Читаем без скачивания Наследница. Графиня Гизела - Евгения Марлитт

До того голос его был мягок и звучен, теперь же, после крика попугая, к нему вернулось мрачное настроение.

— Чудесными свойствами обладает этот источник, — продолжал он. — Графиня Штурм окропляет им лоб и руки, смывая с себя следы соприкосновения с чуждым ей миром! Она может смело вернуться в Белый замок и предстать пред строгими взорами — ничто не пристало к ней, она безукоризненно аристократична, как и прежде!

Гизела побледнела и невольно отступила назад.

— Я опять внушаю вам страх, графиня?

— Нет, в эту минуту вы говорите под влиянием неприязни, но не в порыве вспыльчивости, как прежде. А меня страшит только слепой гнев…

— Вы видели меня сердитым? — в тоне его слышалось удивление и смущение.

— Разве решилась бы я войти в дом, если бы не дрожала за беспомощное существо, которое было у меня на руках? — спросила она. В ее голосе вновь послышалась оскорбленная, чисто женская гордость.

— Вы действительно думали, что я могу обидеть маленького ребенка?!

— Да, я неопытна, не разбираюсь в людях, ведь жизнь моя так одинока… — Девушка широко открытыми, наивными глазами смотрела на португальца.

— Но гнев в глазах вы видели?

— Да, и знаю, что именно ему скорее всего подчиняется рука человека.

— Странно, что вы так близко знаете теневую сторону человеческой натуры, — пробормотал Оливейра. Помолчав, он добавил: — И вы видели меня таким, не владеющим собой?

— Я так не сказала. — Гизела покраснела. — Но, увидев выражение ваших глаз, невольно подумала, что видела их раньше…

— Графиня была в Бразилии? — Деланно-небрежный тон человека, импонирующего ей своим благородным обликом и действиями, вновь оскорбил ее.

— Я могу говорить лишь о сходстве вас с человеком, который в детстве обидел меня в приступе жестокого гнева. Поэтому, пересилив себя, и внесла мальчика в ваш дом под защиту матери.

— Вы оскорбили этого человека?

— Нет, конечно. Я выбежала тогда из Белого замка, желая отдать свои сбережения бедным нейнфельдским детям, и в этот момент какой-то юноша, которого я не видела прежде, изо всех сил оттолкнул меня, и мне показалось, что он хочет меня убить. Он кричал, что я жалкое, больное создание. Это было так, а испуг в тот раз сделал меня еще более больной, лишив радости детства.

Слова девушки, звучащие так трогательно, вызвали большое внутреннее волнение португальца. Это было видно по тому, как покраснел его обычно бледный лоб.

— Неудивительно, что этот момент так врезался в вашу память. Но уверены ли вы, что тем молодым человеком двигал гнев? Может, душа его страдала в тот момент… — При этих словах, Гизела была уверена в этом, его губы задрожали.

— Кто знает, — пожала плечами девушка. — Тогда все боялись, что он подожжет дом, — таким был злым человеком. Он и папá наговорил много гадостей.

— Какая дерзость! Надеюсь, его превосходительство не замедлил передать дерзкого юношу в руки правосудия?

Гизела удивленно посмотрела на Оливейру.

— Разве он не предстал перед строгими судьями, которые здесь и слышат, и говорят устами его превосходительства? Все они честные, славные люди, отлично осознающие свое положение. Так что, сидит злостный преступник в темнице?

— Перестаньте, я не могу слышать это. Вы сами высказали сомнение, что он виновен во всем. К тому же он утонул в ту ночь.

— Как утонул? И вам, графиня, жаль его?

— Да, очень.

— У вас не было желания его наказать? — Лоб португальца снова побледнел.

— Что вы, никогда.

— Но ведь он вас обидел! Вы в состоянии простить ему это?

— Конечно, я простила его. Дурное время миновало, я никогда не вспоминала тот случай. Только опасения за маленького мальчика заставили меня заговорить об этом.

Она не поняла, что произошло, только вдруг почувствовала на своей руке горячие губы португальца, и тот же миг он уже быстрым шагом пересекал террасу. Тотчас там появился старый Зиверт и унес кольцо с говорливой птицей в дом. Возможно, она беспокоила больную женщину.

Часть вторая

Глава 17

Графиня пошла по дорожке к Аренсбергу, которую ей указал старый солдат.

С возрастающим стыдом и смущением глядела она на свою руку к которой впервые прикоснулись губы мужчины. При других обстоятельствах, переступи кто-нибудь границу очерченную ею вокруг себя, она немедленно, без всяких размышлений окунула бы руку в воду; сейчас же ей и в голову не пришло подобное «очищение». Она была потрясена.

Взгляд девушки был устремлен вверх. Сквозь густую листву просвечивало синее небо, золотистые лучи солнца освещали толстые стволы деревьев, на которых пестрел мох.

Разве не светило сегодня солнце ярче, не пели веселее птицы, порхающие над ее головой? Нет, все было как прежде. И источник чувств, волновавших молодую душу, был стар, как и сама любовь…

«Ах, как прекрасен мир! — думала молодая графиня, идя по тропинке. — Как хорошо быть здоровой!»

Когда Гизела пришла на поляну, там уже не было никого, кроме старого Брауна, который укладывал в корзину посуду. Он доложил своей госпоже, что его превосходительство получил телеграмму и с обеими дамами вернулся в Белый замок.

Гизела словно в первый раз увидела старого служителя. Она припомнила, что раньше у него были черные волосы, а теперь он был сед как лунь; эта перемена совершалась на ее глазах постепенно, она и не заметила… И у папа много было седых прядей на голове и в бороде, но об этом она подумала совершенно спокойно, тогда как вид седой головы старого слуги вдруг пробудил в ней какое-то щемящее чувство сострадания к нему.

— Милый Браун, пожалуйста, дайте мне стакан молока! — сказала она так мягко, что странным показался сам тон фразы, не говоря уже о том, что она впервые в жизни попросила.

Старый слуга в недоумении оглянулся и молча уставился на нее.

— Что, молоко все выпито? — спросила она, ласково улыбаясь.

Человек бросился со всех своих старых ног к импровизированному буфету и принес оттуда на серебряном подносе стакан молока.

— Скажите, Браун, есть у вас семья? Я до сих пор этого не знаю, — продолжала она, поднося к губам стакан.

— О, ваше сиятельство, не извольте беспокоиться, — пробормотал старик в полном недоумении.

— Но мне хотелось бы знать.

— Если вы желаете, ваше сиятельство… У меня жена и дети. Двое живы, а четверо лежат на кладбище… Была еще внучка, ваше сиятельство, славная девочка, радость всей моей жизни… — проговорил он, поднимая глаза, полные слез. Старик плакал.