Читаем без скачивания Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

— А чему война научила его самого?

Джеймс:

— Это я понял лишь приблизительно. Он говорит теперь очень медленно, взвешивая каждое слово. Видимо, он еще сам не все додумал до конца. Но разве не удивительно, Элис, что молодой человек, почти юноша, который столько перестрадал, испытывает нечто вроде благодарности к судьбе, поведшей его этим путем?

Джеймс старался ободрить Элис. Но это ему не совсем удалось.

Он видел: с ней что-то творится, недаром она либо лежала, либо слонялась по дому, молчаливая, неряшливо одетая, замкнутая. О, боже, какую ношу он на себя взвалил, согласившись приехать к Эллисонам и поселиться здесь, — он считал, что это будет всего лишь короткий визит, а теперь он не может отсюда вырваться. Его жизнь, протекавшая до сих пор так приятно, так разумно, вдруг изменилась. Да, Джеймс Маккензи, эпикуреец, страдал и не обращался в бегство. Он просил сестру успокоиться и не ворошить то, что тихо и мертво жило в ней — жило подспудно. А вместо этого она как слепая крушила все вокруг себя. Теперь ее покарала судьба — Гордон сбежал, Кэтлин ушла, хлопнув дверью.

Когда Джеймс вернулся в свою комнату с балконом, выходившую окнами в сад, — как раз над комнатой Эдварда, — он сердито подумал о своем нижнем соседе, о том юноше, который в этом доме вырос, которого здесь опекали, оберегали.

Эдвард поправлялся. Доктор Кинг поставил опыт, и опыт удался; старик потирал руки — пациент был близок к исцелению. Но какой ценой? Может ли вообще человек требовать подобных жертв?

Если бы не было Эдварда, больного Эдварда, Элис не стала бы ничего предпринимать. А при Эдварде они — она и Гордон — пошли на то, чтобы разворошить в камине уже остывшую золу; и вот оказалось: под золой еще что-то тлеет; Элис пришлось долго разгребать и перебирать головешки; ей хотелось во что бы то ни стало доказать: когда-то здесь был огонь, ей пришлось заново раздувать пламя, чтобы его увидели все, чтобы никто не мог отрицать — здесь когда-то вовсю полыхало; а потом огонь вдруг занялся, вылетел из камина, влетел в комнату, поднялся к потолку, к крыше и охватил весь дом.

Так называемая честность победила, шагая по трупам.

Доктор Кинг делал хорошую мину при плохой игре, но веселость его была явно напускной. В эти недели, когда на его «подопытном дереве» стали созревать ягоды, он вдруг догадался: теперь уже поздно, ничего не воротишь. Да, он понял: Элис использовала его. Кинг приходил к ней в комнату, осторожно выспрашивал, стоял у ее кровати, смотрел ей в лицо. Ему было ясно — эта женщина, одержимая страстями, сыграла ним плохую шутку. С его помощью она удовлетворила уже давно возникшую в ней жажду мести. Кем она была? Прозерпиной? Нет, Медеей или же Деянирой, очаровательной, но коварной супругой Геракла; желая отомстить мужу за неверность, Деянира послала ему тот смертоносный плащ! Женская ненависть! Он уже знал, что это такое. Слабый пол, который беспрестанно борется за то, чтобы стать сильным; женщины подобно террористам, не останавливаются ни перед чем, даже перед самым бесчеловечным актом насилия.

Доктор Кинг поехал домой в своей двуколке, поехал к себе в клинику, из которой он в свое время отпустил Эдварда. Какое трогательное лицо было у нее тогда, как светилось оно материнской любовью!

В коридоре она прижалась головой к моей груди, она вела себя как моя дочь. «Мой сын, мой сын», — повторяла она. Женская ненависть, ненасытная злоба!

Что она сделала со своим мужем! Добрый Гордон хотел только одного — писать, сочинять. Я заглянул за кулисы жизни художника; какое убожество, какие несчастья мне открылись!

Она положила голову мне на грудь и вкрадчивым голосом стала молить, стала плакать: «Верните мне моего сына, моего бедного сына. Он ведь мой сын».

Я согласился на это.

Она заманила его в дом, чтобы совершить давно задуманное. Она преступница. Меня пробирает дрожь при мысли об этой женщине.

Подлинная история Гордона Эллисона

Страшные ощущения прошли; Элис больше не чувствовала себя оглушенной, выброшенной из жизни, раздавленной, разбитой. У нее появилось желание двигаться. Какая-то сила заставляла ее пробираться через весь дом к комнатам Кэтлин и Гордона.

Вот она остановилась перед дверью Кэтлин.

