине есть слепое место, которое сама плохо ощущаю, оно какое-то онемевшее, но если кто-нибудь смотрит туда, точнее, «устремляет свой взгляд», тогда там начинает полыхать. И я свожу лопатки и откидываю волосы назад, чтобы прикрыть хоть как-то. Когда не чувствуешь над собой постоянной маминой тревоги, душной бабушкиной любви, металлической сестринской опеки. Не говорите со мной, не смотрите на меня, не думайте обо мне. И долго так мечтала, засыпая, а потом, просыпаясь, не спешила открывать глаза, вслушиваясь: а вдруг не услышу ни машин за окном, ни теплого дыхания рядом, на соседней кушетке (мы спали на узких твердых кроватях с красными поролоновыми валиками). Но нет, все было и все были. А я, между прочим, добрая девочка, и не смерти им желала, а только одиночества себе, просто не знала тогда, как это сказать. А потом однажды… Да нет, такое должно произойти не один, а много раз, прежде чем поймешь — вот лепесток улетел, вот другой, вот и пятого не стало — белого лепестка, который прикрывал тебя, прятал, о котором думала, что это твоя любовь и любящее тебя сердце. Намечтанное одиночество было всегда, только время понадобилось, чтобы опознать его — не в тишине и безлюдье, а в тех же лицах, повернутых к себе, в глазах, глядящих внутрь себя, в голосах, говорящих о себе. Это было всегда — никто не говорил со мной, никто на меня не смотрел, никто обо мне не думал. По законам человеческого сердца следовало спохватиться и всплеснуть руками — любите меня, любите! Но нет. Я всего лишь мечтаю теперь, чтобы никто не умирал (по возможности). А в остальном, пожалуйста, если вы ТАК привыкли — не говорите со мной, не смотрите на меня, не думайте обо мне.

Междуречье — не то, что между рек, а то, что между речей. Время молчать, время собирать камни, отскакивающие от меня. Вот прилетел камень из прошлого — жизнь мной недовольна, говорит, что я поступила неправильно в том и в том году, а теперь должна получить свое.

Камень от тебя, милый, брошенный молча, упавший беззвучно.

Камень от тебя, дорогая, сопровождаемый градом слов, способным засыпать с головой.

Камень от того, кто обещал закрыть собой от всех других ударов, но на всякий случай приберег несколько булыжников — говорит, что для защиты, потому что не чувствует себя в безопасности со мной.

Камень от мамы — раскаленный, она одна знает, как обжечь меня и куда надо метить.

Я собираю ваши дары, присланные с любовью, молча рассматриваю каждый из них, не выясняя — за что, а — зачем. Никто из вас не желает зла, так что же ты хотел дать, друг, разбивая мое сердце вот этим?

И, поняв, не отвечать. Утерев кровь с губ, заниматься своей нелепой реальностью, убеждая себя, что остальное — мелочи, погода, которая меняется почти незаметно. Не надеясь на месть, изменить сознание так, чтобы камни эти действительно стали несвоевременным снегом, тающим от дыхания на теплых щеках.

«Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья».

Ты смущаешься:

• когда его подбородок выбрит чище, чем твои гениталии (и ты… трехдневной щетиной… ужас);

• когда твои носки пахнут сильнее, чем его, а обоняние у него, наоборот, лучше. И не только носки, кстати;

• когда он сообщает точные размеры своего члена, ты рассказываешь подруге, а она — снова ему. Особенно если хвастаться нечем;