Читаем без скачивания Огонь неугасимый - Абдурахман Абсалямов

Муртазин поднялся и подчеркнуто твердо предупредил:

— Не выйдете завтра на работу, вынужден буду уволить вас с завода за саботаж. Я никому не позволю здесь своевольничать!

Марьям еще на заводе слышала, что мужа не оставляют в экспериментальном цехе.

Вечером Иштуган усадил ее на диван и, обняв, начал было рассказывать, что произошло за день. В это время постучался и вошел Сулейман-абзы. Марьям поднялась, но свекор остановил ее:

— Не уходи, невестка. Послушаем-ка баит этого джигита.

Иштуган засмеялся.

— До баитов еще далеко, отец.

— До сих пор, сынок, ты боролся против вибрации при обработке металлов, теперь тебе придется устранить вибрацию в чьих-то мозгах. Так что держись, сынок! С парторганизацией говорил?

— Подал заявление. Гаязов сказал, что поставят на бюро.

— Вот это хорошо! А как с работой?

— Сегодня день прошел попусту.

— А завтра?

— Пока не знаю.

— Знать нужно! Не получишь завтра работу — переходи в ремонтный.

— Думаешь, вернут потом? Эге, дождешься! Что угодно, отец, пускай до суда дойду, но ни за что не отступлюсь от своих слов.

Когда Гаязов сказал, что вопрос об Иштугане Уразметове, пожалуй, придется обсудить на бюро, Муртазин вскипел, как мальчишка. Он сердито предупредил, что готов десять раз расстаться с работой, но не допустит семейственности, что Уразметовы с разных сторон вонзают ему нож в горло, что он не желает ни видеть, ни знать их. И если Гаязов решится обсуждать этот злосчастный вопрос, он, Муртазин, на бюро не явится.

— В партии дисциплина одна, что для руководителя, что для рядовых! — спокойно отчеканил Гаязов. — Только тот, кто утратил облик коммуниста, может ставить себя выше партии. Но таких партия сумеет призвать к порядку.

Муртазин побледнел, нижняя губа у него задрожала. Впервые Гаязов разговаривал с ним с такой беспощадной прямотой.

— Гаязов — еще не партия! — воскликнул он.

— В моей голове и не ночевала этакая глупость, товарищ Муртазин, — возразил Гаязов. — У нас есть партбюро, парторганизация. Есть райком.

— Хотите бежать к Макарову? Что ж, торопитесь…

Сорвавшись, Муртазин в приступе обуявшей его подозрительности хватил через край. Гаязов еще не во всем разобрался, — одно было для него бесспорно уже сейчас: партийной организации предстоит побороться и за самого Муртазина.

Гаязов решил, что лучше еще раз побеседовать с Муртазиным в более спокойном тоне, и отложил заседание бюро.

Выполненный на бумаге октябрьский план завершили в сборочном цехе только к середине ноября. Но в ноябре был свой план. Начальник сборки поднатужился, чтобы как-нибудь свести концы с концами, и безмерно ругал себя, что послушал Зубкова и согласился подписать фиктивный акт. Часть незавершенного плана, чтобы не раскрыть карты, пришлось перекинуть и на декабрь. Однажды, когда прибыли вагоны для отправки готовой продукции, а ее на складе не оказалось, хитрая игра чуть было не раскрылась. Но Марьям Уразметова — заместитель начальника финансово-сбытового отдела — была тогда в декретном отпуске, и Зубков уговорил не рассматривать вопроса, пока она не вернется на работу, — под тем предлогом, что эти дела были исключительно в ее ведении. В дальнейшем от Уразметовой скрыли этот факт, но однажды на собрании сборочного цеха кто-то из слесарей возмутился: «Да что же это такое, товарищи? Мы ежемесячно перевыполняем план, а нас попрекают, будто сборка плетется в хвосте?»

Марьям не могла пропустить такое заявление мимо ушей. «Неужели я где-нибудь ошиблась?» Она подняла всю документацию за прошлые месяцы, сверила данные с нарядами сборщиков и в конце концов докопалась, что план в октябре был выполнен лишь на бумаге.

Очевидная скандальность создавшегося положения заставила ее еще и еще раз проверять документы. Как назло, начальник отдела был в командировке. А без него Марьям не решалась объявить о своем открытии во всеуслышание.

Уразметову вызвали к директору. Она вошла в кабинет. Муртазин долго не поднимал головы от бумаг. «Нечестное дело и через сорок лет откроется. Вспомнишь, да поздно будет!» — раскаивался Муртазин. Не в первый раз казнил он себя за совершенную в минуту слабости ошибку, но считал, что исправлять ее уже поздно. После смерти поздно каяться. Вот торжествовал бы Чаган, если бы видел его сейчас! Невесть откуда возникшее воспоминание о Чагане острым ножом кольнуло Муртазина.

