Читаем без скачивания Бабочки в жерновах - Ирина Астахова

Новый толчок, вроде бы несильный, - и трещина заветвилась уже по стене, словно причудливый растительный орнамент на расписной амфоре.

- Прости, мой господин, но я должна тебя покинуть! – почти выкрикнула стражница в нарушении всяческого этикета и едва удержалась, чтоб не подпихнуть в спину неторопливого аристократа, который величественно вплывал в свою камеру, будто груженая мрамором галера. Уф! Удалось!

Лив быстро пошла, почти побежала по коридору. Пусть даже со двора храмовой тюрьмы многого не увидишь, но можно попробовать вылезти на крышу… или хотя бы на небо взглянуть. Неспроста ведь так трясет? Или все же ничего страшного?

Вино, предназначенное жертвам, Ланс не стал бы пить, даже если бы им лично занялся палач… доктор Хамнет… Исил-Палач. Густое и темно-красное, оно успело нагреться и теперь лилось в простые деревянные чаши, как свежая венозная кровь, узники пили его жадно, и струйки, текущие по подбородку, навеивали Лансу неприятные ассоциации. Мертвецы по законам людей, уготованные для праздничного пиршества безымянных и безликих божеств, пили кровь виноградной лозы – что если так родились суеверия про покойников, восставших из могил и питающихся соками живых? С каждым глотком осунувшиеся щеки наливались здоровым румянцем, пустые глаза начинали светиться живым огнем, а на губах расцветали блаженные улыбки. И хотя Исил-Палач уверял, что ничего такого в вино не подмешивал, но проверять на себе Ланс не решился. Зато сполна воспользовался неожиданной откровенностью узников. Конечно же, его интересовала повседневная калитарская жизнь, такая, какая она без прикрас. Та информация, за которую бы отдал половину жизни любой историк, лилась из уст живых свидетелей просто под влиянием хмеля и радостного самоотречения. Все эти мужчины и женщины – закоренелые грешники, уже не принадлежали ни одному из миров. Так почему бы не поведать любопытному археологу о своей погубленной жизни? Почему не рассказать о том, о чем никто и никогда больше не узнает – о доме, родне, первой любви, первом преступлении? Еще больше, чем смотреть на горящий огонь и текущую воду, люди любят говорить о себе. Были бы внимательные уши рядом.

А потом Ланс оказался в одной клетке с Бертом.

- Вот теперь ты знаешь, Лэйгин. Только не забудь потом рассказать мне. Когда вернешься.

Мурранец вздрогнул всем телом. В очередной раз.

- Я никак не могу привыкнуть… понять, как всё это работает. Вы здесь, в прошлом, всё знаете про будущее, но не ведаете, что ждет вас завтра. Но и они там – это тоже вы. Как так может быть? Я не понимаю.

- Успокойся, Чужак. Никто, кроме морских и подземных, не понимает. Считай происходящее сном, если тебе так легче.

- Но это ведь не сон.

- Точно. Это явь, - ухмыльнулся Берт издевательски. – Дай еще глоточек.

- А как же правила? Тебе, как и всем, положена только одна чашка.

- А мне за двоих надо пить, за себя и за… Келсу. Её ведь замуровали заживо. Вряд ли бедняжку поили вином, хотя Исил добрая душа, мог и подмешать один из своих веселых порошочков. Чтобы малышка ушла не в ужасе, а дорогами радостных снов и видений.

Берт рассуждал столь здраво и спокойно, что даже самый пристрастный слушатель вряд ли уловил бы нотку раскаяния в его голосе.

Излишками милосердия Ланс Лэйгин тоже не страдал.

- Она умирает прямо сейчас.

- Я ничем не могу помочь, - пройдоха демонстративно покачал головой. – Ошейник шибко давит.

- Другие узники говорят, ты мог разделить её страдания, но предпочел отречься.

- Я слишком люблю жизнь, чтобы отказываться от еще одного дня. Никогда ведь не знаешь, что он тебе принесет, не так ли, Ланс Лэйгин?

- Хочешь показаться хуже, чем ты есть?

- Я уже три тысячи лет, как мертв, а мертвые, дружочек, сраму не имут, - жестко напомнил Берт-Лазутчик. – Не знаю, возможно, мы все сильно провинились перед морскими и подземными или были самыми большими грешниками Калитара. Посему, каким бы мерзавцем я себя не выказал, хуже уже никому не будет. Даже Келсе.

Быть замурованным заживо… А если быть честным перед собой, то много ли смельчаков встали бы рядом с Келсой?

- А теперь позови Лив, будь добр, - потребовал Берт. – Скажи, у меня для неё есть несколько слов. Очень важных.

Но не судилось Лансу исполнить просьбу Лазутчика. Стены задрожали, затряслись, как руки у запойного пьяницы, а потом и вовсе приключился с тюрьмой припадок падучей. И как оказалось, «божественная болезнь» началась у всего Калитара.

А со двора, как и всегда, была видна лишь часть горы да кусок неба. Гора дымилась. Хотя над косой, словно бы неровно срезанной тупым ножом вершиной дымок вился частенько, иногда густой, но обычно легкий, почти незаметный, так что ничего необычного в этом, в общем-то, не было… Разве что птицы. Они улетали прочь, и от пронзительных криков у Лив сразу же зазвенело в ушах. Может, потому она и не расслышала ничего снизу, из города. Конечно, оттуда вообще мудрено что-то услышать, кроме набата, однако и набат молчал.

Перец, вынырнувший из коридоров вслед за хозяйкой, вдруг сел, запрокинул морду к небу и завыл, чего за ним прежде не водилось. И в собачий жалобный плач тихонько вплелся еще один звук, сперва еле слышный. То ли шорох, то ли шелест, а может, и гудение – или все-таки плеск? Лив затрясла головой, пытаясь понять, где же источник этого непотребства, но как внимательно она ни прислушивалась, все равно пропустила момент, когда шепот окреп, взлетел и обрушился вниз ревом. Тесаные плиты дворика под ногами стражницы вздыбились и расступились, выпуская оттуда, из владений морских и подземных, струю дурного дыма. Лив упала, успев выставить перед собой руки, но все равно ободрала колени. Взметнувшейся пылью стражнице запорошило глаза, и она распласталась на земле, ослепшая и оглохшая, и только кожей щеки почувствовала, как рядом грузно упало что-то тяжелое.

Гора вдруг содрогнулась и взбрыкнула, совсем как ужаленная гадюкой лошадь. Ланс к этому моменту успел выскочить во внутренний дворик, чтобы своими глазами увидеть, как южный склон вулкана просто исчез в грохоте и пламени. Сначала из пролома вылетело огромное черное облако, а затем выплеснулся целый фонтан лавы. И её широкий жадный язык потек в сторону города. Туда, куда ветер унес смертоносное облако пепла. Солнечный свет померк, будто злодейка-ночь вдруг выпрыгнула из подворотни и вонзила нож в спину светлому дню. И не нужно быть пророком, чтобы понять – рассвета не наступит. Для Калитара, по крайней мере.

«Последний день!» - догадался Ланс. И ему стало вдруг легко-легко. Так, словно бы его уже подхватил ветер и унес в ревущее море.