Читаем без скачивания Бабочки в жерновах - Ирина Астахова

- А потом?

- Потом…

Хил зажмурился. Как же объяснить то, что можно только самому пережить?

- Память возвращается постепенно, исподволь, в снах, во всяких мелочах. То одно, то другое вдруг припомнится, потянет к одним людям, оттолкнет от других. И всё, что накопилось за многие жизни, плохое и хорошее, всколыхнется, снова оживет. Вот ты руку обжигала когда-нибудь? Как она заживает? Очень медленно, незаметно, тонкой пленочкой затягивает, поднывает к дождю, но с каждым днем боль утихает.

- Прямо-таки всё-всё вспомню? – изумилась девушка.

- Нет, - досадливо отмахнулся Хил. Он искал подходящий пример.

- О! Вот чем ты занималась в этот самый день, только четыре года назад?

Верэн напряглась, пытаясь воскресить в памяти первые июньские дни своего шестнадцатилетия.

- Жарко было, кажется…

- И не старайся, не получится. Если это был обычный день, то он забылся безвозвратно. Но есть множество моментов, которые ты помнишь в мельчайших деталях. Так во всех жизнях, у всех людей, и у нас, эспитцев, тоже.

Никогда раньше Хил не делал этого, не объяснял несведущему… Впрочем, однажды довелось. Больше ста лет назад накануне штурма Корентина, когда стало понятно, что их полк бросят на прорыв, он рассказал Дамиану – своему другу закадычному. Зачем? Наверное, чтобы подбодрить и внушить надежду. Мол, правду говорят «мельники», сущую правду глаголят мудрые болтуны: есть оно, перерождение души. Ничего не закончится, а напротив, сызнова начнется. Твоя бессмертная душа обязательно возродится в теле младенца, а значит, и смерти бояться не нужно. И ведь доказал прирожденному скептику – привел примеры из истории, подробности всякие. Дамиан поверил, во всяком случае, спал потом до рассвета мирно, как дитя.

Они оба тогда погибли при штурме – Дамиана картечью на куски разорвало на глазах у Хила Рэджиса, а потом и его шею нашел офицерский палаш.

- Потом, Куколка, тебе вдруг захочется рисовать. Получаться, конечно, начнет не всё и не сразу, но в итоге от твоих картин глаз невозможно будет отвести.

Ветеран задумчиво разгрыз травинку.

- Жаль, Эвит ушел. Обычно она его больше остальных наших любила. Ничего-ничего, наш Исил еще бодрячком держится, - молвил он, вгоняя целомудренную Верэн в краску. – Не верю я в то, что Эвит из-за Салды удавился. В прошлый раз они почти счастливы были.

До преображения называть человека эспитским именем не к добру и не принято. Ничего ж еще не известно.

- Почему почти? – прошептала девушка.

- Таланту развитие потребно, а какое на нашей скале развитие? А сбежишь на материк – быстро спятишь. Но есть еще чахотка и прочие лазейки.

- Ох!

- Но это только если твой приятель Ланс ничего не изменит, а я очень надеюсь, что именно у него всё и получится.

- Тогда я не стану ни Салдой, ни Лунэт?

- Эх, - Хил сделал несколько больших глотков, почти опустошив бутылку. – В этой жизни уже ничего не изменится, я полагаю, но в следующей – возможно.

Перспектива ждать так долго не показалась Верэн привлекательной. Как у всякого юного существа, помыслы и планы хадрийки не простирались далее собственного тридцатилетия.

- А Лунэт? Какая она была… будет… ?

- Честно? Она мне никогда не нравилась. Вечно подбивала Лисэт на всякие нехорошие вещи в отношении Дины. Потом подружка в тюрьму, а эта обязательно выкрутится. Не люблю я её. Одни неприятности от Лунэт.

Верэн осторожно отодвинулась в сторонку, так недружелюбно и холодно поглядел на неё Хил. Глаза у него серые, прозрачные, волосы светлые, и весь он какой-то ледяной, словно последний снежный сугроб с теневой стороны стены.

- А если я… она… Лунэт изменится? Люди же меняются.

- Мы пытались, Куколка. Много раз. Не получалось, - отрывисто сказал ветеран. – Это как болезнь, надо знать первопричину, чтобы вылечиться. Выяснить, что же случилось в самой первой жизни. И тогда…

- Ага! – догадалась хадрийка. - Ланс... то есть господин Лэйгин это выяснит. Он же ученый!

Девушка повеселела и протянула руку за бутылкой, собираясь выпить за внезапно обретенную надежду.

- Хотелось бы, Куколка, очень хотелось бы. Будем верить. Я, например, очень хочу.

Они по очереди пригубили дешевого и крепкого вина.

Если высокий господин Тай даже в темнице оставался воплощенной в благородной крови Властью, то рыжий, как закатный пламень на волнах Сонного моря, лазутчик Берт, по причине исключительной изворотливости прикованный не только за ногу, но и за шею, являл собою ходячее… хотя теперь уже, конечно, полусидячее Искушение. Темно-серые, как зимние штормовые тучи, глаза по-охотничьи зорко следили за каждым движением стражницы, твердые, подобно чеканному узору на бронзовой вазе, губы раздвигала приветственная улыбка, а игра мышц на полуобнаженном теле атлета, когда он чуть приподнялся навстречу вошедшей… Ах-х! Словно обухом жреческого топора по затылку! Лив пошатнулась, будто жертвенная корова перед алтарем, и разве что не замычала.

И, словно всего этого было мало, он еще и заговорил. А может, запел? С Бертом разве поймешь!

- Ли-ив, - протянул узник, и от этого долгого и сладкого «Ли-ив» в животе у стражницы заныло и затрепетало: - Жизнь моя. Здравствуй. Там, снаружи, похоже – чудесный летний день?

- Твой последний день, Лазутчик, - напомнила Лив намеренно грубо, чтобы стряхнуть чары. Вроде бы помогло… по крайней мере с дыханием справиться удалось!

- Не верится, что ты это допустишь, моя Лив, - узник обнажил белоснежные зубы в ухмылке. – Ни мне, ни, уверен, всем остальным. Они там уже сделали ставки? – он мотнул головой в сторону двери: - Как ты меня спасешь? Принесешь одежду охранника или укажешь тайный подземный ход, м-м-м?

- О, Берт, Берт! – она тоже показала зубы в невеселой усмешке: - Способен ли ты хоть на что-то без помощи женщин? Тебе нужно проникнуть в крепость – ты соблазняешь жрицу, нужно выбраться из тюрьмы – обольщаешь стражницу… Что бы ты делал, если б твоим тюремщиком был старый жирный толстяк, не склонный к мужеложству?

- Никто не ведает пределов своих возможностей, так что говорить о желаниях? – Берт пожал плечами, зазвенев своей цепью. – Особенно когда желание жить так велико. А оно велико, поверь.

Женщина помотала головой, отступив на шаг.

Остатки веселости сползли с лица Лазутчика, как утренний туман с утеса.

- Оно безмерно, моя Лив. Жить. Дышать. Любить! – и, видимо, чтобы столь жаркое признание было понято верно, уточнил: - Любить тебя, моя стражница. Вечно.

- Благодарю, но вот это уже лишнее.

- Не зарекайся, - Берт подмигнул. – И не спеши отказывать себе в такой малости. Тем паче, ты уже сделала один шаг. Я здесь и всё еще дышу.