Читаем без скачивания Тито Вецио - Людвига Кастеллацо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока отряд претора Лукулла следует по направлений к храму Дианы и наводит ужас на мирных поселян, посмотрим, что делается в самом храме.
Снаружи здание было мрачным, как могила, но перейдя порог известной нам калитки, можно было увидеть сквозь слюду окна маленького покоя свет от большого количества фонарей, услышать прелестные звуки молодого свежего голоса под аккомпанемент мелодичного инструмента, изобретенного Терпандром (нечто вроде гитары или арфы с двенадцатью струнами). Там на нижнем этаже была устроена столовая, освещенная и убранная цветами, стены и потолок которой были со вкусом разрисованы. В центре стоял стол под драпировкой в форме палатки из самой тончайшей ткани, увитый венками из цветов, уставленный самыми вкусными блюдами и лучшими винами. Около стола, как обычно, стояли две кровати и у каждой из них — по маленькому столику с художественной отделкой. Кушанья накладывались на золотые и серебряные блюда, а вино наливалось в кубки из того же металла. Кровати по своему богатству мало чем уступали римским, хотя на них возлежали благочестивые жрицы храма богини Дианы, а не грешные патриции. Обе кровати были из черного дерева с резьбой и инкрустациями, кроме того в отдельных местах отделаны слоновой костью и золотом. Но что было особенно роскошно и богато, так это подушки, одеяла и ковры. Служительницы богини Дианы, как видно, любили нежить свои тела на мягких подушках под изящными одеялами. Всеми этими богатствами и соблазнительными удобствами, оставленными перепугавшимися святыми девами, воспользовался бывший всадник царя Югурты, предоставив их в распоряжение супруги Тито Вецио.
На одной из кроватей лежал наш герой в одежде для пиров, увенчанный розами. Глядя на него в таком наряде, трудно было предположить, что это отважный воин, предводитель восставших, три раза одержавший победу над страшными римскими легионерами. Его красный походный плащ и оружие лежали в углу. В эту минуту Тито Вецио забыл обо всем на свете, он жил только для любви и неги. Но с утренней зарей, когда боевая труба оповестит воинов, что настал час битвы, юный герой первым будет готов: наденет свой шлем, латы, сядет на коня и, обнажая меч, понесется на приступ Капуи. Он будет неустрашим, также как троянец Гектор, бросившийся с копьем в одной руке и факелом в другой жечь корабли греков.
Луцена, как особа хорошо воспитанная, знающая приличия, не лежала на кровати, а сидела около своего милого Тито. Она была одета в длинную белую тунику из тонкой ткани, изящно вышитую и спускавшуюся до ног. Молодая гречанка была изумительно хороша в этом наряде, ее стройная фигура походила на художественное произведение ваятеля. Лицо с правильными, необыкновенно красивыми и выразительными чертами стало еще прелестнее, черные глаза светились огнем страстной любви, на губах играла улыбка счастья, а сквозь белизну щек, цвета лилии, пробивался легкий румянец. Она время от времени глядела на полулежащего юношу, любуясь им с восторгом влюбленной женщины.
На другой кровати лежал наш старый знакомый нумидиец Гутулл, он был в латах и снял лишь шлем, его длинный меч стоял тут же. Закутавшись в белый плащ, африканец приятно улыбался, глядя на молодую чету влюбленных. Цвет одежды еще больше оттенял его бронзовый цвет лица.
Роскошный ужин закончился, ничто не нарушало веселья и доброго расположения духа этих трех людей, так искренне любящих друг друга. Они были полны надежды, их не тяготило предчувствие близкого несчастья. Тито Вецио устроил все, как опытный полководец. Утренний приступ был решен.
Успешное осуществление плана, порученное Луципору и Черзано, не вызывало сомнения. Гутулл, так же, как и влюбленная Луцена, полагал, что его разумный и храбрый друг непобедим и могущественен, словно боги Олимпа. Мысль об измене не приходила ему в голову.
Так наслаждались трое друзей, не подозревая, что людские страсти готовят им гибель. Холодный зимний ветер завывал в священном лесу храма Дианы, сгибая к земле столетние деревья, ночь была темная, страшная, а в их комнате, убранной цветами, освещенной множеством свеч, было тепло, уютно, царствовала любовь и дружба.
Луцена взяла лиру, и комната огласилась чудными мелодичными звуками.
— Обожаемая богиня моей души! — воскликнул Тито Вецио, целуя роскошные волосы, падающие по белым плечам красавицы гречанки, — нам остается еще несколько часов провести вместе, скоро надо будет скакать в лагерь, не откажи в любезности — услади наш слух прелестью твоего голоса, спой нам какую-нибудь песню твоей поэтической родины.
