Читаем без скачивания Мемуары - Адам Чарторижский

С самого начала царствования Ивана Васильевича Грозного у московских царей начал проявляться инстинкт завоеваний, и, прибегая поочередно то к хитрости, то к войне, они умели с редким искусством увеличивать свои владения за счет своих несчастных соседей; но главным образом при Петре I русская политика приняла решительный и устойчивый характер, которому наследники его уже не изменяли. Россия не перестает с неумолимою настойчивостью преследовать цель, которая заключается ни более ни менее, как в подчинении себе большей части Европы и Азии и сосредоточении в своих руках возможности вязать и решить судьбы соперничающих с ней народов. Эта цель была ясно задумана и указана Петром I своим преемникам. Нет такого пути, на котором он не сделал бы первого шага, нет цели, которой не старался бы достичь с энергией и искусством, могущими служить примером для его преемников.

Петр I нанес смертельные удары Швеции и Польше. Он начал борьбу с Персией и Турцией. Стал во главе греков и славян и создал для России флот и армию европейского образца. Толчок, данный его железной волей русской нации, продолжал действовать и теперь; начинания, им предпринятые, развиваются все в том же направлении. Цели, им поставленные, к которым Россия по счастливому стечению обстоятельств подошла очень близко, преследуются и теперь, и Европа не в состоянии удержать Россию на этом пути. Внутренние неурядицы могли на некоторое время замедлить развитие России; но дух Петра Великого носится всегда над нею, и его чрезмерное честолюбие заложено в глубине сердца каждого русского.

Если некоторые колебания, испытываемые в настоящее время Россией и заставят ее приостановить исполнение своих планов, все же невероятно, чтобы она когда-либо от них совершенно отказалась. На некоторое время Россия уклонилась от столь могущественной политики. Это было в начале царствования Александра. Молодой, чистосердечный, безобидный, мечтающий только о любви к людям и либерализме, страстно преданный добру, к которому всегда стремился, но которого часто не умел отличить от зла, и которое, между прочим, так трудно достижимо, он с одинаковым отвращением смотрел и на кровавые войны Екатерины, и на деспотические безрассудства Павла и, достигнув трона, оставил в стороне жадность, лукавство, чрезмерное честолюбие, — одним словом, все те идеи захвата, которые составляли душу старой русской политики. Фантастические проекты были на время забыты; Александр обратил все свои заботы на внутренние улучшения и серьезно думал осчастливить, насколько возможно, своих подданных, как русских, так и инородцев. Впоследствии, почти против своего желания, он был увлечен на обычный путь, свойственный русской политике, но в первое время царствования об этом не было и речи, и в этом заключалась действительная причина непопулярности Александра в России.

По характеру Александр не походил на русского; он отличался от соотечественников и достоинствами и недостатками, и казался среди них каким-то экзотическим растением, далеко не чувствуя себя счастливым.

Как бы там ни было, поставленный судьбой во главе внешней политики России, я находился в положении солдата, заброшенного в силу дружбы или случайности в чужие ряды и потому сражающегося с особым усердием из-за чувства чести и из-за того, чтобы не оставить своего товарища, друга или господина. Александр, смею сказать, был для меня в то время и товарищем, и другом, и господином. Его безграничное доверие ко мне обязывало меня как честного человека служить ему как можно лучше, и вызывало во мне желание привести, насколько было возможно, в блестящее состояние дела России, пока они находились в моих руках. К тому же я твердо верил, что мне удастся примирить стремления, свойственные русским, с гуманными идеями, направив жажду русских к первенству и славе на служение общечеловеческому благу. Это была великая, но и далекая цель, к которой надо было идти с большой последовательностью и настойчивостью. План был громаден; необходимо было хорошо обдумать его и проявить много терпения и искусства при его выполнении. Я воображал, что все задуманное мною в этом направлении в достаточной степени удовлетворит национальную гордость русских.

Я хотел бы, чтобы Александр сделался, в некотором роде, верховным судьей и посредником для всех цивилизованных народов мира, чтобы он был заступником слабых и угнетаемых, стражем справедливости среди народов; чтобы, наконец, его царствование послужило началом новой эры в европейской политике, основанной на общем благе и соблюдении прав каждого.

Мысль эта не покидала меня; я постоянно был занят ею и старался найти для нее формы, применимые на практике. С этой целью я составил собственный политический план, который и разослал циркулярно всем нашим представителям при иностранных дворах. В циркуляре этом, который должен был служить введением к моей новой политической системе, им предписывалось поведение, полное сдержанности, справедливости, честности и беспристрастного достоинства.

Я долго работал над достижением этого политического плана, в основу которого вложил принципы, подробно изложенные мною позже в труде «Опыт о дипломатии» (Essai sur la diplomatie). Я упорно разрабатывал свой план наряду с занятиями текущими делами. Но я не пожал плодов; этому помешали бесчисленные трудности, вставшие на моем пути, и быстрый ход тех событий, которые привели к моему падению. Но все то время, как я оставался у дел, направление их было тесно связано с этими принципами, хотя и не всегда в такой степени, как бы мне хотелось.

Жизнь нередко заставляет нас медлить с осуществлением своих идей и видоизменяет их применительно к течению событий… Приходится соглашаться на уступки ради избежания многочисленных затруднений, которые обнаруживаются на каждом шагу; уступки печальные и часто совершенно разбивающие самые дорогие, долго обдумывавшиеся наши планы.

Моя политическая программа пришлась по душе Александру, ввиду тогдашнего направления его мыслей. План мой касался далекого будущего, оставлял открытое поле воображению и всякого рода комбинациям и не требовал немедленного решения, немедленных действий. Александр был единственным человеком в своем государстве, способным до известной степени понять важное значение подобной системы, и разумом, скажу вернее — совестью, воспринять ее принципы. Но все же и он воспринимал их только поверхностно.

Удовлетворяясь высказанными в моей программе общими принципами и формой, в которой я предлагал их осуществить, он не помышлял о том, чтобы глубже вникнуть в суть вещей и дать себе отчет в тех обязательствах, которые налагала на него подобная политическая система, в тех трудностях, которые возникли бы при приведении ее в исполнение. Мои коллеги, как казалось, во многом разделявшие мои взгляды, благосклонно слушали представленный им мною беглый очерк моей политической программы, в которую я включил освобождение греков и славян, и пока я развивал идею той первенствующей роли, которую должна будет играть Россия, говорил о могущественном влиянии, которое она приобретет в делах Европы, моя аудитория была за меня; но лишь только я затронул цели и обязательства, вытекавшие для России из этого первенствующего положения, как только я заговорил о правах других народов, о принципах справедливости, которые должны сдерживать честолюбие, я заметил, что одобрения стали реже, холоднее и сдержаннее.