Читаем без скачивания Последняя любовь президента - Андрей Курков

Я предупредил Веру, что выйду на часок. Спустился на двадцатом троллейбусе на Крещатик и заглянул в парикмахерскую «Чарівниця». Не обнаружив очереди, быстро занял свободное кресло перед зеркалом.

За моей спиной появилась дама лет пятидесяти с фиолетовыми кудрями.

Она задумчиво осматривала мой затылок. А я наблюдал за ее отражением в зеркале.

– Что делать будем? – спросила она.

– Ежик!

Войдя в наш офис, я тут же столкнулся с шефом, провожавшим явно высокопоставленного посетителя. Он на мгновение отвлекся на мою новую прическу, улыбнулся и произнес: «Чувство единой команды – это самое важное!» Может, он продолжал свой разговор с посетителем. А может, он оценил мое желание постричься «под команду». Что бы это ни было, но, усевшись за рабочий стол, я ощутил упомянутое «чувство единой команды» и, сняв трубку, попросил Веру зайти ко мне на минутку. Сейчас мне была важна ее реакция.

203

Швейцария. 17 января 2005 года.

Спустя час после выезда из дождливого Цюриха мы въехали в заснеженные горы.

Я был удивлен, увидев в посольской машине другого водителя, но, как оказалось, везти меня в Лейкербад решил сам второй секретарь посольства. Он представился, но я успел услышать только имя – Владимир.

– Вы плохо спали? – спросил он меня сразу, как только опустил мою дорожную сумку в багажник серебристой «ауди».

– Мало спал, – признался я. – И, наверное, плохо.

Я не стал ему рассказывать, что до пяти утра просидел в баре, время от времени поднимаясь к стойке и расплачиваясь долларами по курсу бармена за очередной стакан виски. И как только мой организм выдержал! Я даже с какой-то проституткой попробовал пообщаться. Точнее, это она подсела и что-то объясняла мне по-немецки, потом чертыхнулась на более понятном языке. Оказалась болгаркой. Я ей объяснил, что меня сейчас больше интересует алкоголь, чем секс, и она отошла в сторону, уселась на высокий круглый табурет прямо у стойки бара.

– Я буду вам переводить и подсказывать по возможности, – говорил мне Владимир, не отрывая взгляда от узковатого шоссе, на которое мы свернули с автострады. – Обычно нам идут навстречу. Во всяком случае, даже в местную прессу ничего не просочилось. Сначала мы должны заехать в полицию, потом уже самые тяжелые вопросы…

Тяжелые вопросы уже и так крутились в моей голове. Я представлял себе, что мне придется опознавать их изувеченные от падения с высоты тела, лица. Мне вообще не хотелось соприкасаться со смертью, но любая жизнь постоянно с ней соприкасается. В этом, возможно, и есть смысл продолжения жизни. Соприкоснулся со смертью – и живешь дальше, до следующего соприкосновения. Пока кто-то не соприкоснется с твоей смертью. И продолжит свою жизнь.

– Вам надо уже сейчас определиться, что вы хотите делать, – после паузы снова заговорил Владимир. – Перевозить тела для похорон на родине – занятие, тяжелое для психики и недешевое. Конечно, если вы решитесь, мы вам поможем. Это входит в обязанности посольства. Можно кремировать и перевезти на родину прах. Можно похоронить здесь. Вы не сообщали жене?

– Нет.

– Это хорошо. Полиция нас предупредила, что хочет вам что-то предъявить. Скорее всего, они имели в виду личные вещи погибших. С ними тоже надо будет что-то делать.

В половине первого мы въехали в Лейк. Именно там, а не в курортном Лейкербаде, находилось местное управление полиции.

Владимир представил меня какому-то полицейскому чину, вполне приветливому невысокому мужчине в форме, с короткими, аккуратно подстриженными усиками.

Потом повернулся ко мне, выслушав несколько фраз по-немецки.

– Господин майор отведет вас в кабинет, где даст прочитать найденные у погибших бумаги. Просто для ознакомления. Потом мы продолжим разговор.

Кабинетом оказалась малюсенькая комнатушка со старым письменным столом и стулом. На столе, кроме настольной лампы, ничего не было. Полицейский жестом предложил мне присесть. На мгновение исчез и появился вновь с черной папочкой. Папочку протянул мне и прикрыл дверь снаружи.

Я остался один в комнатушке, на несколько секунд показавшейся мне камерой-одиночкой. Может, потому, что я сейчас находился в полиции, может, оттого, что подобные сцены часто мелькают в телефильмах: подозреваемому или подследственному что-то показывают в тюремном кабинете.

Я открыл папочку. В папочке в отдельных файлах лежало около десятка бумажек. Я взял в руки верхний файлик. Это было мое последнее письмо.