Стоя у стола, Марьям терпеливо ждала, когда директор освободится. Зазвенел телефон, и по грубовато-резкому тону директора Марьям уловила, что он сильно не в духе.

— Говорите, нет золотников? — переспросил Муртазин. — А почему мне звоните? Разве я делаю их? Ах, механический не дает… У вас разве ног нет сходить да получить? — Муртазин положил трубку и опять взял. — Начальника механического цеха… Назиров, ты что там солишь золотники? Сам отнеси… Зайду. Сегодня ему на ноги гири повесили… Что?! Заготовок нет? Зато у меня на столе их сколько угодно… Ждешь, когда принесут? Смотри, не будет нынче золотников, из тебя прикажу золотников наделать.

Бросив трубку, Муртазин уткнулся в бумаги. Но Марьям видела — он водил глазами машинально, не читая.

— Кем вы работаете на заводе? — внезапно спросил Муртазин и уставился на Марьям. Не только мощный подбородок, даже взгляд его был чугунно тяжел.

— Заместителем начальника финансово-сбытового отдела, — растерявшись от неожиданного вопроса, ответила Марьям.

— Вам известно, чем вам положено заниматься?

— Известно.

— В таком случае, что же вы ищете прошлогоднего снега?

Краска бросилась в лицо Марьям, — она поняла: директору успели доложить, чем она занята. Марьям вздохнула и стала объяснять Муртазину, как все произошло. Но Муртазин круто оборвал ее:

— Не ваше это дело. Кому нужно, те и проверят. Я знаю, почему вы раскопали эту историю. Ваш муж строчит на меня жалобы с одной стороны, с другой — вы собираетесь облить меня грязью. Нет, завод вам не семейный дом Уразметовых. От души советую — занимайтесь своим делом.

Марьям вернулась домой в слезах. Она чувствовала себя несказанно униженной и оскорбленной. Ее обвинили в низких побуждениях. Она отмолчалась на расспросы и Нурии, и торопившейся на дежурство Гульчиры.

Дети уже были дома; их принесли из яслей Иштуган с Нурией. При появлении матери малыши в один голос заплакали. Торопливо переодевшись в халат, Марьям села кормить малышей. Грудь, полная молока, болела.

Заплаканное лицо жены не ускользнуло от внимания Иштугана. Он ждал, пока она кончит кормить детей и опять уложит их в коляски.

А Марьям не в силах была и слова сказать, — так душило ее чувство обиды. Покрасневшие глаза опять и опять наливались слезами. Иштуган неуклюже, по-мужски успокаивал ее — нельзя кормящей матери волноваться. Немного успокоившись, Марьям объяснила, что произошло. Иштуган был взбешен. Но сдерживал себя.

— Неужели мы с тобой такие бесчестные люди?

— Плохую игру затеял с нами зять, — глухо обронил Иштуган.

— У меня совесть чиста. Я ничего плохого не замышляла против Хасана-абы. Наоборот, у меня было подозрение, не натворили ли чего незаконного, пользуясь тем, что Хасан-абы новый человек.

Иштуган сунул в рот папироску, но вспомнил о детях и тут же потушил спичку.

— Я ему покажу завтра! — сжал кулаки Иштуган.

— Нет, Иштуган, — взяла мужа за руки Марьям. — Не дело нам так отвечать.

— У Гаязова была? — спросил Иштуган.

— Нет, не была… Давай все же посоветуемся с отцом, Иштуган.

— А ты убеждена, что факты до конца проверены?

— Не сомневаюсь ни на минуту, — сказала Марьям твердо. — Акт подписан на незавершенную продукцию, таким образом ее показали как завершенную. — И после некоторой паузы спросила: — Иштуган, когда разбирается твое дело в суде?.. Может, лучше помолчать, пока суд вынесет свое заключение? Кое-кто сочтет, что мы нарочно затеяли эту интригу. Неловко получится.

Иштуган не сомневался, что суд восстановит его на прежней работе, не сомневался и в том, что на бюро Муртазина призовут к порядку. Хотя раскрытый Марьям факт не имел и отдаленного отношения к нему, но Иштуган понимал — директор наверняка решит, что вся эта каша заварена ему в отместку.

— Не знаю… Давай-ка отца послушаем, что он скажет.

Марьям ожидала, что свекор вспылит, узнав о том, что произошло. Но Сулейман сидел, опустив голову. Только жилы на шее все набухали. Может, свекру не понравились ее слова о зяте. Может, ему думается, что нет у нас родственных чувств, толкаем один другого в огонь. Марьям живет в семье Уразметовых всего-навсего шесть лет. Недаром говорится: «День — не ночь, невестка — не дочь».

— Ну, что посоветуешь, отец? — спросил Иштуган.