…Слева ряд окон, справа — множество обитых дверей. Сестра открыла одну дверь, Кэтлин скользнула в маленький предбанник. Он лежал спиной к двери. «А теперь иди ты». В этой комнате был ее сын. Вдруг он задвигался. Он повернул лицо к двери: два широко раскрытых глаза взглянули на нее. Она оделась как молоденькая девушка: на голове плоская соломенная шляпа с широкими полями, на груди — букет. Его губы шевелились, уголки губ подергивались. Он грезил. Летчик! Застонал. А потом на лице у него появилось то злое выражение и выражение ужаса, безымянного ужаса. Его хотят избить… Его хотят убить. Он скрежетал зубами. Оскалил зубы… Я упала в обморок.

Она поплелась вверх по лестнице, к двери Гордона.

…Я надела голубое платьице. И шла рука об руку с Эдвардом. С той поры пролетела целая вечность, это было в какой-то другой жизни. Гордон стоял у двери и глядел в пространство.

Что-то заставило Элис отпереть дверь и войти в большой мрачный темный кабинет.

Она остановилась посередине комнаты. Потом подошла к креслу Гордона. Села. Включила лампу. Он бросил все как было. Даже свои рукописи не удосужился убрать.

Элис ни до чего не дотронулась. Слева один ящик был выдвинут. Взгляд ее упал на маленький открытый футляр — красный бархат, а на нем блестело что-то золотое. Элис сунула руку в ящик. Это было кольцо, массивный гладкий ободок — обручальное кольцо. Футляр лежал на клочке бумаги. Элис убрала коробочку с кольцом и прочла строку, написанную рукой Гордона:

«Четверг, полдень. Элис, это — мое обручальное кольцо. Ты добилась того, чего хотела. Я ухожу из дому».

Подписи не было. Он сам не знает своего имени.

Элис взяла кольцо и поднесла его к настольной лампе: гладкое теплое золото заблестело.

— Я опять себе хозяйка. Все само дается мне в руки. Он меня отпустил. Он меня освободил. Он дал мне свободу. Я свободна.

Пока все это доходило до сердца Элис, она катала кольцо по ладони, глаза у нее увлажнились.

Вот его кольцо; я никак не могу это осознать. Я свободна. Он подарил мне свободу. Он отпустил меня. Гордон отпустил меня. Гордон уехал, его и след простыл. Никакого Гордона Эллисона больше нет и в помине.

Она крепко сжала кольцо. Погладила его, поднесла к губам.

Я этого еще не понимала, я этого не понимала. О, как это прекрасно, прекрасно, прекрасно.

Элис вскочила. «О чем я думаю, где моя голова? Он отпустил меня на свободу. Он уехал. Гордон Эллисон уехал. Никакого Гордона Эллисона нет и в помине. Злыдня нет. Тиран исчез. В этой войне победила я. В этой войне победила я». Она захлопала в ладоши. Стала целовать ссадины на своих руках, которые остались после стычки на чердаке.

Взгляд Элис упал на ее собственное кольцо. С наслаждением, медленно, миллиметр за миллиметром она стала снимать его с пальца. Положила кольцо на столешницу и, онемев, взглянула на свой голый палец. Облизала пустое место на пальце. Цепи разорваны. Она подняла левую руку и стала вертеть ею. Каждому предмету в комнате она показывала свой голый палец. Пружиня шаг, она прошлась по кабинету. Радостная, она улыбалась во весь рот, помахивала как флагом левой кистью.

Потом она опять присела за письменный стол Гордона и положила в футляр свое кольцо рядом с его кольцом. Закрыла коробочку и поставила в ящик. Взяла красный карандаш и сделала приписку к тексту Гордона:

«Вторник, утро. А это — мое обручальное кольцо, Гордон. Они лежат теперь вместе. Благодарю тебя от всей души. Я тоже ухожу из дому».

Элис хотела подписаться, но с ней произошло то же, что и с ним: она заколебалась. Ей не хотелось писать свое имя. Она подумала, не подписаться ли так: «Бывшая Элис». Но потом бросила красный карандаш, положила записку под футляр и, последовав примеру Гордона, не стала задвигать ящик.

Наконец она встала, потянулась. Выключила свет и покинула темный безмолвный кабинет. Быстро шмыгнула к себе, вымыла руки, левую руку она помыла до самого плеча. А потом пошла в ванную, зажгла газ, разделась и влезла в теплую воду.

Она вымылась с ног до головы и приняла душ. До конца дня она пролежала в своем шезлонге в купальном халате; она спала, спала до вечера, а потом появилась за столом и поразила Эдварда своим счастливым видом, удивительным мечтательно-радостным выражением лица.

На следующий день долгие утренние часы, которые Элис провела в кровати, дожидаясь чаю, она думала о том, что ей еще предстоит выполнить свой долг перед Эдвардом — открыть ему правду, всю правду.

Неужели он ее осудит? Все это время он был со мной, он взрослый, взрослый человек. Я не хочу ничего скрывать от него. Я не должна, не желаю иметь от него тайн.