Читаем без скачивания Наследница. Графиня Гизела - Евгения Марлитт

Чужестранец из Лесного дома прав, презирая ее. Он швырнул ей в лицо те жалкие деньги, которые от ее имени послала гувернантка. Гизела вспомнила ту брезгливость, с которой он отстранился, вероятно, из-за ее недуга, и удивление, в котором он застыл перед мачехой. Этот человек, с мрачным лицом и загадочными глазами, имел полное право презирать ее. Девушка остановилась на минуту, переводя дыхание; яркий румянец разлился по ее лицу, сердце билось так сильно, словно хотело выпрыгнуть.

Она углубилась в лес. Далеко позади остался накрытый для завтрака стол, где, вероятно, еще судили и рядили о непристойном поведении графини Штурм.

Вдруг молодая девушка подняла задумчиво опущенную голову: откуда-то издали доносился плач ребенка. Он звучал так жалобно и беспомощно, был столь непрерывен, что казалось, ребенок брошен в лесу на произвол судьбы.

Гизела, подобрав платье, стала пробираться сквозь кусты. Она вышла на пустынную дорогу которая вела из Нейнфельда в А., а там, немного поодаль, прислонясь головой к стволу бука, без сознания лежала женщина.

Это была одна из тех бедных женщин, которые из года в год должны что-то предпринимать, чтобы не умереть с голоду. Они покупают на фарфоровых фабриках по дешевке брак и таскают свою ношу по всей округе, продавая свой товар и имея самую скудную прибыль, которая и дает им возможность выжить. С тяжелой корзиной за спиной, крошечным ребенком на руках, а зачастую и с еще одним, побольше, странствуют эти бедные труженицы со сбитыми ногами в зной и непогоду, более жалкие, чем даже вьючные животные, ибо не только страдают сами, но и видят, как мерзнут и голодают их дети.

Обморок, очевидно, произошел от истощения. Корзинка с посудой стояла рядом, маленький мальчик месяцев восьми барахтался на ее коленях. Глазенки его опухли от слез; он сейчас же притих, увидев Гизелу.

Молодая девушка со страхом посмотрела на лежащую в глубоком обмороке женщину и осторожно взяла ее холодную руку. Она нуждалась в помощи, но Гизела не знала, что делать — не было под рукой ни расторопного слуги, обязанного уметь ее оказывать, ни даже стакана свежей воды, и вокруг — ни души… При этом место было совершенно незнакомым — самые дальние прогулки Гизелы не простирались за озеро. Нечего делать, придется вернуться на лужайку за помощью.

В эту минуту ей послышался плеск воды. Девушка прислушалась и пошла вдоль дороги. Шум становился все явственнее. Дорога сменилась тропинкой и потянулась через кустарник; девушка, не колеблясь, пошла по ней — было очевидным, что она ведет к человеческому жилью.

Сзади вновь раздался плач ребенка, и это заставило ее ускорить шаг. Наконец перед Гизелой предстал высоко бьющий фонтан Лесного дома. Минуту она стояла как вкопанная, затем осторожно вышла из кустарника.

Перед ней был утопающий в зелени средневековый серый замок — «место пребывания не то сказочного принца, не то северного варвара», как выразилась мачеха. Здесь жил португалец, и каждую минуту он мог выйти из широких дверей галереи. Ни за что на свете не хотела бы она снова встретиться с тем мрачным и холодным взглядом, с которым он отпрянул от нее тогда в лесу. А между тем в нескольких шагах лилась живительная влага, которую она искала; но в ее плеске и журчании чудились строгие, негостеприимные звуки, каждая капля словно льдом стискивала сердце. Однако долетавший до ее слуха жалобный плач ребенка толкал графиню вперед.

Она подошла к фонтану.

Мертвая тишина царила вокруг, лишь гибкие ветви деревьев слегка колыхались ветерком да яркие лучи солнца заливали светом зеркальные стекла окон. Может статься, хозяин дома сейчас в Нейнфельде, он человек деятельный. Может, кто-нибудь из прислуги пойдет с ней к бедной женщине.

Несколько ободренная, она приблизилась к ступеням, ведущим на террасу, но тут остановилась, вскрикнув от испуга: попугай, спокойно сидевший до сих пор на своем кольце, вдруг закричал резким голосом, а обезьянка спрыгнула с плеча каменного юноши и, почмокивая губами, завертелась вокруг девушки.

Восклицание это, вероятно, было услышано в доме, и в дверях показался старик. При виде Гизелы он остановился. Вся его фигура выражала такой ужас, как будто перед ним стояло привидение.

У молодой девушки не было опыта наблюдения за лицами, но она сразу поняла, что перед ней враг. Ненависть и вместе с тем какое-то недоумение отразились на его темном худом лице. Он, как бы защищаясь, вытянул в ее сторону свои большие костлявые руки и заговорил с угрюмым видом:

— Что вам надо? В этом доме вам нечего делать. У него больше нет с вами ничего общего. Ни Цвейфлингены, ни Флери ногой сюда не ступят!

Он указал на узкую тропинку в лесу и прибавил:

— Там дорога в аренсбергский лес!

В ужасе глядела молодая девушка на негостеприимного старика.

Неясное воспоминание из детства предстало пред ней: ее второй раз прогоняли с порога Лесного дома. Гизеле стало страшно. Но в графине текла гордая аристократическая кровь Штурмов и Фельдернов.

Гордым взглядом смерила она старика, углы рта ее опустились, точь-в-точь как когда-то у графини Фельдерн.

— Я и не собиралась входить в этот дом! — Гизела повернулась с намерением уйти, но ее остановила мысль, что она не может вернуться без помощи к бедной женщине.

Огромного усилия стоило ей снова обернуться и посмотреть в глаза ужасного старика, но она сделала это, ибо сердце ее все еще было под впечатлением тех мыслей и чувств, которые пробудила в ней пасторша.

— Прикажите дать мне стакан, чтобы я могла налить воды, — сказала она тем повелительным тоном, которым привыкла отдавать приказания в Белом замке, и указала на фонтан.

— Эй, госпожа Бергер! — закричал старик в галерею, не двигаясь с места, будто ему было поручено охранять вход в это жилище.

Показалась женщина почтенного вида в белом чепчике и переднике, очевидно домоправительница.

— Принесите стакан, — сказал ей старик. Женщина исчезла.

— Что случилось, Зиверт? — раздался из глубины дома мужской голос.

Старый солдат испугался — видимо, этого человека он так заботливо охранял.

Старик поспешно обернулся, как бы с намерением не допустить его приближения к двери, но португалец стоял уже на пороге.

Он был бледен. При взгляде на Гизелу, с выражением гордой надменности стоявшую у подножия террасы, яркий румянец вспыхнул на его смуглом, мужественным лице. В эту минуту оно не выражало ни отвращения, ни презрения. Глубокая, резкая складка на лбу, правда, оставалась, но в глазах появился какой-то загадочный блеск.

Под этим взглядом девушка преобразилась. Теперь это была не надменная высокородная графиня, а молодое, робкое создание, случайно оказавшееся в незнакомом месте.