Луцена нежно взглянула на своего друга, ее красивые пальцы забегали по струнам инструмента, как было замечено выше, изобретенного Терпандром и впоследствии усовершенствованного Тимофеем из Милета, взяла несколько разрозненных аккордов и запела:
Тебе, целомудренная богиня,Дочь Эгейского божества,Явившейся на мой родной берег, пою я.
Ты из недосягаемого Олимпа даришь насУлыбкой радости и любви!
Тебе прислуживают грации,И по лазурному небу летают две белые голубки.
Здесь на земле сплетаются любимые тобой узы,Когда Эрот поражает стрелою.Ты хотя и редко, но спускаешься к смертным.
Приди, богиня!Уже трепещет в руках моих лира,Любовь сжигает мою грудь.
Помоги мне в моем страстном томлении,Великая богиня Венера,Явись мне из пурпурногоТвоего заоблачного царства.
Луцена кончила. Последний звук ее юного симпатичного голоса слился с аккордом и замер. Тито Вецио не мог дышать от восторга, теснившего его грудь, с минуту в комнате господствовало благоговейное молчание. Наконец, страстно влюбленный юноша не выдержал, обнял красавицу гречанку и горячими поцелуями поблагодарил ее за то высокое наслаждение, которое она доставила ему своим чудным пением.
— Теперь твоя очередь, Гутулл, — сказала гречанка, застенчиво уклоняясь от жгучих поцелуев влюбленного юноши и передавая инструмент нумидийцу.
— После твоего божественного пения, достойного слуха богов, — сказал африканец, принимая инструмент, — моя идиллия пустыни покажется сухой, и не усладит ваш слух мой старческий разбитый голос.
Сказав это, Гутулл тем не менее не заставил повторять просьбу и начал декламировать под музыку свою дикую идиллию пустыни:
Здесь, в благоухающей счастливой Кампании,Вы хотите узнать, какая существует любовьНа земле, сожженной солнцем?
Что вам сказать? Не знаю.Лучше спросите у тучи,Откуда берется прорезающая ее молния.
Спросите у леопарда,Подстерегающего свою добычу у ревущего моря!
Спросите у этой арфы,Почему она издаетЗвуки радости, восторга и любви!
Зила, Зила!
Без твоего солнцаГутулл не хочетСвободы.
Зила, Зила!
Далее африканец своим особенным речитативом говорил, как он, возвратившись с охоты на льва, встретил царскую дочь, поившую стадо у колодца, как он ей рассказал о войне, о ненависти ее отца к нему. Царская, дочь слушала внимательно его речь, и в ее груди зажглось чувство, противоположное чувству отца, и вдруг из тернового куста выросла роскошная роза, и он сказал ей, что право его — война, а советница — любовь. Красавица и эту речь выслушала благосклонно. Тогда он схватил ее, посадил к себе на коня, и помчались они по пустыне, обнявшись. Вороной конь летел быстро, а он крепко прижимал к своей пылающей груди царскую дочь. Очи их сверкали огнем божественной любви, а дыхание слилось в одном пламенном поцелуе.
Словом сказать, старый нумидиец воспроизвел в своей идиллии романтическое бегство Тито Вецио и Луцены, чем конечно, вызвал восторженную признательность обоих влюбленных.
Затем, африканец, как истый сын пустыни, весь погрузился в воспоминания о своей далекой родине. Его дикая песня воплотила громоподобное рычание льва и львицы, унылое завывание ветра в беспредельной пустыне, звездное небо африканской ночи, утреннюю и вечернюю зарю, прелести оазиса…
Тито Вецио и его подруга с особенным удовольствием слушали этот оригинальный монолог старого нумидийца. Воспользовавшись импровизацией, доводившей Гутулла до самозабвения, влюбленные, точно призраки исчезли из столовой. А для восторженного сына пустыни уже не существовало окружающего мира. С полузакрытыми глазами, извлекая самые своеобразные аккорды, он погрузился в созерцание прелестного оазиса, среди песчаной и безводной пустыни. Его пламенному воображению живо представлялись стройные пальмы на берегу светлого журчащего ручейка, тихий шелест ветерка, колеблющего зеленые листья развесистых деревьев, шепот влюбленной царской дочки, биение ее молодого сердца, горячее дыхание милой и страстный поцелуй. Но вдруг Гутулл, точно услыхал войсковую трубу, взял резкий аккорд и начал рисовать иную картину. Ему слышался бешеный крик толпы охотников, рычание раненого льва и торжественные возгласы победы над царем пустыни. Фантазия африканца уносила его на поле сражения двух враждующих племен, он видел атаки конницы, слышал плач убегающих женщин и детей. Наконец, воображение перенесло его в заоблачный мир, вызвало тени дорогих ему людей, убитых по приказанию злодея Югурты. Нежными трогательными звуками он вызывал в своей памяти образ его незабвенной Зилы и снова повторял любимый стих:
