Читаем без скачивания Сапфировый альбатрос - Александр Мотельевич Мелихов

Следствие в точности отыскать виноватых не сумело — выявили одну только, я извиняюсь, болтовню: один хвастался, что ему предлагали двадцать пять не то сорок, что ли, тысяч не то рублей не то франков за подрыв, другой в пьяном безобразии грозился всех повзрывать вообще бесплатно, но как раз в эту ночь оба спали у всех перед носом. Только какая-то четверка почему-то не спала да еще находилась в самом удаленном отсеке. Хотя и там она вряд ли уцелела бы. Но все равно их решили на всякий случай расшлепать.

Эти все дела творились еще до прибытия папашки с его золотым кортиком. На его личную долю осталось только утвердить смертельный приговор.

Или не утвердить. Тогда следствие пришлось бы снова раскручивать с самого начала, а про укрепрайон забыть на довольно-таки продолжительное время. Что в военную суровую пору тоже попахивало изменой родине, на чего ему и было прозрачно намекнуто.

Папашка кинулся к французам: дескать, давайте мы объявим для острастки, что четверку расшлепали на французской суше, а вы их заприте в секретные камеры до конца империалистической войны, а там после разберемся. Но французский военный министр не захотел поганить гордую французскую репутацию такими оскорбительными для их гуманного достоинства махинациями.

В общем, папашка помаялся-помаялся да и утвердил. И поплыл в будущий советский Мурманск посереди зверских подводных лодок. И таки доплыл.

И только доплыл, как грянула буржуазно-демократическая Февральская революция.

А царский Мурманск в те отсталые времена был совершенно не то же самое, что нынешний город-герой и областной центр незамерзающего порта. Это были одни только понатыканные в разных местах тоскливые бараки посреди сугробов, которые с наступлением революционной весны охотно расплывались в болотную трясину.

Зато властей появилось сразу целых три: сам главнамур, потом военно-революционный центромур и гражданский Совет депутатов. И, как настаивают злопыхатели, бороться друг с другом им показалось намного более увлекательнее, чем воевать с немцами. И кто окажется более непримиримее, тот и становится более авторитетнее. Как пыхтят злопыхатели, революция рождает своих революционных карьеристов. И самым отовсюду заметным предметом для проявления непримиримости оказался, само собой, главнамур, которого буржуазно-демократическая власть наконец-то произвела в адмиралы.

Тут-то ему и припомнили расстрел четверых революционных братишек, которые еще в беспросветной тьме самодержавия начали бороться за поражение своего правительства. Но вместе с тем, что пардон, то пардон, они же революционным подрывом крейсера проявили готовность уконтрапупить в штабе Духонина всю остальную передовую команду. Несознательность получается. Ладно, тогда пущай будет по-другому: реакционное офицерье само подстроило поддельный взрыв, чтоб ликвидировать самых передовых товарищей матросов. Значит, пущай будет виноватое офицерье. А которые матросы ликвидировали своих братишек, пребывая в рядах расстрельной команды, про тех не вспоминали, на подобной, я извиняюсь, мелюзге большого авторитета не огребешь. А вот расшлепать адмирала — этой славы надолго хватит. Вон как братишки в Кронштадте преподали классовый урок своему адмиралу Вирину — подбросили и поймали на штыки, да не раз и не два, получилось оченно даже убедительно. Вот и нужно северному, я извиняюсь, захолустью обучаться у столичной красы и гордости. Как раз ихний укрепрайон подкрепили кронштадтской братвой, и тут уже, как злобно пыхтят злопыхатели, окончательно пошло-поехало. Пьянка, я извиняюсь, за пьянкой, митинг за митингом, комиссия за комиссией. И главнамура болтало наподобие щепки в этом бурном и, как клевещут злопыхатели, мутном море. То его посадят за решетку, то выпустят, то вынесут оправдание, то обратно упекут. Им, случалось такое, занимался аж сам замком по морде — заместитель комиссара по морским делам. Это так некультурно шутили отдельные несознательные граждане. А что власти то и дело меняются, это адмиралу не шло ни в какую заметную пользу, все равно самым главным преступлением объявлялась контрреволюционность. Хотя политически отсталый адмирал контрреволюционером все ж таки не был, он рассуждал как аполитичный военспец: которая власть будет стараться поддерживать боевую способность против внешнего врага, той власти он и будет преданно служить. Он и большевиков по этой причине признал. И даже на каком-то очередном суде расплакался, заверяя всех присутствующих, что завсегда служил народу. Если народ стоит за большевиков, то и он заодно с народом стоит за большевиков. Большевики тоже признавали в нем полезную фигуру. Которую иной раз политически более целесообразнее расшлепать, чтоб утихомирить самых наиболее непримиримых, а в другой раз правильнее помиловать, чтоб она как-то поддерживала ситуацию в рамках. Благодаря своего авторитета и обширных познаний.

Там же в ихние тамошние дела была припутана и еще одна четвертая или там одиннадцатая сила — английская. Англичане там тоже стояли с кой-какой своей эскадришкой во главе с потасканным жизнью линкором «Глория» и контр-адмиралом Темпом или Кемпом, как-то так. Они же все еще имели намерение довести империалистическую войну до ее победного для Антанты конца и по этой причине желали, чтобы русские товарищи били немцев, а не друг дружку. И предлагали даже высадиться на берег, чтоб навести свой английский порядок. Но наш адмирал им тоже не шибко чтобы очень доверял: они, дескать, так помогут, что потом от них от самих придется помощи искать, им только дай ботинок сюда поставить, а потом уже не выкуришь. Россию, он так считал, нужно защищать и от врагов, и от друзей.

Он все ж таки слегка, наверно, верил в светлое будущее этих гибельных краев и потихоньку поручал спецам чего-то такое разведывать в смысле ископаемых и сельского хозяйства. И рыбные артели планировал организовывать на общих началах, и всякое такое в этом роде. Но вот чего наиболее сильнее всего подрывало его авторитет, так это то, что он пытался навязать сбросившей гнет братве старорежимную дисциплину. Так за чего же, получается, боролись?!

Еще же он старался помешать экспроприации, а по-простому говоря — разграбиловке поставок, которые поставляла Антанта для транспортирования в Петроград, чтобы тот поддерживал в себе силы для войны с германским милитаризмом. Это уже была открытая контрреволюция! Для чего ж тогда было выбрасывать лозунг про экспроприацию экспроприаторов?!

Но капиталисты все равно требовали гарантий, чтобы ихние ботинки и подметки шли не на трудящихся, а на империалистические нужды, а иначе они свой эксплуататорский карман захлопнут. Адмирал сговорился с Центромуром, что письмо с такими гарантиями он англичанам даст, но, пока крутилась вся эта, я извиняюсь, канитель, американцы уже не сильно далеко от берега постановили развернуть в обратную сторону свой пароход «Дора», нагруженный всякими полезными предметами, и особенно, я извиняюсь, жратвой. Этот ихний поступок до такой степени огорчил адмирала, что он пригрозил отправить миноноску, чтобы развернуть