«Дорогой Дима, – читал я аккуратные строчки. Первые слова написаны «паркером», дальше – обычной шариковой ручкой. – К сожалению, финансовая ситуация приближает необходимость твоего возвращения. По моим приблизительным подсчетам, наших со Светланой денег хватит вам до конца февраля. Так что настраивайся на спокойную жизнь здесь, в Киеве. Мама ждет и тебя, и всю твою семью. Билеты я вам забронирую сразу после Нового года. Новый год, я надеюсь, вы встретите хорошо. Для нас этот праздник будет грустным. Светлана до сих пор не отошла от потери детей, и иногда мне с ней трудно. Но, к счастью, появилась новая надежда.

В аэропорту я вас встречу как полагается. Когда будешь собирать вещи, не забудь взять у профессора копии всех твоих медицинских бумаг. Обнимаю, твой брат Сережа».

Меня пробирает дрожь. Мои тайные подозрения, которым я не давал вырваться на свободу даже как предположениям, начинают оправдываться. Он ведь как-то поклялся, что никогда не вернется. То ли поклялся, то ли пообещал. Но, во всяком случае, он сдержал СЛОВО. СЛОВО, которое он дал, а я пропустил его мимо ушей.

Следующий файлик заставил меня содрогнуться. Прощальная записка, адресованная мне.

«Дорогой брат. Спасибо за новогодние поздравления. И за все, что ты для меня сделал. Я понимаю, что больше ты ничего сделать не в состоянии и, наверно, считаешь, что судьба была к тебе несправедлива. В этом я с тобой согласен. Вы не заслужили такого горя, вы оба – хорошие люди. Я прекрасно понимаю, что это слабое утешение, но мы завещаем тебе нашу доченьку Лизу. Здоровая семья должна иметь детей! Нам с ней повезло по какой-то высшей ошибке. Я исправляю эту ошибку и желаю тебе счастья! Дима».

– Идиот! – вырывается у меня помимо воли. – Какого ты счастья мне желаешь!

А в глазах слезы, и вот они уже текут по щекам. И хорошо, что я один в этой камере-кабинете. Хорошо, что меня никто не видит. Я склоняю голову к столешнице. Мои плечи дрожат. Становится удивительно холодно, и этот холод отличается враждебностью, чужеродностью, словно внутрь меня проникает холодный металл невидимого ножа.

Какое-то время спустя в дверь стучат. Я отрываю голову от стола, оборачиваюсь. И вижу внимательное лицо того же полицейского майора.

Поднимаюсь.

Он жестом приглашает следовать за ним.

И вот мы снова втроем. Он, я и Владимир из посольства.

– Господин майор объяснил, что все эти бумаги какое-то время останутся здесь, до момента официального признания происшедшего несчастным случаем. Потом они подлежат уничтожению.

– Но это же самоубийство, – негромко говорю я. – Это не несчастный случай.

– Самоубийство душевнобольных квалифицируется в Швейцарии как несчастный случай, – спокойно поясняет мне Владимир. – Для нас это тоже важно.

Я киваю. И думаю: «Как хорошо, что эти бумаги будут уничтожены! Ведь по ним каждый идиот поймет причину их самоубийства».

Полицейский о чем-то спрашивает Владимира. Владимир переводит взгляд на меня. Я отвлекаюсь от размышлений.

– Вы хотите посмотреть то место, откуда они прыгнули? – спрашивает Владимир.

Полицейский майор очень серьезно смотрит мне в лицо. Он ждет ответа.

– Нет, – говорю я. – Не хочу. А где ребенок?

– Девочка в детском госпитале. Больше ее некуда было отдать даже на время. Она же маленькая.

– Там, – я киваю головой в сторону коридора, по которому возвращался из камеры-кабинетика, – в предсмертной записке Дмитрий завещает дочку мне…

– Это очень сложный вопрос. – Владимир смотрит на меня в упор своими карими глазами. Его взгляд очень твердый, таким взглядом можно посылать кого угодно на три буквы, не произнося при этом ни одного слова. – Мы обсудим это позже. Нас теперь ждут в Лейкербаде у регистратора.

Слово «регистратор» сразу вызывает в моей памяти образ женщины в черном платье-балахоне. Той женщины, которая помогала нам решать вопросы с похоронами Веры и Олега.

– А девочка тут или в Цюрихе? – спрашиваю я.

– В Берне, – отвечает Владимир. – Нам так было удобнее. Посольство ведь в Берне. Нам пора!

Полицейский майор крепко жмет мне руку на прощанье. Он мне сочувствует. Это я вижу и слышу в его голосе.

Серебристая «ауди» блестит на альпийском солнце. На небе ни одной тучки. Прекрасная зимняя погода. И по дороге, ведущей в Лейкербад, одна за другой не спеша едут дорогие машины с лыжами и сноубордами, прикрепленными к верхним багажникам. Зимний сезон продолжается. Это у меня он закончился. Закончился даже не этой зимой, а еще раньше. В октябре минувшего года.